Дэвид Зинк сошел с поезда «Эль» на станции Куинси в центре Чикаго и, шаркая, спустился по лестнице, ведущей на Уэллс-стрит, однако с его ногами было что-то не так. Они все сильнее наливались тяжестью, и шел он все медленнее и медленнее. Дэвид остановился на углу Уэллс и Адамс и опустил взгляд на свои туфли, чтобы понять, в чем дело. Ничего особенного он не увидел: обычные черные туфли на шнурках, подобные носят все юристы-мужчины в фирме и даже несколько женщин. Дышал он с трудом и, несмотря на прохладу, чувствовал, что вспотел. Ему был тридцать один год (слишком рано для сердечного приступа), и хотя Дэвид ощущал страшную усталость последние лет пять, научился с этим жить. Или так ему казалось. Дэвид завернул за угол и посмотрел на Траст-тауэр – блестящее сооружение, напоминающее фаллос, взмывало на тысячу футов в облака и туман. Когда Дэвид остановился и поднял голову, его пульс участился и он почувствовал тошноту. Прохожие задевали его, протискиваясь со всех сторон. Вместе с толпой он пересек Адамс и поплелся дальше.
В Траст-тауэр был высокий и просторный атриум, декорированный стеклом, мрамором и непостижимыми изваяниями, призванными вдохновлять и источать тепло, но на самом деле казавшимися холодными и отталкивающими, по крайней мере Дэвиду. Шесть расположенных крест-накрест эскалаторов везли орды усталых воинов наверх к их местам за перегородками и в отдельные кабинеты. Дэвид сделал над собой усилие, но ноги отказались нести его к эскалатору. Поэтому он сел на обитую кожей скамью подле кучи больших раскрашенных камней и попытался понять, что с ним происходит. Люди бежали мимо с угрюмыми лицами, пустыми глазами, уже изнемогая от напряжения, хотя на часах было всего 7.30 утра. Хмурый день только начинался.
«Щелчок» – это уж точно не медицинский термин. Специалисты используют более изысканные слова для описания того мгновения, когда истерзанный волнениями человек преступает грань. Тем не менее Щелчок – это переломный момент. Все может произойти за долю секунды вследствие какого-то невыносимо болезненного события. Еще это может случиться, когда сломается последняя соломинка в трагической кульминации напряжения, которое копилось и копилось, пока разум и тело не столкнулись с необходимостью дать ему выход. Щелчок Дэвида Зинка принадлежал ко второй категории. После пяти лет тяжелейшей работы в обществе ненавистных коллег что-то произошло с Дэвидом тем самым утром, когда он сидел у раскрашенных камней и смотрел, как хорошо одетые зомби едут наверх в преддверии очередного дня бесполезной работы. В нем что-то щелкнуло.
– Эй, Дэйв! Наверх поедешь? – послышался голос. Это был Ал из антитрестовского отдела.
Дэвид с трудом изобразил улыбку, кивнул и что-то пробормотал, потом встал и почему-то последовал за Алом. Ал остановился на ступеньке чуть выше, когда они оказались на эскалаторе, и заговорил о вчерашнем матче с участием «Блэкхоукс». Дэвид продолжал кивать, по мере того как они поднимались все выше. Под ним и за ним передвигались десятки одиноких фигур в темных пальто: молодые юристы ехали наверх со спокойным и мрачным видом, напоминая скорее носильщиков гробов на зимних похоронах. Дэвид и Ал присоединились к группе у стены с лифтами на первом уровне. Пока они ждали, Дэвид слушал болтовню о хоккее, но голова у него кружилась, и он опять ощутил тошноту. Затем они бросились к лифту и встали плечом к плечу с множеством других. Ал замолчал. Тишина. Никто не говорил, никто не смотрел никому в глаза.
Дэвид сказал себе: «Вот и все. Это моя последняя поездка на этом лифте. Клянусь».
