После событий в Париже я поклялась больше никогда не переступать порог гильдии, но, как только Мюриэль улеглась вздремнуть, я взяла такси до кварцевого общежития. Увидев невзрачную зеленую дверь, я преисполнилась таким гневом, что чуть не развернулась на месте, но в конце концов я сдержала свою мстительность, расправила плечи и повернула ручку.
Удивительно, но дверь щелкнула.
Полагаю, что, пока у меня еще есть перья, офанимы не могут официально закрыть мне доступ.
В гильдии постоянно кипит жизнь, но ближе к вечеру она достигает пика. Атриум с буйной жимолостью, семью кварцевыми фонтанами и стеклянным куполообразным потолком кишел крылатыми девушками и полнился трелью воробьев. Сладкий цветочный аромат просочился в мои легкие точно клей, когда толпа неоперенных расступалась вокруг меня, раскрыв рты. По мере того, как я продвигалась к потоку, мой план кричать до тех пор, пока я не потеряю голос или пока высший ангел не спустится по ослепительно яркому свету, только укреплялся.
– Неоперенная, ты вернулась домой.
Я остановилась перед офаном Мирой, которая расправила багряные крылья, словно желая помешать мне добраться до места назначения. Домой? Тот факт, что она решила, будто я воспринимаю гильдию как дом, заставил меня задуматься, не считает ли она меня сумасшедшей.
– Нет, офан. Я пришла призвать серафима.
Офан Мира склонила голову набок, ее короткие перечно-черные волосы упали на узкие плечи.
– Серафимы – народ занятой. Чем я могу тебе помочь?
– Вы можете вылечить рак, офан?
– Нет.
– Тогда вы не в силах мне помочь. – Я попыталась пройти мимо нее, но женщина с копной светлых волос, доходивших до основания крыльев, встала рядом с офан Мирой и преградила мне путь.
Поскольку я никогда не встречала ее раньше, а ее крылья были такими же густыми, как у моего старого профессора, я решила, что она новобранец Гильдии 24.
– Вы пытаетесь удержать меня от потока? – любезно спросила я, хотя мне было совсем не до любезностей.
– Рак – естественное явление, Селеста. Необходимое. Когда души устают жить…
– Естественное? Это болезнь! Мутация клеток! Нет ничего естественного…
– Успокойся, неоперенная.
Я стиснула зубы и сжала кулаки. Как она смеет говорить мне успокоиться! Это не ее сердце разбито.
Мои ноздри раздувались, будто я пробежала все три мили от «Плазы» до этого места, которое являлось для меня таким же домом, как мусорный бак за закусочной на углу.
– Я прошу аудиенции у серафима.
– Чтобы обсудить рак? Неоперенная, неужели ты ничему не научилась за годы, проведенные под моей опекой? Мы не вмешиваемся в человеческое время. Мы не хранители жизней. Мы хранители душ. Если у этого человека рак, значит, время его оболочки подходит к концу, а душа – если она достойна – будет собрана и вознаграждена.
– Ей всего шестьдесят! – Мой голос задрожал, словно полностью оперенные крылья.
– Шесть десятилетий – достойная продолжительность жизни.
Раздражение грозило заставить меня скрежетать зубами. Шестьдесят – слишком мало.
– Мюриэль должно быть отпущено еще как минимум два десятилетия!
– Успокойся, Селеста. – То, что офан Мира использовала мое имя, заставило меня недоуменно моргнуть. Она так редко обращалась к нам по именам.
Мой взгляд пробежался по кварцу с огненными прожилками в поисках плакатов с моим лицом, но стены коридора были гладкими, без единого украшения. Ни листовки «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», ни бунтарской лозы жимолости.
Она подняла руку к моим подрагивающим плечам. Я отступила на шаг, поскольку ненавидела, когда ко мне прикасались без моего согласия.
– Я передам твое недовольство Семерым…
– Недовольство? – фыркнула я.
– …но я не позволю тебе и дальше устраивать спектакль в моих коридорах. Если хочешь подождать ответа серафимов здесь, пожалуйста, пройди в столовую, а я или офан Лия, – она жестом указала на новобранца, – придем за тобой, когда получим ответ.
– Я просто должна поверить, что вы передадите мое сообщение?
Мира вскинула тонкие брови.
– Поверить? Ох, Неоперенная, до какой же степени ты оторвалась от своей расы, если начала сомневаться в единственной ценности, которую мы ставим превыше всего, – в честности.
Мои вечно страдающие крылья могут подтвердить, что это их главный приоритет.
– Как жаль, что сострадание вы не цените столь же высоко. – Мои крылья пронзила искра боли. Мне не требовалось опускать взгляд, дабы понять, что от моих дурацких придатков только что оторвалось очередное перо.
