Как назло, сломался электровелосипед. Снова упали драйвера зарядного устройства.
Поломка несерьезная, и дома Йорик мог решить проблему за пятнадцать минут, но то, что этот пустяк случился в тот же день, что и Большая Обида, делало поломку не такой уж пустячной, поэтому Йорик с досады дважды лягнул отказавший велосипед, пока буксировал его пешком до дома.
Дома мама сразу разобралась, что у сына проблемы, однако, несмотря на допрос чуть ли не с пристрастием, до причины плохого настроения и припухших глаз ей докопаться не удалось.
– Сынок, а ты поиграй на лабандоне, – предложила она. – Ты давно не упражнялся, хотя раньше играл довольно часто.
– Зачем мне играть на лабандоне, мама? – спросил Йорик, глядя в окно. Он машинально жевал биточки из спаржи, потому что мама всегда говорила, будто еда помогает справиться с депрессией.
И Йорик ел, хотя почти не чувствовал вкуса.
– Когда у твоего дяди Эрика случалось плохое настроение – он играл на лабандоне. И когда у твоего дедушки Резвеля было плохое настроение, он тоже брал в руки лабандон.
– А когда дядю Эрика ограбили на улице и забрали триста рандов, которые он нес своей семье, он тоже не нашел ничего лучшего, как играть на лабандоне? – с вызовом спросил Йорик и отодвинул тарелку опостылевшей спаржи.
– Ну да. А что же еще можно было сделать? – пожала плечами мама, которая знала про эту историю больше.
– А нужно было ходить на тренировки по «малаю», а не тренькать на лабандоне, и тогда бы дядя дал бандитам по башке и его ранды остались бы целыми!
– Что за слова, Йорик? «Бандиты», «по башке»? Ты меня пугаешь, сынок.
– А что за слово «лабандон», мама? Почему бы не называть его скрипкой, как все нормальные люди?
Мать вздохнула и, присев рядом, какое-то время молчала. Потом взглянула на настенные часы – вечером у нее начиналась смена на упаковочной фабрике Лунстрема.
Платили там немного, зато добраться можно было пешком.
– Я знаю, сынок, это все из-за этой бибры.
– Она не бибра.
– Какая же она не бибра, если она людям так жизнь портит?
– Она не портит, мама. Просто она очень красивая.
– Красивая и богатая. Ей все дороги открыты, и ты с ней никогда не пересечешься. Она поедет в университет в Линдсмарке или в Финансовую Академию. А ты пойдешь по стопам дедушки Резвеля. Дядя Эрик сказал, что твой аттестат в колледже очень всех порадовал и тебя туда примут на бесплатное место.
– Чтобы бухгалтером стать? Или мытным скобарем? – невесело усмехнулся Йорик.
– А почему и не скобарем? Скобарей все уважают. И даже очень уважают. Когда главный городской скобарь Рональд Либхер заходит в ресторан, многие поднимаются с мест.
– Мама, скобарей никто не уважает, скобарей попросту боятся и ненавидят. И вообще, нужно говорит «налоговый инспектор», а не «мытный скобарь». Хватит уже этих ваших сельских жаргонизмов.
Мать поднялась, ей было пора собираться.
– Ладно, сынок, мы еще вернемся к этому разговору. Но я уверена, из тебя выйдет очень крепкий налоговый инспектор или даже главный бухгалтер. Ты еще сможешь утереть нос тем богатым, кто встанет во главе больших компаний. Они все надувают щеки, пока не приходит мытный скобарь. Поверь мне, я сама однажды это наблюдала.
– Я не хочу никому мстить, мама.
– А в чем же дело?
– Я… я передумал идти в колледж…
– Что значит «передумал»? А куда тебе еще идти? Хочешь сразу встать на линию упаковки? Хочешь, чтобы я замолвила за тебя слово?
– Обойдемся без упаковки. Упаковка не сделает меня сильнее. Я пойду в армию.
– В какую еще армию?
– Такую, где стреляют, мама. Где ходят в атаки и трескают солдатские пайки вместо этой долбаной спаржи.
– Но… это опасно, сынок. В армии солдаты погибают.
– Погибают везде, мама. В прошлом году грузовик врезался в транспортный терминал на Вейниц-штрее. И в этом терминале совсем не было солдат.