Лифт закачался и зажужжал, потом остановился на восьмидесятом этаже, на территории «Рогана Ротберга». Три юриста вышли, Дэвид видел их раньше, но не знал поименно, что было неудивительно, ведь в фирме работали шестьсот юристов на этажах с семидесятого по сотый. Еще два темных костюма вышли на восемьдесят четвертом. По мере того как они поднимались выше, Дэвид начал потеть, потом учащенно дышать. Его крошечный кабинет располагался на девяносто третьем этаже, и чем ближе он подбирался к нему, тем сильнее колотилось его сердце. Еще несколько торжественных выходов на девяностом и девяносто первом, и с каждой остановкой Дэвид чувствовал, что все больше слабеет.
Лишь трое остались в лифте к девяносто третьему этажу – Дэвид, Ал и крупная дама, которую за спиной называли «Перекошенная». Лифт остановился, мелодично прозвенел звонок, бесшумно открылась дверь, и Перекошенная вышла. Ал вышел. Дэвид не желал двигаться, на самом деле он и не мог двигаться. Прошло несколько секунд. Ал оглянулся и сказал:
– Эй, Дэйв! Нам пора, пойдем.
Никакого ответа от Дэвида, лишь пустой безразличный взгляд человека из другого мира. Двери начали закрываться, и Ал вставил между ними портфель.
– Дэвид, ты нормально себя чувствуешь? – спросил Ал.
– Конечно, – пробормотал Дэвид, умудрившись все же шагнуть вперед. Двери плавно открылись, и снова прозвенел звонок. Он вышел из лифта и теперь нервно озирался, как будто никогда раньше тут не был. Вообще-то он ушел отсюда всего десять часов назад.
– Ты побледнел, – заметил Ал.
У Дэвида кружилась голова. Он слышал голос Ала, но не разбирал слов. Перекошенная стояла в паре футов от них и озадаченно таращилась, словно наблюдала за автомобильной катастрофой. Лифт снова зазвонил, на этот раз по-другому, и двери начали закрываться. Ал сказал что-то еще, даже протянул руку, словно намереваясь помочь. Вдруг Дэвид обернулся, и его налитые свинцом ноги ожили. Он рванул к лифту и буквально запрыгнул в кабину, как раз перед тем, как закрылись двери. Последнее, что он услышал, был исполненный паники возглас Ала.
Когда лифт поехал вниз, Дэвид Зинк захохотал. Головокружение и тошнота прекратились. Давление в груди исчезло. Он сделал это! Он расстался с потогонной системой «Рогана Ротберга» и теперь прощался с этим кошмаром. Он, Дэвид Зинк, из тысяч несчастных юристов и младших партнеров в высоких зданиях центрального Чикаго, он, и только он один, в это мрачное утро нашел в себе смелость уйти. Дэвид сидел на полу в пустом лифте и с широкой ухмылкой наблюдал, как номера этажей стремительно меняются, мелькая красным от больших цифр к меньшим, пока он старался разобраться в своих мыслях. Люди: 1) его жена, заброшенная женщина, которая хотела забеременеть, столкнулась с определенными трудностями, потому что ее муж слишком уставал, чтобы заниматься сексом; 2) его отец, выдающийся судья, который практически заставил его поступить на юридический факультет, и не куда-нибудь, а в Гарвард, потому что сам учился там же; а также 3) его дед, семейный тиран, который создал крупную фирму с нуля в Канзас-Сити и до сих пор вкалывал по десять часов в день, хотя ему было уже восемьдесят два года; и 4) Рой Бартон, старший партнер, его босс, придирчивый чудак, который вопил и ругался весь день и был, наверное, самым несчастным из всех, кого Дэвид Зинк когда-либо встречал. Подумав о Рое Бартоне, он засмеялся снова.
Лифт остановился на восьмидесятом этаже, и две секретарши хотели войти в кабину. Они на мгновение застыли, увидев Дэвида, сидевшего в углу рядом с дипломатом. Осторожно они перешагнули через его ноги и подождали, пока закроются двери.
– У вас все нормально? – спросила одна.
– Все отлично, – ответил Дэвид. – А у вас?