– Наш род не виноват в чьем-то личном выборе.
– В чьем-то? Лей не была просто «кем-то». И какой у нее оставался выбор?
– Селеста, сейчас же в столовую, или я не передам твое сообщение. – Глаза офана Миры, казалось, светились сродни кварцу вокруг нас. – Ты помнишь, где это, или хочешь, чтобы офан Лия проводила тебя?
Без крика – в тот момент у меня уже не осталось слов – я крутанулась на месте, и любопытные неоперенные, которые разглядывали нас и ловили каждое слово, расступились. Мой пульс сильно участился, пока я неслась по коридору в огромный кварцевый двор с подвешенными клумбами. Я всегда думала, что над гильдией сияет райское небо, но непоколебимая синева оказалась иллюзией, как и небесный дождь, который орошал посевы через стратегически расположенные отверстия в стеклянном куполе. Ангелы – настоящие эксперты в обмане.
Я села за каплевидный кварцевый стол, частично скрытый фиговым деревом, которое плодоносило круглый год. Неоперенные предпочитали столики, расположенные ближе к кварцевой плите, где постоянно представлены теплые зерна и рыба на пару, охлажденные соки в стеклянных кувшинах и пирамиды изумрудных яств. Аромат моего детства перевернул мой и без того расстроенный желудок.
В ожидании я то скрещивала, то выпрямляла ноги, покачивала ими, глядя на тех немногих неоперенных, которые имели наглость смотреть в ответ. В конце концов все они отводили свои любопытные взгляды. Устав от переглядываний, я достала телефон и отправила Мюриэль сообщение: написала, что у меня появились дела, и попросила позвонить мне, когда она проснется. А потом я открыла браузер. Единственное слово, которое я успела набрать ранее, дразняще мигало в строке поиска: «Лучший». В довершение всего поисковая система предложила мне выпадающий список наиболее подходящих вариантов – лучший фильм, лучший китайский ресторан, лучший отель на Манхэттене, лучшие тренажерные залы.
Чертовы тренажерные залы? Я никогда не занималась спортом. Ненавидела это. Всей душой.
– Привет. – Мягкий голос отвлек мое внимание от телефона.
Я подняла взгляд на его обладательницу, златовласую малышку с толстой косой и карими глазами. Когда девочка забралась на стул рядом со мной, поджав под себя маленькие ножки для опоры, я резко спросила:
– Что ты делаешь?
Вместо того чтобы округлиться и наполниться слезами, ее глаза сохранили мягкость, и она улыбнулась.
– Ты выглядишь грустной.
Я осмотрела двор, подозревая, что это какая-то подстава и офанимы пытаются задобрить меня, прислав посланника-херувимчика, но в столовой не было учителей, а большинство неоперенных уже ушли.
– Я Найя.
Я отложила телефон.
– Разве ты не должна быть с офаном Пиппой, Найя?
Девочка сморщила носик-пуговку.
– Она рассказывает историю о монстрах. Не люблю монстров.
– В мире их полно, так что лучше привыкай.
– Ты когда-нибудь встречала монстра?
Я подумала о Тристане. А потом об Ашере. Разные виды монстров, но оба чудовищные. А потом, как обычно, мои крылья лишились пера.
– Да.
Она моргнула, глядя на меня широко распахнутыми глазами.
– Они действительно так страшно выглядят?
– Нет. Большинство выглядят, как ты и я.
– Ты не похожа на монстра.
– Уверена, офанимы с тобой не согласятся.
– Почему?
– Потому что… – С чего бы начать? – Потому что, во-первых, я решила жить среди людей.
Найя закусила нижнюю губу, словно размышляя, почему это делает меня злодеем.
– Мой любимый цвет – цвет крыльев моего apa. – Или нет. – А какой твой любимый цвет?
Я снова устроилась на своем стуле. Дети любознательны и со скоростью света устанавливают связи между разрозненными темами. Очевидно, я сводила Лей с ума своим нелинейным мышлением.
– Черный. Черный – мой любимый цвет.
– Черный – это не цвет.
Я указала на свои кожаные легинсы и черную футболку с белой надписью «Мала ростом, но не самомнением» – подарок Джейса на мой двадцатый день рождения в прошлом месяце.
– Позволю себе не согласиться. Черный – это цвет.
– Черный – отсутствие света.
Я нахмурилась, но не из-за ее слов… Технически мне известно, что черный не является цветом, но я удивилась, что кто-то столь юный об этом знает.
– Еще мне нравится фиолетовый. – Найя устремила взгляд на темнеющее небо. – Фиолетовый. Не лавандовый.
– Тогда тебе бы понравились мои крылья.
– Можно мне их увидеть?
