Я буквально выбежала из машины и с диким воплем понеслась к Джейн, когда увидела, как она выходит из здания аэропорта. Подруга скинула с плеч пухлый рюкзак и побежала мне навстречу. Мы врезались в друг друга с такой силой, что боль пронзила ребра.
Не прекращая верещать и не обращая внимания на прохожих, мы взялись за руки и закружили по асфальту, как пятилетние девочки и только после этого мы крепко обнялись, жадно хватая ртами воздух. Я чувствовала, как по мне до самых кончиков пальцев на ногах разливалось тепло, когда она обняла меня так сильно, что мне стало трудно дышать. Джейн поцеловала меня в щеку:
– Я скучала по тебе.
– Это будто ты, и как будто не ты, – сказала я, борясь с желанием протянуть руку и потрогать ее длинные рыжие волосы, пружинящие на спине при походке. – Но тебе очень идет.
Вместо ответа она послала мне улыбку и встряхнула головой как в какой-нибудь рекламе дорогущего шампуня, пока мы шли к моему джипу.
Спустя пару часов, мы сидели на моем заднем дворе и жарили на костре сосиски с кетчупом.
– Берлиндо! – Джейн обняла пса и почесала ему за ошейником, когда он вновь полез к ней, прося угощений. – Твоя хозяйка запретила мне тебя откармливать, – шепнула она ему, но все равно продолжила втихаря его кормить, пока я старательно делала вид, что не вижу.
Объевшись, мы повалились на покрывало и молча лежали так некоторое время, слушая треск костра.
– Чего бы ты хотела прямо сейчас? – немного погодя шепотом спросила Джейн.
– Избавиться от страха, что при броске мои пальцы останутся внутри шара для боулинга. Честное слово, иногда мне снятся кошмары об этом. А ты?
Я повернула к ней голову и увидела, что она улыбается, погруженная в воспоминания, будто они – это леденец, который она медленно и с наслаждением облизывает.
– Давай кое-куда прокатимся?
– Давай, – не раздумывая согласилась я. – Только возьму ключи и запру дом.
– Можно я поведу? – начала клянчить она, затушив костер.
– Для тебя – все что угодно.
Пока мы добирались до места назначения, горизонт опасно вспухал мрачными тучами. Внезапно поднявшийся ветер взметал дорожную пыль и забрасывал ее в салон. Я подняла стекло.
– Что мы тут делаем? – поинтересовалась я, когда Джейн наконец заглушила двигатель.
Прежде чем выйти из машины, она одарила меня одной из тех улыбок, от которых у меня всякий раз разрывается сердце: ей как будто было жаль меня, бедолагу, обделенную воображением.
– Джейн! – позвала я тихо, догоняя ее. – Что ты задумала?
Где-то совсем близко квакали лягушки. Пахло сырой землей.
– Я хочу забрать кое-что. То, что принадлежит мне.
– Как ты собралась забрать это оттуда?
Джейн по каким-то причинам никогда не считала нужным подчиняться общепринятым правилам и сколько же раз ей прилетало за это, что не счесть, но в этот раз, к моему удивлению, она достала из кармана связку ключей и встряхнула ею в воздухе. В ночной тишине это действие прозвучало как колокольчик над дверью.
– А если он дома?
– Не боись. Томаса дома нет.
Томаса. Не Тома.
– Итак, давайте посмотрим, что у вас получилось. Кто желает начать?
Сегодняшняя тема внеклассного занятия по арт-терапии – «Какое вы дерево?». Ненавижу арт-терапию.
– Я.
Я взяла свой лист формата А3 и вышла к доске.
– Я была бы лиственницей – единственной не вечнозеленой елью, – я прочистила сухое горло, держа перед собой лист и всматриваясь в него сверху-вниз. – Кому-то может показаться, что это самое уродливое дерево, выглядевшее неказисто и убого, когда она сбрасывает иголки, – я подняла глаза и окинула взглядом класс, – но я выглядела бы именно так.
– Интересный выбор, Ада. Попытаешься самостоятельно интерпретировать?
– Эм… Думаю, сюда отлично подойдет цитата: «Сколько раз оказывалось, что маска значительно симпатичнее прячущегося под ней лица»[7].