Ответа не последовало. Во время быстрого спуска секретарши стояли неподвижно и молчали, а на семьдесят седьмом поспешно ретировались. Когда Дэвид снова остался один, его вдруг охватило беспокойство. Вдруг за ним придут? Ал, несомненно, отправится прямиком к Рою Бартону и доложит, что Зинк спятил. Что сделает Бартон? В десять у него запланирована встреча с недовольным клиентом – генеральным директором и большой шишкой в одном лице. Позднее Дэвид пришел к выводу, что предстоящий «поединок» и послужил поводом к перемене курса и вызвал Щелчок. Рой Бартон был не только невыносимым занудой, но и трусом. Дэвид Зинк и остальные были нужны ему, чтобы спрятаться у них за спиной, когда войдет генеральный директор с длинным списком вполне обоснованных жалоб.
Возможно, Рой пришлет за ним кого-то из службы безопасности. Служба безопасности, как водится, представляла собой сборище стареющих охранников в форме, она действовала так же, как штатная шпионская организация, которая меняла замки, записывала все происходящее на видео, следила за всеми исподтишка и занималась всякой тайной деятельностью, призванной держать юристов в постоянном страхе. Дэвид вскочил, схватил портфель и с нетерпением уставился на мелькающие цифры. Лифт легонько трясся, проносясь сквозь сердцевину Траст-тауэр. Когда он остановился, Дэвид вышел и помчался к эскалаторам, которые до сих пор были перегружены унылыми людьми, молчаливо поднимавшимися наверх. Эскалаторы, идущие вниз, оказались пустыми, и Дэвид предпочел побежать. Кто-то окликнул его:
– Дэйв, куда ты?
Он улыбнулся и помахал в том направлении, откуда слышался голос, как будто у него все под контролем. Широким шагом миновав раскрашенные камни и нелепые скульптуры, пробрался к стеклянным дверям и вышел на улицу. Воздух показался приятным и влажным, а жуткие моменты, которые ему только что пришлось пережить, обещали стать началом чего-то нового.
Он сделал глубокий вдох и осмотрелся. Надо двигаться дальше. Он направился вперед по Лассалль-стрит, быстро, боясь оглянуться. «Не вызывай подозрений. Сохраняй спокойствие. Это один из важнейших дней в твоей жизни, – говорил он себе, – так что не испорти его». Он пока не мог пойти домой, потому что не был готов к выяснению отношений. Он не мог бродить по улицам, потому что неизбежно наткнулся бы на кого-то из знакомых. Где можно было ненадолго спрятаться, подумать, разобраться в мыслях, составить планы? Он проверил часы: 7.51 – идеальное время для завтрака. В конце аллеи Дэвид увидел мигающую красно-зеленую неоновую вывеску «У Абнера». Подойдя ближе, он так и не понял, кафе это или бар. У двери он бросил взгляд через плечо, удостоверился, что ребят из службы безопасности рядом нет, и вошел в теплый темный мир Абнера.
Это оказался бар. Отдельные кабины справа пустовали. Стулья стояли на столах вверх ножками в ожидании уборки. Абнер выглядывал из-за длинной, хорошо отполированной барной стойки с самодовольной ухмылкой, словно хотел спросить: «Что вы здесь делаете?»
– Вы работаете? – спросил Дэвид.
– А дверь разве заперта? – парировал Абнер. На нем был белый фартук, и он вытирал пивную кружку. У него оказались толстые волосатые руки. И хотя на первый взгляд он не отличался приветливостью, у него было открытое лицо бывалого бармена, который уже все на свете слышал.
– Наверное, нет. – Дэвид медленно подошел к бару, бросил взгляд направо и в дальнем конце стойки увидел мужчину, который, судя по всему, отключился, хотя до сих пор держал стакан в руках.
Дэвид снял свое угольно-серое пальто и повесил на спинку барного стула. Он присел, посмотрел на ряды бутылок алкоголя, выстроенные перед ним, оглядел зеркала, и пивные краники, и дюжины стаканов, которые Абнер красиво расставил позади стойки, а когда окончательно освоился, спросил:
– Что порекомендуете до восьми утра?
