А потом она уехала! Впервые в жизни Пэт поняла, что ей придется попрощаться с человеком, который не вернется. Но теперь она уже могла плакать, потому что плакали все, даже Джуди.
– Вместо того чтобы слезы лить, – обычно говорила Джуди, – лучше сядь и посмейся как следует.
Она не позволила Пэт слишком долго смотреть, как уезжает тетя Хейзел.
– Вслед смотреть – не к добру.
Пэт отвернулась. Потом она долго бродила по опустевшим комнатам. Все было перевернуто вверх дном, и Серебряная роща больше не казалась домом. Даже новые кружевные занавески были как чужие. Стол, всегда такой аккуратный, был в полном беспорядке, а стул тети Хейзел был небрежно отодвинут в сторону, как будто она только что встала. Карие глаза Пэт снова наполнились слезами.
– Пойдем, золотко, поможешь мне маленько, – позвала мудрая Джуди. – Мама пошла передохнуть, суета ее совсем вымотала. Винни объелась и мается с животом. За домом кроме нас с тобой некому приглядеть. Столовую мы так и оставим до утра, а гостиные и спальни надо прибрать. Бедный дом тоже устал.
Джуди сняла свои шелка и каблуки, оставила светский тон и надела старое удобное платье с грубыми башмаками. Пэт обрадовалась. Джуди снова стала домашней и дружелюбной.
– Давай расставим мебель по местам? – предложила Пэт. Ей казалось, что стоит вернуть на свое место буфет, старое кресло-качалку, убранное с глаз долой за потрепанный вид, вазы со старомодными стеблями пампасной травы, и все пойдет по-прежнему.
– Давай, золотко. И хватит слезы лить. Не схоронили твою тетку, а замуж выдали.
– Мне не хочется улыбаться, Джуди.
– И не говори! Наулыбались за день так, что за ушами болит. Но свадьба вышла что надо! У Джен Бинни никогда такой не будет, хоть у нее жених из города. Ужин был королевский, тут и говорить нечего. И церемония прошла чинно, как полагается.
– Если бы не ты, я бы заплакала и все испортила.
– Я тебя не виню. Я знавала одну невесту, которая разрыдалась прямо в церкви. Люди говорили, она пошла замуж не по своей воле и у нее на сердце был кто-то другой. Но это все равно лучше, чем засмеяться на собственной свадьбе, как Розелла Гардинер. Чего она смеется, никто не понял, а жених решил, что над ним. И с тех пор с ней не разговаривал. Так и молчал сорок лет. А все потому, что мелочей не бывает.
Пэт подумала, что рассмеяться на свадебной церемонии – это вовсе не мелочь, и радовалась, что свадьбу тети Хейзел ничего не испортило.
– Давай-ка выметем отсюда конфетти. Лучше бы, как в старину, посыпа́ли молодых рисом. Ой, а на столе что творится! И новый серебряный кувшин помяли! Ну ладно. Хорошо хоть, у нас было не так, как на свадьбе твоей двоюродной бабки Маргарет с фермы у залива.
– А что там случилось, Джуди?
– Что случилось? Они решили пофасонить и постелили на стол скатерть с бахромой. А кузен жениха, старый Джим Милрой… (Его тогда звали Бородатый Джим… Да, борода у него загляденье. Какой позор, что он ее сбрил, когда она вышла из моды.) О чем бишь я? Он вскочил из-за стола, но зацепился пуговицей за бахрому и свез всю скатерть вместе с посудой. Ну и суета поднялась! Я им тогда помогала на ферме. Мы с твоей тетей Френсис все прибирали. Как она плакала, себя винила. И тарелки дорогие побились, и ковер был испорчен… А на колени невесте выплеснулась полная чашка горячего чаю. Я тогда совсем девчонка была, мне – веселье. А людям с фермы каково? Беги, золотко, в свою комнату, переоденься и за работу. Дождь пойдет, пожалуй. Ветер дует, и темно, как под юбками у старой индианки.
Очень приятно было расставлять вещи по местам. Когда они закончили, Серебряная роща снова стала домом. Уже стемнело, по окнам хлестал дождь.
– Пойдем на кухню. Я буду хлеб ставить, а ты поешь. За ужином ничего не ела, я видела. У меня на плите греется гороховый суп, и курятина еще осталась.
– Я не буду есть, раз тетя Хейзел уехала, – у Пэт снова задрожал голос.
– Ничего, золотко, сытое брюхо тоску разгонит. Глянь-ка, новые котята спят на коврике. А на улице тьма-тьмущая! Смотри, тут и твой Четверг пристроился – сам серенький, манишка беленькая. Никто его за весь день не приласкал.
Снаружи раздалось повелительное, громкое мяуканье. Мистер Том требовал, чтобы ему открыли дверь.
– Джуди, дай я его впущу, – сказала Пэт.
Ей очень нравилось пускать животных в дом. На мгновение она застыла на пороге с открытой дверью, на рубеже освещенной кухни и кромешной ночи. Дождь лил как из ведра. Ветер безжалостно набрасывался на деревья. Шалун заунывно подвывал в церковном амбаре, потому что Джо еще не вернулся со станции и пса некому было успокоить.
