Прямо через дорогу от дома, где мы жили до того, как папа умер (в первый раз), есть переулок с островком газона, кустами и беспорядочно растущими деревьями. Когда я был маленьким, то называл это место «джунглями»: мне казалось, что на джунгли оно и похоже. Теперь я вижу, что это просто участок земли под ещё не построенный дом.
Здесь-то, в кустах, я и сижу глубокой ночью. На голове у меня мотоциклетный шлем, он полностью скрывает лицо, и я жду подходящего момента, чтобы проникнуть в свой бывший дом.
Рядом валяется старая бумажная коробка из-под жареной курицы; до меня доносится неприятный кислый запах – вероятно, от лисьего помёта. Дом стоит тёмный, света нигде не видно. Я смотрю вверх на окно своей бывшей спальни – маленькое окошко над входной дверью.
Днём на Честертон-роуд спокойно – маленькие дома на две семьи из красноватого кирпича вытянуты по ней в длинную дугу. Когда их только построили, домики выглядели одинаково. Но жители постепенно добавляли резные ворота, гаражи и даже – как старый мистер Фрейзер – раскидистую араукарию[1], а потому теперь каждый дом немного отличается от других.
Сейчас, почти в час ночи, на улице никого нет, а я смотрел достаточно много фильмов и телепрограмм о преступниках и точно знаю, как вести себя, чтобы не вызвать подозрений. Когда вы ведёте себя как обычно, вас никто не замечает. Если бы я нервно ходил туда-сюда по улице и осматривал дома в ожидании удобного момента, меня могли бы заметить и вызвать полицию. С другой стороны, если я просто иду по улице, в этом нет ничего особенного, и я становлюсь для людей невидимкой.
(Не снимать мотоциклетный шлем – авантюра, или «обдуманный риск», пользуясь определением моего дедушки Байрона. Если я его сниму, кто-то может обратить внимание на мой возраст – слишком юный для езды на мопеде; в шлеме же я выгляжу подозрительно. Я пока не определился, но в любом случае надолго в нём не останусь.)
Я всё продумал на пути сюда. Около года назад, когда мы ещё здесь жили, местный муниципалитет отключил каждый второй фонарь на улице. Благодаря этому эксперименту по экономии средств мне удалось оставить мопед в тёмном месте. Так непринуждённо, как это только возможно, я выхожу из кустов, снимаю шлем и кладу его в открытый багажник мопеда. Я поднимаю воротник и, не останавливаясь, перехожу улицу к дому номер сорок. Здесь я быстро миную короткую подъездную дорожку и встаю в тени – меня хорошо скрывают живая изгородь между садиками двух домов и маленькая припаркованная тут же «Шкода».
Пока всё идет хорошо: новые владельцы нашего дома ещё не успели отрегулировать гаражные ворота. Оказывается, они разболтались даже сильнее, чем раньше. Перед воротами лежит удерживающий их кирпич, и когда я приседаю и сдвигаю его, правая створка ворот распахивается и ударяется о «Шкоду». Секунду я с ужасом думаю, что не пройду в такую узкую щель, но всё-таки ухитряюсь протиснуться, и вот я уже в гараже, где пахнет пылью и старым машинным маслом. Луч моего фонарика скользит по стенам, высвечивая ещё не распакованные коробки, и по полу, где тёмные деревянные доски закрывают подвал в центре помещения.
Вот ещё один совет тем, кто планирует куда-то проникнуть: не светите фонариком во все стороны. Мелькающий свет привлекает внимание, в отличие от света неподвижного. Я ставлю свой фонарик на пол и начинаю поднимать промасленные доски.
Под ними открывается бетонная лестница; спустившись по ней, я оказываюсь в комнатке с квадратный метр и вижу справа металлическую дверь высотой примерно в половину моего роста. А на ней – пыльное стальное колесо-штурвал, какое можно встретить на кораблях. Колесо прочно закреплено болтом с кодовым замком.
Я бы тихонько просвистел «фью» от изумления, но мои губы настолько пересохли от волнения и пыли, что ничего не выходит.
Я набираю на кодовом замке цифры из письма папы – день и месяц моего рождения наоборот, – берусь за штурвал обеими руками и поворачиваю его против часовой стрелки. Штурвал сопротивляется, но все же со скрипом поддаётся: дверь неожиданно открывается внутрь, тихо выпуская воздух.
Я хватаю фонарь и направляю его перед собой, сгибаясь, чтобы пройти в маленькую дверь. За дверью – снова ступени вниз, а на стене справа я нащупываю выключатель, но не решаюсь нажать на него: вдруг сработает сигнализация или что-то ещё, или зажжётся свет в гараже наверху, или… я не знаю что. Мне просто страшно щёлкнуть выключателем, и мой путь освещает только жёлто-белый луч фонаря.
Ступени ведут в комнату в два раза меньше нашей гостиной. Потолок здесь настолько низкий, что не каждый взрослый смог бы распрямиться.
Вдоль длинной стены стоят четыре двухъярусные кровати, они полностью заправлены: одеяла, подушки, постельное бельё. В закутке за стеной туалет и ещё какой-то механизм с трубами и шлангами. На белом бетонном полу лежат коврики, а на стене висит выцветший оранжево-чёрный постер: круглая картинка с мамой, папой и двумя детьми и надпись «Защити и выживи»[2] большими белыми буквами. Я уже однажды видел этот постер в школе: какой-то человек рассказывал нам о мире и ядерной войне, а Дания Бизевски испугалась и расплакалась, сильно его этим смутив.
Такие бункеры строили много лет назад, когда считали, что Россия собирается сбросить на нас атомную бомбу.
Я оборачиваюсь и вижу в луче фонаря длинный стол со стулом. На столе стоит жестяной таз – в таком вы могли бы, например, искупать собаку. В тазу лежат старый белый ноутбук «Эппл Мак»[3] и компьютерная мышка. Ноутбук соединён проводом с чёрной металлической коробкой размером с небольшую книгу, а от неё отходят два метровых шнура со странными рукоятками на концах.
Рядом с тазом на столе стоит кофейная кружка с моей детской фотографией и надписью «Я люблю своего папочку», покрытая изнутри налётом старой плесени.
Здесь же лежит региональная газета «Вестник Уитли-Бэй»: она сложена вдвое и открыта на статье с фотографией моего папы под заголовком «Трагическая гибель местного жителя».
Я сажусь на крутящийся стул и вожу рукой по нижней поверхности стола, но ничего не могу нащупать. Тогда я встаю на колени и подсвечиваю себе фонариком – вот же он, конверт приклеен под столом, как папа и написал.
Но здесь нет машины времени. Во всяком случае, такой, какую я себе представлял.
И тут я внимательно смотрю на жестяной таз со всем его содержимым.
– Не может быть, – думаю я, – конечно же, это не она?
Но это она.
И знаете, что самое безумное? Она работает.