Абнер посмотрел на мужчину, выглянув из-за стойки, и произнес:
– Как насчет кофе?
– Его я уже выпил. Завтрак у вас есть?
– Да, он называется «Кровавая Мэри».
– Давайте одну порцию.
Рошель Гибсон жила в субсидированной квартире вместе с матерью, одной из своих дочерей, двумя внуками, племянниками и племянницами, состав которых периодически менялся, а иногда даже с кузенами, нуждавшимися в крыше над головой. В попытках выбраться из этого хаоса она часто сбегала на работу, где временами было еще хуже, чем дома. Рошель приходила в офис каждый день около 7.30 утра, отпирала дверь, приносила с крыльца газеты для обоих партнеров, включала свет, настраивала термостат, готовила кофе и проверяла Эй-Си – собаку фирмы. Рошель что-то мурлыкала, а иногда даже тихо пела, занимаясь своими рутинными делами. Она никогда не призналась бы в этом ни одному из своих начальников, но гордилась должностью юридического секретаря, даже в таком месте, как «Финли энд Фигг». Когда ее спрашивали о работе или профессии, Рошель всегда сразу заявляла, что она «юридический секретарь». Не какой-нибудь примитивный секретарь, а юридический. То, чего миз Гибсон не хватало в образовании, она с лихвой возмещала за счет опыта. Восемь лет труда в фирме на оживленной улице позволили ей хорошо изучить закон, а еще лучше – юристов.
Эй-Си был дворнягой и жил в офисе, поскольку никто не хотел забирать его домой. Он принадлежал всем троим – Рошель, Оскару и Уолли в равных долях, хотя в действительности заботилась о нем Рошель. Он откуда-то сбежал и нашел приют в «Ф энд Ф» несколько лет назад. Весь день пес спал на маленькой подстилке возле Рошель, а всю ночь бродил по офису, охраняя его. Он более или менее подходил на роль сторожа и лаем отпугивал воров, вандалов, а порой даже разозленных клиентов.
Рошель покормила его и налила в миску воды. Из маленького холодильника она достала упаковку клубничного йогурта. Когда кофе был готов, она налила себе чашку и окинула взглядом стол – как всегда, безупречный порядок. Стол из хрома и стекла, массивный и внушительный, был первым, что видели клиенты, едва миновав главный вход. Кабинет Оскара был относительно аккуратным. А вот кабинет Уолли – настоящей свалкой. Но партнеры сидели за закрытыми дверьми, а Рошель всегда находилась на всеобщем обозрении.
Она открыла «Сан таймс» и занялась первой страницей. Рошель читала медленно, потягивала кофе, ела йогурт, тихо напевая, пока Эй-Си храпел у нее за спиной. Рошель любила эти спокойные минуты раннего утра. Совсем скоро начнет разрываться от звонков телефон, появятся юристы, и потом, если им повезет, прибудут клиенты, одни по записи, другие – нет.
Чтобы быстрее расстаться с женой, Оскар Финли уходил из дома каждое утро в семь, но очень редко появлялся в офисе раньше девяти. Примерно два часа он путешествовал по городу: останавливался в полицейском участке, где кузен передавал ему отчет о происшествиях, заходил поздороваться с водителями эвакуаторов и раздобыть сведения о недавних авариях, распивал кофе с человеком, владевшим двумя не самыми дорогими похоронными бюро, отвозил пончики в пожарную часть, болтал с водителями службы «Скорой помощи» и периодически наведывался в свои любимые больницы, где расхаживал по многолюдным коридорам, окидывая наметанным взглядом пациентов в поисках тех, кто получил травмы по чьей-то вине.
Оскар прибыл в девять. Уолли же, в жизни которого было куда меньше порядка, мог влететь в офис в 7.30, взбодрившись кофеином и «Ред буллом», и в такие дни он сумел бы засудить любого, кто перешел бы ему дорогу. Иной раз, впрочем, притаскивался в 11.00 с опухшими глазами и головной болью от похмелья и быстро прятался у себя в кабинете.