Пэт отвернулась, дрожа. Уют старой кухни составлял восхитительный контраст с грозой. Плита светилась тусклым красным светом. Четверг прилег рядом с ней и тут же свернулся в клубок. Пэт ела горячий гороховый суп и следила за зеркальным отражением кухни в окне. Отражение было жутковатым и таинственным, реальным и нереальным одновременно. Там, в окне, Джуди уверенно сажала хлеб в печку и при этом стояла под старым кленом у колодца.
Пэт любила смотреть, как Джуди печет хлеб, и слушать, как она бормочет сама с собой. Она всегда так делала, обминая тесто. Сегодня Джуди рассуждала о свадьбе.
– Сама разоделась, а под платьем что? Заплатка на заплатке. И что вырастет из этой Берты Холмс? Совсем нахалка! Пятнадцать лет, а уже строит глазки парням. Помню, как она вычудила на свадьбе у своей тетки. Наверное, была такая, как Пэт. Бросилась на пол и давай колотить ногами и реветь. Чего удивляться, что ее тогда выпороли. И сейчас бы не помешало. А Симон Гардинер? Разоделся, начищенный-намытый, что твоя кастрюля на Рождество. В прошлый раз я его видела, когда он перебрал лишку и боялся, что за ним гоняется стол. А я ему говорю: гляди, у стола четыре ноги, вот-вот тебя догонит. Он и давай реветь белугой. Умора, да и только! Ох, знали бы люди, что о них думают другие. Взять того же старика Тейлора. Я своими ушами слышала, как он зовет жену лапочкой, и это при том, что они женаты тридцать лет. Ну, лучше пусть «лапочка», а то Джордж Харви свою жену зовет старухой. Старый Элмер Дэвидсон как всегда опоздал, всю церемонию нарушил. Он и на Страшный суд опоздает. Мэри Джарвис возьми и заплачь, когда бумаги подписывали. Пели, конечно, не очень, что это за пение? Старухи с фермы, как всегда, сидели такие важные, такие надутые, как будто презирают и Гардинеров, и Мэдисонов, вот что я скажу. Странно, что они вообще явились на свадьбу. Ну ничего, на ужине у них спеси поубавилось. Они давненько не позволяли себе так поесть. А вот старая Мэйд Сэндс молодчина. Я ей сказала, что пока есть жизнь, есть и надежда, и уж она-то меня поняла!
Джуди тихонько засмеялась, продолжая месить хлеб. Потом стала серьезной.
– А вот кое-кто в последний раз побывал на свадьбе. Больше уж не доведется. На Кейт Маккензи печать.
– Какая печать, Джуди? – сонно спросила Пэт.
– А я и забыла, что у маленьких заек длинные ушки. Печать смерти, золотко. Но так и надо. Рождение, смерть и свадьба всегда ходят рука об руку. И свадьба была хорошая, веселая.
Пэт уже почти спала. Перед глазами у нее завертелись, похожие на котят, темные пятна.
– Поднимайся, золотко, и отправляйся в постель. Слышишь, какой ветер? Завтра надо будет яблоки собирать.
Пэт зевала, успокоенная. Жизнь в Серебряной роще продолжалась. От того, что тетя Хейзел уехала, конец света не наступил.
– Джуди, расскажи мне на прощанье про того повешенного в Ирландии.
– Уж больно это страшная история на ночь. У тебя волосы дыбом встанут.
– Этого я и хочу, Джуди. Пожалуйста.
Джуди посадила Пэт к себе на колени.
– Джуди, обними меня и рассказывай.
Жуткая история была рассказана во всех подробностях, и Пэт, которая слышала ее уже раз двадцать, как в первый раз, испытала беспредельный восхитительный ужас. Она обожала страшные истории.
– Не буду больше тебе рассказывать про плохих людей, – встревожилась Джуди, глядя в широко распахнутые глаза Пэт.
– Джуди, мне, конечно, нравится жить с хорошими людьми, но слушать про плохих людей веселее!
– Да, скучно было бы жить на свете, если бы люди делали только то, что положено. О чем бы мы судачили? – странным голосом спросила Джуди. – Теперь точно пора спать. И помолись за всех неупокоенных духов. Если Бешеный Дик, или Плакса Уилли, или кто-то еще вылезут сегодня из могилы, то совсем промокнут.
Пэт подумала, что, может быть, ей будет не так одиноко, если она помолится дважды. Она прочитала все молитвы по два раза, добавила молитву за нового дядю и, словно в награду, мгновенно уснула. Ночью она проснулась, внезапно ощутив себя страшно заброшенной, но тут же услышала мелодичное мурлыканье и почувствовала прикосновение бархатной шерстки. Пэт тяжело вздохнула. Дождь все еще рыдал за окном. Тетя Хейзел уехала. Но Серебряная роща все же крепко держала ее за сердце. Лежать в милом доме, укрывшись от грозы, рядом с Четвергом, знать, что завтра надо будет собирать яблоки… Жизнь снова обрела смысл. Пэт заснула, успокоенная.