Губы психолога тронула легкая улыбка.
– Не желаешь добавить еще что-нибудь?
Когда я отрицательно покачала головой, мистер Уайатт обратился к остальным:
– Кто-нибудь хочет попробовать интерпретировать рисунок Аделаиды?
Никто, чудненько. Я села на место после того, как в конце собственной трактовки психолог добавил, что единственное, что мне требуется от людей – чтобы они были искренни по отношению ко мне.
– Мое дерево – это великолепный старинный дуб, которому сотни лет…
Дальше я слышала только невнятное бла-бла-бла, потому что мне на парту приземлился комок тетрадочного листа в клетку. Я развернула исписанный техникой зеркального письма клочок бумаги и тут пронзительно зазвенел звонок с урока, смешиваясь с грохотом стульев по всем этажам и оглушительными голосами детей в коридоре.
– Я почти разочарована, что ты не нарисовала висельника или что-то типа того в твоем духе, – сказала Эйдан, когда мы вышли из класса. – Как тогда, когда нам предложили нарисовать свое настроение, а ты нарисовала кровавые следы на автостраде и полицейские машины. Кстати, ты сохранила тот рисунок? Он мне очень нравится. Особенно то, как ты передала тени от фонарей и блики от мигалок и фар в дождевых лужах.
– Я завязала, – ответила я, расплываясь в улыбке. – В прошлый раз, если ты помнишь, мне пришлось две недели посещать психолога, потому что у меня уже накопилась целая серия подобных рисунков и мистер Уайатт заподозрил что-то неладное. Я зареклась, – больше никакой чернухи.
Я попрощалась с Эйдан и начала быстро лавировать среди пестрой толпы школьников, зажимающихся у шкафчиков парочек, дурачившихся учеников и вошла в спортзал. Расположившись на краю скамейки посередине открытой трибуны школьного бассейна я увидела, как Джейн оттащила и отпустила резинку на своих синих очках для плавания, сцепила за спиной пальцы в замок и размяла плечи. Уцепившись большими пальцами ног за край стартовой тумбы она наклонилась, приготовившись к прыжку.
Дали старт. Джейн бросилась в воду и вынырнула почти на середине бассейна. Она первой из пловчих достигла пятидесятисантиметровой отметки и повернула в обратном направлении. Я подалась вперед и улыбнулась, когда подруга первой прикоснулась к бортику – лучший персональный результат на дистанции в сто метров брассом среди девушек! Я встала, наблюдая за тем, как она выскочила из бассейна, сняла очки и шапочку, накинула на плечи махровое полотенце, и помахала ей, когда подруга безошибочно отыскала меня взглядом среди толпы.
– Что там на сей раз? – Джейн выхватила у меня из рук свернутый в трубу лист, когда мы подошли к моему парковочному месту на школьной парковке. – О.
– Не стоит оваций, – буркнула я, забираясь в машину.
– Нет, я хотела сказать, что это мило.
– Я ненавижу все милое. Я хочу калечить и терзать все милое.
Джейн свернула лист и положила его на заднее сидение.
– Бланш продержалась ровно три недели. Это рекорд.
Я удивилась выдержке теперь уже бывшей девушки Абеля. С некоторых пор у нас с Джейн такая игра: выяснить, кто из бывших девушек этого насквозь испорченного сопляка и эгоистичного засранца самая стойкая и после нашего выпуска преподнести ей медаль с гравировкой: «За непоколебимую силу духа».
– Рекорд – что за это время она не наложила на себя руки.
На улице было жарко и сухо. Моя рубашка липла к груди и подмышкам, хотя у нас были открыты все окна. Джейн высунулась наполовину из окна, подставляя майскому солнцу свое лицо, ветер развивал ее длинные каштановые волосы, когда мы мчались по направлению к Вермонтской академии изобразительных искусств на ее курсы по живописи и графике.
Она принялась смешно подпевать по-французски Мари Мириам, я захохотала, потому что это было ужасно смешно и сделала музыку громче. Это не Эйдан, которая завуалированно просит переключить на что-нибудь «посвежее», не Джаки, которой в отличии от Килы не претят мои музыкальные предпочтения, но громкость, на которой я их проигрываю вызывает у нее волну гнева. Джейн засмеялась своим звонким, громким смехом, когда я стала затаскивать ее за юбку обратно в салон.