В этот судьбоносный день, однако, Уолли прибыл за несколько минут до восьми с широкой улыбкой и ясным взглядом.
– Доброе утро, миз Гибсон, – уверенно произнес он.
– Доброе утро, мистер Фигг, – ответила она в такой же манере. В «Финли энд Фигг» всегда царила напряженная атмосфера, ведь поводом для перепалки сотрудников фирмы мог послужить всего один неуместный или даже вполне безобидный комментарий. Слова подбирались тщательно и выслушивались с пристрастием. Обмен обычными утренними приветствиями также проводился с большой осторожностью, ибо они тоже могли перерасти в словесную баталию. Даже употребление слов «мистер» и «миз» было тщательно продумано и имело свою историю. Еще давно, когда Рошель была клиентом, Уолли имел глупость назвать ее «девушкой». Это звучало примерно так: «Послушайте, девушка, я делаю все, что в моих силах». Разумеется, он не хотел ее обидеть, и слишком бурная реакция Рошель в данном случае была неоправданна, но с тех пор она настаивала, чтобы к ней обращались как к «миз Гибсон».
Она слегка рассердилась, потому что ее уединение нарушили. Уолли поговорил с Эй-Си, почесал ему за ухом и, направившись за кофе, спросил:
– Что интересного пишут?
– Ничего, – ответила она, не желая обсуждать новости.
– Неудивительно, – произнес он, нанеся первый удар за день.
Она читала «Сан таймс». Он читал «Трибюн». Каждый полагал, что у его коллеги дурной вкус в том, что касается новостей.
Второй удар был нанесен позже, когда Уолли вынырнул из кабинета.
– Кто готовил кофе? – спросил он.
Она проигнорировала его вопрос.
– Он слабоват, вам не кажется?
Рошель медленно перевернула страницу, потом съела еще одну ложку йогурта.
Уолли шумно отхлебнул из кружки, причмокнул, нахмурился, как будто выпил уксуса, потом взял газету и уселся за стол. Прежде чем Оскар отвоевал здание в суде, кто-то снес несколько стен внизу у входа, создав тем самым открытое пространство. Рошель обосновалась с одной стороны, близ двери, а в паре футов от нее стояли кресла для клиентов и длинный стол, который когда-то использовался для ужина. Тут читали газеты, пили кофе, а иногда даже снимались показания. Уолли любил убивать за этим столом время, потому что его собственный кабинет напоминал свинарник.
Он распахнул «Трибюн», стараясь создать как можно больше шума. Рошель не обращала на него внимания и продолжала что-то увлеченно напевать себе под нос.
Прошло несколько минут, зазвонил телефон. Миз Гибсон, казалось, его не слышит. Раздался еще один звонок. После третьего Уолли опустил газету и поинтересовался:
– Вы возьмете трубку, миз Гибсон?
– Нет.
Телефон зазвонил в четвертый раз.
– Почему нет? – требовательно спросил он.
Она словно не слышала его. После пятого звонка Уолли отбросил газету, вскочил и направился к телефону, находившемуся на стене близ копировального аппарата.
– На вашем месте я бы не стала брать трубку, – заметила миз Гибсон.
Он остановился.
– И почему же?
– Это сотрудник коллекторского агентства.
– Откуда вы знаете? – Уолли уставился в телефон. На экране высветилось: «Номер не определен».
– Просто знаю. Он звонит в это время каждую неделю.
Телефон замолчал, и Уолли вернулся к столу и своей газете. Он спрятался за ней, недоумевая, какой из счетов они не оплатили и кто из поставщиков разозлился настолько, чтобы обратиться в агентство и надавить на адвокатов. Рошель, разумеется, знала кто, поскольку следила за бухгалтерией и знала почти все, но он предпочел ее не спрашивать. Если бы он спросил, то они вскоре заспорили бы о счетах, неоплаченных гонорарах и нехватке денег вообще, а это стремительно переросло бы в напряженную дискуссию о стратегии фирмы в целом, о ее будущем и недостатках партнеров.