Я скрывала скудное оперение, презирая то, как оно выглядело и что собой представляло. Только раз в год, 19 декабря – в годовщину церемонии вручения костей крыльев, – я позволяла своим фиолетовым перьям с оттенком электро раскрыться у меня за спиной.
– Нет. – На мой резкий ответ малышка поджала губы, но не спрыгнула со стула. – Сколько тебе лет, Найя?
– Четыре с половиной. А тебе?
– Двадцать.
– Моему apa сто сорок три.
Найя – настоящая папина дочка… Я чуть было не спросила ее о маме, но решила, что меня это не касается. Да и мне все равно. Вряд ли я когда-нибудь снова увижу этого ребенка.
– Почему ты грустишь?
Я моргнула. Мне казалось, что я выгляжу сердитой. Я несколько раз прокрутила в руке телефон, прежде чем ответить.
– Потому что кое-кто, кого я люблю, умирает.
Девочка нахмурилась.
– Смерть – это не конец.
Я и забыла, как рано начиналось промывание мозгов.
– Для некоторых людей конец.
– Этот человек, которого ты любишь, он плохой?
– Нет. Он необыкновенный. – Комок у меня в горле снова начал увеличиваться.
– Тогда почему ты грустишь?
– Потому что не хочу, чтобы она умирала.
– Но ты увидишь ее снова. – Она указала пухлым пальчиком на небо. – В Элизиуме.
– Не увижу.
Найя нахмурилась так сильно, что казалось, будто она украла несколько морщин со лба офана Миры.
– Но у тебя есть крылья.
– Есть, но я не успею завершить их вовремя. Ты знаешь, что происходит, когда не успеваешь собрать нужное количество перьев?
Не задумываясь, Найя ответила:
– Ты становишься нефилимом.
– Бинго. Худшим видом монстров.
– Нефилимы не монстры.
От удивления я вскинула голову.
– Я… согласна. – И наклонилась вперед. – Но не произноси подобное здесь слишком громко. Кажется, мы единственные, кто разделяет это убеждение.
– Мне нравится делиться с тобой, Селеста.
Мое сердце медленно, болезненно сжалось, но затем замерло.
– Я не говорила тебе своего имени. Откуда ты его знаешь?
Девочка прикусила внутреннюю сторону щеки, будто погрузившись в глубокую задумчивость, а затем на ее лице расплылась огромная ухмылка.
– Моя голова сказала мне это.
Ее голова? Я уставилась на малышку, пока до меня не дошло, что она имела в виду. Должно быть, ранее она слышала крики офана Миры. Камень доносил звук, как туннель доносит ветер.
Говоря об ангеле… Офан Мира обошла вокруг фигового дерева.
– Неоперенная, сера… – Ее губы замерли при виде моей соседки по столу. – Неоперенная Найя, что, по-твоему, ты здесь делаешь?
– Я проводила время со своей подругой. – Найя сцепила руки на кварцевой столешнице, будто вела деловые переговоры.
Я улыбнулась тому, что она не дрогнула и не стушевалась.
– Твоей… подругой?
Разве не грубо, Офан? Неужели я не достойна друзей?
Найя заерзала на стуле.
– Мы с Селестой друзья.
– Как… чудесно. – Поскольку перья Миры теперь намертво прикреплены к костям, ни одно не упало. Будь она неоперенной, эта ложь стоила бы ей пера. – Однако пора спать. Пожалуйста, пройди в общежитие. Офан Пиппа тебя ждет.
Из маленькой груди Найи вырвался тяжелый вздох.
– Хорошо. – Она соскочила со стула и совершенно неожиданно обняла меня, сминая ткань бомбера. – Пока, Селеста.
– Пока, Найя. – Меня настолько ошеломило ее проявление привязанности, что я не обняла ее в ответ.
Обогнув стол и подойдя к офану Мире, девочка посмотрела на меня и спросила:
– Ты вернешься и поиграешь со мной?
Нет. Мне следовало сказать «нет».
– Я… Я… – Одного взгляда на лицо Миры хватило, чтобы заставить мой здравый смысл вернуться. – Вероятно, нет.
Я пришла по одной и только одной причине: помочь Мими. Если ангелы окажутся неспособными или не пожелают помочь мне, у меня не будет поводов посещать гильдии, тем более завязывать отношения с молодыми неоперенными, которых я не увижу долгие годы, поскольку до появления костей крыльев детям Элизиума не разрешалось покидать гильдии, их тела были такими же хрупкими и смертными, как у людей.
Ее нижняя губа задрожала.
– Но мы же друзья.
– Неоперенная Найя, – Мира выделила имя маленькой девочки, – тебе пора идти.
Найя моргнула, глядя на офанима, но затем вернула свой уязвленный взгляд ко мне. Слезы текли по ее щекам, сверкая, точно дробленые бриллианты. Она вытерла их, а затем развернулась и убежала, заставив мое сердце стать хрупким, как засохший лепесток.