Вскоре мы вошли в студию, расположенную под самой крышей в мансарде. Солнце проникало сюда только сквозь окна верхнего света.
– Девушки. – Мужчина нордической внешности лет двадцати пяти кивнул нам и протянул мне ладонь, когда я подошла ближе. – Добрый день.
– Аделаида.
Он взял мою руку и аккуратно сжал в своей прохладной сухой ладони. Я заметила, что в кутикулу его длинных пальцев с аккуратными квадратными ногтями намертво въелась краска.
– Томас. Очень рад, что вы вызвались нам помочь.
Я улыбнулась ему и принялась оглядывать помещение, плотно заставленное деталями натюрмортов, увешанное картинами и залитое ярким послеобеденным солнцем, пока Томас с каким-то парнем перетаскивали деревянный стол на небольшое возвышение, сооруженное из деревянных поддонов.
Когда Джейн упомянула о том, что они ищут натурщицу и как бы вскользь поинтересовалась, не хочу ли я попробовать себя в этом, я подумала: «Почему бы нет?». В самом деле, я идеально подходила для этого. Я могла часами напролет совершенно неподвижно сидеть и глядеть в одну точку. В этом мне не было равных.
– Не предполагала, что у вас такой дефицит моделей, – сказала я, рассматривая акварельную рябь на воде.
Томас бесшумно подошел сзади и встал рядом, сложив на груди руки. Я уловила его парфюм с достаточно специфическим запахом: травяные ноты, смола, древесина, кофе, табак… Брутальный, резкий и опасный запах.
– Не все способны высидеть три часа не прерываясь.
Народ все прибывал и через некоторое время Томас обвел студию широким жестом:
– Приступим?
Я переоделась в захваченный утром из дома летний сарафан и уселась за стол, упершись подбородком в ладони в ожидании, пока Томас проинструктирует меня относительно моей позы. Мой взгляд плавно скользнул по изогнутым потолочным балкам, сходящимся в одной точке купольного потолка без окон к пустой птичьей клетке, рядом с подсыхающим этюдом, а затем метнулся к мужчине. Я проследила за его взглядом и наткнулась на Джейн, в заляпанном краской темно-синем фартуке поверх школьной белой рубашки. Подруга со взглядом опытного хирурга закатывала рукава и оценивала масштаб работы, которую ей предстояло выполнить.
Наконец он подошел ко мне и с прищуром посмотрел на меня своими зелено-голубыми глазами, оценивая образ, едва ли замечая за ним меня саму. Томас медленно обогнул стол и прикоснулся к моему плечу, отчего одна бретелька сарафана съехала. Затем он отошел.
– Аделаида, поверни немного голову вправо.
Я сделала, как он просил и устремила взгляд прямо на него.
– Превосходно, – произнес он почти одними губами и добавил уже громко, обращаясь к аудитории: – Можете приступать!
До сих пор помню, как солнце припекало мне лопатку в течении тех трех с половиной часов, проведенных за столом с растерзанными на нем синими ирисами. Все двести десять минут я не сводила взгляда с преподавателя живописи, влюбленного в мою подругу, пока он делал тоже самое, делая наброски рисующей Джейн на своем холсте.
– Он женат? – спросила я у Джейн, когда мы вышли из академии. Я разминала шею и силилась вспомнить, был ли у Томаса след от обручального кольца на пальце. Раздался приятный хруст. – Черт, задница онемела совсем.
– Кто, Том? Нет.
Том. Не Томас.
Я несколько раз подпрыгнула, пытаясь наладить кровообращение в ногах и посмотрела на подругу.
– Он тебя рисует. Ты знала?
– Подозревала, – наконец ответила Джейн, когда мы достигли машины, – это так заметно?
Я встала, облокотившись о дверь:
– Он буквально раздевает тебя глазами.
Джейн уставилась на меня и широко улыбнулась. Распустив хвост на затылке, она запустила пальцы в волосы и встряхнула их пару раз.
– У Томми чертовски красивые руки. Эти пальцы, м-м-м… – заметила я, запрыгивая в джип.
– Замолчи, – смеясь, попросила она и ударила меня моим же свернутым рисунком по голове.
