Наступил вечер. В доме неестественно тихо, и это нравится Элли. В этой новой жизни ей редко удается насладиться тишиной. Раньше она не понимала, как ей это нравится. Или, может, раньше ей не нравилась тишина; может, она полюбила ее только теперь, когда кругом всегда шум, яркие краски и люди. Теперь она научилась на самом деле ценить тишину.
Ее временные опекуны, Сара и Марк Джефферсоны, вместе с Вредным Билли отправились на родительское собрание, а Элли и Мэри остались дома одни. Мэри пятнадцать лет, и Элли можно оставить на ее попечении на несколько часов. По крайней мере, так говорит Сара, хотя Элли уверена, что она не станет это упоминать, когда придет социальный работник. Билли хитрый и мстительный и почти точно получит в школе отличную характеристику. Все взрослые такие глупые и не понимают, каким гнусным он может быть, когда взрослые его не видят. Люди в школе, Сара и Марк… только Элли знает, какой он на самом деле. Даже Мэри говорит, что он безобидный – запутавшийся, растерянный и грустный. Но это Мэри, которая всегда пытается разглядеть лучшее в каждом человеке.
Стук.
Стук.
Стук.
Элли не пугается, услышав резкое постукивание по оконной раме. Самое худшее, что только могло с ней случиться, уже случилось – ее почти невозможно испугать. Она представляет, что в окно ей стучат длинные искривленные когти черноглазого, покрытого чешуей демона, который выбивает ритм у нее на стекле.
– Впусти меня, впусти меня, маленькая Элли, – говорит он. – Впусти меня, и я буду твоим лучшим другом. Впусти меня, и я никогда никому не позволю тебя обидеть.
– Почему я должна тебе верить?
– А кому еще ты можешь верить?
И именно тогда Элли слышит голоса и понимает, что нет никакого демона, стучащего когтями ей в окно. Она слышит звук камушков, ударяющихся в стекло. Она вылезает из кровати, пересекает комнату и отдергивает занавеску.
Под уличным фонарем на тротуаре стоят семь девочек. Сейчас темно, и Элли не узнает их лица. Она не так давно учится в новой школе; она едва ли кого-то знает, в особенности потому, что никто не желает с ней разговаривать. Но Элли знает, что эти девчонки пришли сюда не для того, чтобы с ней подружиться.
Одна из девочек поднимает голову, видит лицо Элли в окне и тычет в нее пальцем. Элли слышит сквозь стекло, как девчонка шипит:
– Вон она. Ведьма.
Остальные сразу же поднимают головы.
– Спускайся, ведьма! – кричит одна из них.
Девочки начинают смеяться и перешептываться, за исключением одной, которая неотрывно смотрит в окно. Лицо у нее ничего не выражает. Теперь Элли ее узнает. Наоми Харпер. Из всех собравшихся внизу девочек она страшнее всего, при виде нее по рукам у Элли бегут мурашки. В глазах Наоми настоящая злость, похожую, только в меньшей степени, Элли видела у Билли. Даже глядя с такого расстояния, Элли знает, что Наоми пришла сюда сегодня вечером, чтобы принести зло. Элли не станет спускаться, не даст им то, что они хотят. Но что, если девочки поднимутся наверх? Сара с Марком точно заперли двери, когда уходили на родительское собрание?
Наоми начинает монотонное пение. Вначале оно звучит очень тихо, затем все громче, и к ней подключаются другие девочки. Они все поют и смотрят на окно Элли.
– Раз, другой! Ой! Элли придет за тобой. Три, четыре! Ой! Дверь скорей плотнее закрой…
Элли узнает мелодию и слова – она слышала их в одном страшном фильме в своей прошлой жизни, когда Джессика Джордж пригласила ее к себе в гости с ночевкой и они стащили «Кошмар на улице Вязов» из коллекции DVD ее отца. Они едва ли посмотрели половину фильма – Джессика с криком вытащила DVD из дисковода и выбросила из окна в сад. Теперь кажется, что это было очень давно, а страх, который они тогда испытали, представляется детским и невинным.
Элли громко стучит в окно, чтобы девочки прекратили петь, но одна из них начинает орать так, словно ее ударили. Из-за шума из своей комнаты появляется Мэри и бежит к окну, чтобы посмотреть, что происходит на улице.
– Что случилось, Элли? – спрашивает она, выглядывая наружу. – Черт возьми!
Она быстро исчезает из комнаты, а Элли ждет и смотрит, не выйдет ли Мэри из главного входа на улицу. Она молится, чтобы Мэри не сделала какую-нибудь глупость для ее защиты. Элли предпочла бы, чтобы эти девчонки стояли тут всю ночь и пели свою дурацкую песенку, но только бы Мэри не пострадала, защищая ее. Она на целых четыре года старше Элли, но пара девчонок внизу тоже кажутся старше, и их там много.
Входная дверь не раскрывается, и Мэри не выходит на улицу. Вместо этого она возвращается в комнату Элли и тащит таз с водой, которая выплескивается через край на ковер.
– Что ты делаешь? – спрашивает Элли, очарованно глядя на Мэри.
– Собираюсь преподать им урок, – отвечает ей Мэри. – Они должны понять, что нельзя над тобой издеваться, или это будет продолжаться весь год.
Мэри ставит таз на подоконник, тот опасно покачивается, и Мэри понимает, что не может выпустить его из рук, чтобы открыть окно. Тогда она кивает на ручку.
– Открой его, Элли.
