Карибу-Кантри, 27 сентября, воскресенье. Немногим более двадцати лет назад
Все, что я хочу – это пожить в Эл-Эй.
Прежде чем умру, хочу кутить в Эл-Эй…
Это хит нынешнего лета, и Уитни считает его своей любимой мелодией. Она играет в автомобильном радио, когда Уитни садится на пассажирское место проржавевшего красного пикапа, а он кладет в багажник свой старый дорожный чемодан.
«Это знак», – думает она. Ее мелодия звучит по радио, когда он забирает ее. Знак того, что она наконец-то выберется из этого дерьмового городка и все будет классно. Она покачивает головой в такт мелодии.
Веселье всю ночь, пока она не сгинет прочь
И солнце не взойдет над Эл-Эй…
Ее сумка собрана. Она оставила записку своей маме. У нее есть деньги. Здравствуй, Голливуд, здравствуй, Лос-Анджелес, я иду!
Она садится на место водителя. Она улыбается ему.
Но его лицо остается мрачным. Льдисто-голубые глаза смотрят недобро. Когда он выезжает на дорогу, ее настроение меняется. Она смотрит, как он ведет машину. Его обветренный профиль напоминает ей жесткие выступы хребта Марбл-Маунтинс, на который она любит смотреть, когда заходит солнце.
Наверное, она будет скучать по горам.
Его руки крепко сжимают рулевое колесо. Закатанные рукава открывают загорелые предплечья. Волоски на них выцвели и побелели после целого лета работы на ранчо. Даже в его густых, темных волосах появились светлые пряди.
«Автомобиль пахнет им», – думает она. И сеном. И пылью. Все покрыто тонким слоем пыли, изнутри и снаружи. Это из-за сухих грунтовых дорог. Хотя уже конец сентября, снова наступило тепло, и в опущенные окошки, когда они приближаются к автостраде, веет запахом шалфея и навоза. Индейское лето. Последние теплые дни перед приходом зимы, которая сжимает бьющееся сердце городка ледяной хваткой.
«В Калифорнии всегда теплые зимы, – хочется ей сказать. – Теперь этот город может задохнуться под снегом и льдом, мне все равно».
– У тебя есть деньги? – спрашивает он, не глядя на нее.
Она испытывает внезапный укол беспокойства.
– Да. – И немало. Но ему не положено знать об этом.
Песня на радио сменяется другой, более скорбной и тоскливой. Мимо громыхает автотягач с прицепом.
– У тебя есть все, что тебе… нужно?
– Тебе-то какое дело? – раздраженно фыркает она, потому что он нарушил ее настроение. – Какое тебе дело до того, что у меня есть и чего нет?
Он сердито смотрит на нее. Гнев в его взгляде пронзает ее душу; его сила давит ей на грудь и затрудняет дыхание. Она тянется к сигаретам, закуривает и выдыхает дым в окошко.
– Ты не должна так себя вести.
– Иди ты к черту. Все кончено. Вряд ли для меня будет иметь значение, что ты еще скажешь.
Он едет в молчании и через некоторое время снова смотрит на нее. На этот раз она видит боль. Парень в большой беде, и это пугает ее.
– Ты можешь ехать быстрее? Я не хочу пропустить автобус.
Когда они огибают поворот, она видит Тревора, ждущего под знаком остановки автобуса Renegade Bus Line. Он в черных джинсах и черном кожаном пиджаке. Его рюкзак валяется в пыли у его ног.
– Какого дьявола? – Он тормозит и гневно смотрит на нее. – Что здесь делает этот ублюдок?
– А тебе-то что?
Он моментально сворачивает с дороги и едет по грязной обочине, едва не опрокидывая Тревора, который отважно стоит на месте и не двигается ни на дюйм. В последний момент он так резко тормозит, что она дергается вперед вместе с поясом безопасности; потом ее голова откидывается назад и ударяется об охотничье ружье в ружейной стойке за ее спиной.
– Господи!
– Скажи мне, что он здесь делает! – Он протягивает руку и выхватывает сигарету у нее изо рта.
– Эй, придурок! – Она тянется за сигаретой.
Он выбрасывает окурок в окно.
– Я разговариваю с тобой. Черт побери, Уитни, уж разговором ты мне обязана.
– Пошел ты на хрен, Хоген. Я тебе обязана гонореей.
Он смотрит на нее словно громом пораженный. В нем горячими волнами пульсирует энергия.
Внезапно он отстегивает пояс и распахивает дверь со своей стороны.
– Оставайся в машине, – властно произносит он.