Никто этого не хотел.
Абнер неимоверно гордился своими «Кровавыми Мэри». Он использовал точно отмеренное количество томатного сока, водки, хрена, лимона, лайма, вустерского соуса, перца, соуса табаско и соли. Он всегда добавлял две зеленые оливки и украшал напиток стеблем сельдерея.
Давно уже Дэвид не наслаждался завтраком столь изысканным. После двух творений Абнера, которые Дэвид уничтожил довольно быстро, он глупо ухмыльнулся, преисполненный гордостью за свое решение взять и все бросить. Пьяный посетитель в конце барной стойки храпел. Больше тут никого не было. Абнер мыл и вытирал стаканы для коктейлей, проводил учет спиртного в баре и теребил пивные краники, выдавая комментарии на самые разные темы.
Телефон Дэвида наконец зазвонил. Это была его секретарь Лана.
– О Боже, – произнес он.
– Кто это? – спросил Абнер.
– С работы.
– Человек имеет право позавтракать, разве нет?
Дэвид ухмыльнулся еще раз и сказал:
– Алло.
Лана спросила:
– Дэвид, где вы? Уже восемь тридцать.
– У меня есть часы, дорогая. Я завтракаю.
– С вами все в порядке? Ходят слухи, что в последний раз вас видели, когда вы заскакивали обратно в лифт.
– Это всего лишь сплетни… сплетни.
– Хорошо. Когда вы будете на месте? Рой Бартон уже звонил.
– Дайте мне закончить завтрак, ладно?
– Разумеется. Только не пропадайте.
Дэвид отложил телефон и начал с силой сосать коктейль через соломинку, потом объявил:
– Еще одну порцию.
Абнер нахмурился:
– Возможно, вам надо успокоиться.
– Я и успокаиваюсь.
– Ладно. – Абнер достал чистый стакан и начал смешивать ингредиенты. – Я так понимаю, сегодня вы на работу не собираетесь.
– Не собираюсь. Я бросил это дело. Ухожу.
– Что за работа?
– Юридическая фирма. «Роган Ротберг». Слышали о такой?
– Да. Большая компания, верно?
– Шестьсот юристов в местном отделении в Чикаго. Пара тысяч по всему миру. Сейчас находится на третьем месте в том, что касается размера, на пятом – в том, что касается количества часов, выставляемых по счету на одного юриста, на четвертом – в том, что касается чистых прибылей на каждого партнера, на втором – в том, что касается сравнения зарплат младших юристов, и, несомненно, на первом – в том, что касается количества ослов на квадратный фут.
– Извините, что спросил.
Дэвид взял телефон и спросил:
– Видите этот телефон?
– Думаете, я слепой?
– Эта вещица управляла моей жизнью последние пять лет. Я не мог никуда отправиться без нее. Политика фирмы. Телефон со мной постоянно. Он портил приятный ужин в ресторане. Он вытаскивал меня из душа. Он будил меня ночью в самые разные часы. Однажды он даже помешал сексу с моей бедной женой, которую я и так забросил. Я был на игре «Кабс»[4] прошлым летом, сидел на отличных местах с двумя друзьями из колледжа, и в самый напряженный момент второго иннинга эта штука начала вибрировать. Это был Рой Бартон. Я рассказывал вам о Рое Бартоне?
– Пока нет.
– Партнер, который мной командует, вредный маленький ублюдок. Сорок лет, извращенное эго. Подарок Бога клану юристов. Зарабатывает миллион баксов в год, но ему всегда мало. Работает по пятнадцать часов в день, семь дней в неделю, потому что в «Рогане Ротберге» все Большие люди работают без остановки. А Рой воображает себя действительно Большим человеком.
– Приятный парень, да?
– Я ненавижу его. Надеюсь, никогда больше не увижу его физиономию.
Абнер толкнул третью «Кровавую Мэри» через стойку и сказал:
– Похоже, вы на правильном пути, старина. Ваше здоровье!