– Этим рукам хочется доверить свою душу, не говоря уже о более материальных вещах, – продолжила донимать ее я и отодвинулась на сидении подальше от Джейн на тот случай, если ей не понравятся и эти слова. – Томми молод. Хоть и не в моем вкусе, но должна признать, он чертовски горяч. Холост. Ты же знаешь, – сказала я, сдавая назад и всматриваясь в зеркала заднего вида, – я за любой кипишь, если он приносит удовольствие.
Я прошла в глубину дома следом за Джейн, которая подсвечивала себе путь фонариком от телефона. Мы поднялись наверх и зашли в спальню, совмещенную с рабочей студией. Здесь были высокие потолки, панорамные окна и о-очень просторно, и я была уверена, что днем все помещение залито солнечным светом, а на закате дня стены окрашены в тот золотой, в котором хочется купаться.
Джейн потянулась к полотну, висящему над кроватью:
– Ну-ка, помоги мне.
На холсте, высотой в человеческий рост и шириной приблизительно в полтора метра были изображены хаотичные двухцветные разводы. Линии, неровные круги, кое-где встречались смазанные отпечатки ладоней и пальцев. Но все-таки в этих контурах и узорах было что-то такое притягивающее, но только вот я не могла понять, что именно. И почему Джейн так важно это забрать.
Я без лишних вопросов помогла ей стащить картину на первый этаж, и смиренно ждала с бутылкой растворителя в руках, которую она мне вручила еще в спальне, пока она отыщет на кухне спички. Я из прихожей слышала ее ворчание по поводу того, что я не прихватила с собой зажигалку. А я ворчала на нее в ответ за то, что мне никто не удосужился об этом сказать. Наконец мы вытащили эту мазню на улицу, положили ее на подъездную дорожку и какое-то время просто стояли и молчали как на поминках.
– Это не зеленый и голубой, как может показаться, – внезапно тишину прорезал грустный голос Джейн. – Это зеленый и самый синий оттенок зеленого. Физически он находится в зеленом спектре, но для нашего глаза он выглядит достаточно голубым.
Она присела на корточки и посветила фонариком на размашистую подпись в правом нижнем углу рисунка:
– Мы назвали его «Аой». Когда-то в японском языке вообще не было слова «зеленый», было одно слово – «Aoi», для всего голубого и зеленого. В тот вечер мы дурачились с Томом, обмазывали друг друга краской: он меня голубой, я его зеленой. А потом все как-то незаметно переросло в секс на холсте. На этом куске бумаги я подарила ему себя. Целиком и без остатка, – произнесла она и стала откручивать крышку на банке с растворителем.
– Стой, Джейн, – я успела схватить ее руку до того, как она выплеснула жидкость на холст, – ты точно уверена, что хочешь сделать это?
Она задумалась и пристально вгляделась в холст, словно пыталась запечатлеть эту картину в памяти.
– Да, – твердо ответила она. – Я хочу, чтобы от меня у него остались лишь одни воспоминания. Мне это нужно.
Я отпустила ее руку, позволяя подруге закончить начатое. Она достала из коробка несколько спичек, разом подожгла и, в последний раз взглянув на страстную зарисовку ее первой любви, бросила спички на изображение.
– Я знаю, что что-то случилось тем летом, – как бы между прочим сообщила она, пока мы любовались тем, как пламя пожирало этюд.
Обычно я совершенно невозмутима, как стоячая вода в пруду, не тронутая даже рябью. Я вырабатывала этот навык годами. Но услышав ее слова мое сердце в груди забилось в бешеном темпе, а на лице за доли секунды промелькнули тени самых разнообразных эмоций.
– И я знаю, что в какой-то момент ты обязательно расскажешь мне обо всем.
– Да, – выдавила я, потому что боялась, что развернутое предложение, да и вообще любой не односложный ответ не оставит от нашей дружбы камня на камне, потому что Джейн словно пыльная буря – непредсказуемая и изменчивая.
– Просто я думала, что у нас друг от друга нет секретов, – заключила она и была права, поэтому я промолчала.
Мне показалось, что теперь мы с ней стоим на разных берегах одной реки и если она не решится переплыть ко мне, то я ее потеряю.