Элли берется за ручку, а затем распахивает окно так широко, как только можно. Мэри действует очень быстро, это как вспышка, раз – и вода выливается на девчонок на улице. Сразу же поднимаются крики, которые эхом разносятся по улице. Одна промокла насквозь, других забрызгало. Девочки в комнате поворачиваются друг к другу и улыбаются.
– А теперь пошли вон! – орет Мэри из окна. – Валите отсюда, или я сброшу на вас кое-что похуже воды, пугала огородные!
Девчонки разбегаются, несутся прочь и кричат через плечо: «Ведьма!» Наоми останавливается посреди улицы, поднимает голову и смотрит прямо на Элли, которая выглядывает из все еще раскрытого окна. Теперь ее лицо отражает эмоции, которые она испытывает, и видно, что Наоми в ярости.
– Все еще не закончилось, ведьма! – орет Наоми.
Элли опускает руку на холодную оконную раму. Ее лицо становится неподвижным, словно вырезанным из камня. Она неотрывно смотрит на Наоми Харпер и видит, как у той меняется выражение лица, она превращается из охотницы в дичь. У нее округляются глаза от шока, когда она, пошатываясь, отступает назад, как тогда в городе. Элли дергает головой и наклоняется вперед, словно собирается броситься на Наоми. Та разворачивается и убегает в ночь.
Мэри ставит пустой таз на пол и крепко обнимает Элли.
– Они ведут себя так ужасно, потому что ты другая, – говорит она, прижимая Элли к себе. – Ты мало говоришь, у тебя таинственное прошлое. Если нет всей полноты фактов, люди начинают их придумывать. А то, что они придумывают, обычно отличается от истины, воображение может бурно работать.
– Они говорили, что я ведьма, – сообщает Элли, ее голос звучит бесстрастно, она ведет себя так, словно слышит обрывки разговора сквозь закрытую дверь.
– В таких случаях одной дряни бывает достаточно, – поясняет Мэри. – Вот так это обычно и работает. Одна злобная маленькая сучка типа Наоми Харпер запускает слух, и получается большая игра в испорченный телефон. Они маленькие глупые идиотки. Они слышали только, что ты выжила во время пожара, а твои родители и брат погибли. Кто выживает в огне? Ведьмы. Вот такие они глупые. Им этого достаточно, чтобы сделать выводы.
– Глупые девчонки, – выплевывает Элли, и в эту минуту скорее разговаривает сама с собой, чем с Мэри. – Ведьмы не выживают в огне. Ведьмы как раз сгорают в огне, именно так их и казнили, если они не тонули.
– Вот это я и имею в виду, Элли, когда говорю, что ты другая. Обычно одиннадцатилетние дети не говорят о людях, которые сгорели заживо. Они слышали, что ты выжила во время пожара, и думают о ведьмах. Они не знают подробностей судебного процесса над салемскими ведьмами.
– Мне про них рассказывала мама, – поясняет Элли. – Она говорила, что много лет назад кого-то из наших предков сожгли на костре. Жители деревни ей не доверяли, потому что она лечила людей травами. Этого было достаточно, чтобы они посчитали ее ведьмой.
– А того, что ты такая тихая и люди почти ничего не знают про твое прошлое, достаточно, чтобы тебя теперь посчитали ведьмой. – Мэри пожимает плечами. – Ведь на самом деле немногое изменилось, правда?
Элли думает об этом, о женщинах, про которых ей рассказывала ее мама, про то, как женщин судили, обвинив в колдовстве только потому, что те отличались от других. Она и подумать не могла, что люди будут так же вести себя и в наши дни. Или о том, что судить будут ее и называть ведьмой.
Мэри гладит ее по волосам, потом берет за подбородок и поднимает его так, чтобы Элли встретилась с ней взглядом.
– Послушай меня, Элли, не нужно из-за этого волноваться. Надо надеяться, что они сейчас разойдутся по домам, они же все мокрые. Пусть задумаются о том, что произошло сегодня вечером, может, поймут, насколько глупо они себя вели. Или, по крайней мере, поймут, что ты не одна, на твоей стороне человек, который не позволит им так к тебе относиться. А если что-то про это будут говорить в школе, они от меня получат пинки под зад. Я не позволю им так себя вести с тобой, Элли. Ты теперь моя младшая сестра, и я о тебе позабочусь.
Элли пытается улыбнуться, но накопившаяся внутри злость еще не ушла.
– Да, как ты и сказала, я уверена, что в конце концов им это надоест, – тихо говорит она. – Я уверена, что они найдут еще какую-то жертву и сосредоточат свое внимание на ней.
Если, конечно, они знают, что хорошо для них.
– Ну а если не найдут, и у тебя опять возникнут проблемы, когда меня не будет рядом, просто попытайся защититься. Ты же знаешь, что можешь. Затем расскажешь обо всем мне, а я уж разберусь со всем.
– Мне рассказывать Саре о случившемся?
Мэри качает головой.
– Пока нет. Давай вначале сами попробуем разобраться с Наоми, хорошо? Когда в дело вмешиваются взрослые, все идет наперекосяк.
Когда Элли была маленькой, мама подарила ей сжирающего беспокойства монстра. Элли записывала на бумажки все, что ее беспокоило, и засовывала эти бумажки ему в пасть, а утром они исчезали. Как бы ей сейчас хотелось иметь такого сжирающего беспокойства монстра. Она представляет, как его острые фетровые зубы превращаются в блестящие клыки, и видит мысленным взором, как эти клыки впиваются в горло Наоми Харпер, и ярко-красная кровь капает из глубоких ран, оставленных клыками. Она знает, что сегодня ночью ей будет сниться Наоми.