Мира следила за покачивающимися золотистыми волосами Найи, пока та не скрылась в коридоре, ведущем к детским общежитиям.
– Она очень… эмоциональная малышка.
Еще один недостаток нашего мира: ангелы восхваляли сочувствие и в то же время выступали за эмоциональную отстраненность. Лей была слишком сострадательна к своим грешникам.
– Проявление эмоциональности – это не недостаток, офан.
– Разве я сказала обратное? – Будь мои крылья расправлены, ее холодный тон покрыл бы их слоем льда.
– Итак, могут ли серафимы помочь мне, офан?
– Нет. Но они настоятельно советуют тебе посетить Зал Оценки и проверить ее счет, а также просили напомнить тебе, чтобы ты помогла ей не ставить под угрозу естественную смерть.
Я фыркнула.
– Я не собираюсь помогать ей совершить самоубийство.
– Я никогда не говорила, что ты станешь делать подобное. – Но она думала об этом. Я могла видеть это в мириадах неглубоких борозд, которые пересекали ее многовековую кожу. – Возможно, тебе стоит проверить и свой счет.
Я вскочила так резко, что стул заскрипел по кварцу.
– Мне он известен.
– Известен?
– Да. Известен.
– Могу я узнать твои планы?
– Проживать каждый день так, будто он последний, потому что один из них рано или поздно станет таковым. – Подойдя к ней, я остановилась, чтобы сорвать инжир с ветки, а затем вгрызлась в него. Безупречно спелый. Так и подмывало выплюнуть. Но я заставила себя проглотить.
– Селеста… – Офан подняла на меня настороженный взгляд.
Я почувствовала, что она хочет сказать мне не растрачивать впустую дар, преподнесенный ангелами. Но в конце концов она не добавила к моему имени ни единого слова.
– Прощайте, офан.
Прежде чем уйти, я прошла через изогнутые раздвижные стеклянные двери Зала Оценки и села за длинную стойку, которая опоясывала круглую комнату. Затем я прижала ладонь к стеклянной панели, чтобы включить голоранкер, а затем нашла в базе Мюриэль Моро. На экране появилось ее трехмерное лицо, настолько невероятно реалистичное, что казалось, будто она сидит напротив меня. Ее губы поджались, затем расправились, и сияющие темно-синие глаза встретились с моими, посылая волны нежности.
Я пролистала ее анкету, пока не увидела счет. Только тогда я выдохнула то напряжение, что зародилось в столовой: 7.
С небесной точки зрения, это невероятный результат. Душа Мими, после того как ее соберут, будет доставлена в Элизиум. Там ей предоставят выбор: остаться в Элизиуме навсегда или вернуться на землю в новом теле на еще одну жизнь. На мой взгляд, душа Мюриэль безупречна и не заслуживает даже единицы, но мои представления о добре и зле сильно разнятся со взглядами ишимов.
Я вытянула шею к небу за куполообразным стеклом с фальшивыми оранжевыми и розовыми прожилками. Элизиум не заслуживал кого-то вроде Мими.
Она, вероятно, не останется. Как только поймет, что Джареда и Лей там нет. Мне хотелось бы как-то подготовить ее к разочарованию, но нам не разрешалось говорить об Элизиуме с людьми. И хотя ангелы считали меня безрассудной и недостойной, этот закон я, как ни странно, уважала.
Я вернула взгляд к единственной цифре, плавающей под лицом, которое я знала лучше, чем собственное, и мой пульс забился в ушах, заглушая все остальные звуки. Однажды этого лица не станет. Этот профиль исчезнет. Женщина, которую я успела полюбить, уйдет.
В ушах все еще звенело, и я проверила, что стоило Мими семи баллов: отцеубийство.
Моя нога перестала подергиваться. Сердце замерло. Мими убила своего отца?
Пару мгновений я сидела ошеломленная, а затем каждый звук в круглой комнате зазвучал громче, перекрывая тишину. Если она убила его, значит, он это заслужил. Я никогда не лезла в ее жизнь, как и она никогда не лезла в мою. Несмотря на то, что наше прошлое сформировало наши личности, никто из нас не позволял ему влиять на наши взаимоотношения. Я достаточно уважала Мими, чтобы соблюдать негласное соглашение и позволить истории о ее грехе раствориться в эфире вместе с ее телом.
Я осторожно прижала ладонь к стеклянной панели, закрепляя Мими за собой, чтобы с этого момента ни один неоперенный ее не побеспокоил. Как только над ее мерцающим портретом большими печатными буквами появилось «ПРИСВОЕНА СЕЛЕСТЕ ИЗ ГИЛЬДИИ 24», я выключила голоранкер и покинула гильдию раз и навсегда.