Степан Николаевич привел в дом сравнительно молодую женщину. Между прочим, цыганку. Пока временно, взамен давно умерших странными смертями двух предыдущих жен. А на работе Степан Николаевич, в просторечье Николаевич, откровенно, но пока без взаимности симпатизировал сравнительно молодой замужней сотруднице, которую для солидности называл Николаевной.
Муж у Николаевны был Николаевич лично известен, и вступать с ним в единоборство Николаевич опасался именно по этой причине.
А пока в виде знаков внимания Николаич периодически преподносил Николаевне, якобы на благо ее семьи, всякие затейливые гостинцы в виде домашних собственноручных заготовок. Как то: медка персонального гонения, несравненного хруста квашеной капусты с клюквой, помидорчиков же в трехлитровой банке, у которой донышко сплошь было заботливо устлано листиками черной смородины. Подношения маскировались Николаевичем как знаки уважения мужу Николаевны, который и впрямь был человеком уважаемым, но отнюдь не потерял физических кондиций бывшего боксера и даже внешне был весьма грозен.
Как-то в непогожий зимний вечер Николаевич вознамерился подвесить в зале собственного дома новую люстру. Да что там подвесить: лично ее подключить! Результат, как говорят, не заставил себя долго ждать. На следующий день Николаевича недосчитались на работе. Мобильный телефон Николаевича покорно и безответно дудел, в общем, ни о чем. Раздосадованное начальство отрядило к дому Николаевича разъездную машину, водитель которой после командировки доложил начальству подробности про новую люстру. И еще прибавил, что Николаевича шибануло электрическим током, он лежит с повязкой на голове, а в доме нет света.
После дня отсутствия Николаевич появился на рабочем месте с двуручной хозяйственной сумкой образца вольных восьмидесятых и сообщил, что света в доме как не было, так и нет, и что электрики из района в электричестве ни черта не смыслят.
Из ретро-сумки Николаевич достал и уважительно вручил Николаевне нечто, тщательно завернутое в множество местных газет, с непередаваемым комплексным запахом домашней копчености и типографской краски. Дальновидный Николаевич и после электротравмы продолжил свои мадридские козни. Искренне благодарная и заинтригованная Николаевна тут же принялась разворачивать многослойную упаковку, но Николаевич остановил ее многозначительным жестом: мол, узнаете все дома, и супругу передавайте глубочайший привет!
Не скрывая нетерпения, Николаевна, едва переступив порог своей квартиры, растормошила пакет. Ее глазам предстало истинное чудо – увесистый шмат бело-розового полосатого сала, украшенного с бочка сдержанно коричневой корочкой. По кухне разошелся волнами столь соблазнительный запах, что Николаевна, вовсе не будучи голодной, достала из выдвижного ящика острющий, как бритва, узбекский нож и занесла его над то ли даром, то ли добычей. Нож был в свое время привезен грозным мужем Николаевны с космодрома Байконур в виде сувенира, но быстро прижился в хозяйстве. Приезжие узбеки наладили продажу этих ножей на городском базаре, но никого из многочисленных покупателей не смущала их двойная национальность.
Откровенно мусульманский клинок как-то неуверенно заелозил по неугодной Корану свинине. Николаевна привычно мысленно попеняла мужу за невнимательность к нуждам домашнего хозяйства и ломтик сала допилила, несмотря на то, что он так и норовил свернуться в полужидкую тряпку. Черный вполне православный хлеб нож отрезал с явным удовольствием, что ускользнуло от внимания Николаевны, оставив претензии к мужу на самом донышке сознания.
На пробу сало оказалось недосоленной дрянью на грани первой и второй свежести, категорически опровергая связь между вкусом и запахом. Вместо восторга, предполагаемого хитрым Николаевичем, и воспоминания о его благородной личности, получилось все с точностью до наоборот. С отвращением выплюнув остатки деликатеса, Николаевна призадумалась: то ли выбросить подношение вместе с множеством газет в мусоропровод, то ли скормить продукт голубям, которых во дворе развелось несметное число, им, беспардонным, на погибель? Известно ведь, что голубь – это крылатая крыса, не брезгающая ничем, даже костями, которые сердобольный жители большого двора иногда откладывали под сиреневый куст бродячим собачкам.
Так и не придя к определенному выводу, Николаевна снова вернула газеты в исходное состояние и до принятия окончательного решения положила некондиционное сало в холодильник, удовольствовавшись лишь ломтиком черного хлеба с вполне кондиционным запахом.
Далее события нарастали в следующей последовательности. Николаевна ушла в парикмахерскую делать маникюр. С работы приехал голодный и злой муж. Сунулся в холодильник. Хищно принюхался и сразу же обнаружил источник запаха, будоражащий воображение. Узбекско-казахский нож был вторично осквернен, но в гораздо более вызывающей степени. Муж отхватил от шматка добрую мужицкую долю, не вызвав у ножа и тени сомнения в своей остроте и неотвратимости. Однако прожевать вялую тряпку не первой свежести мужу не удалось, хоть он с нечеловеческим усердием пытался это сделать на протяжении следующих пяти минут. Освободив рот с помощью указательного и большого пальцев, муж тоскливо догрыз краюшку черного хлеба, от которой хоть и вкусно пахло, но это отнюдь не компенсировало разочарования.
На вопросительный взгляд мужа вернувшаяся со свежим маникюром Николаевна, чудная в своей искренности и наивности, сразу все поняла и тут же выдала имя и отчество поставщика. Муж, к тому времени уже основательно затарившийся спиралевидными макаронами и холодцом, приготовленным золотыми руками Николаевны, подобрел и не стал уверять ее, что тут же пойдет и собственноручно свернет шею этому, как он тактично выразился, кулинару-самоучке.
К исходу третьего дня свет в доме Николаевича так и не появился. По его словам, приходили электрики, нашли ноль, но фазу разыскать им так пока и не удалось.
– Я уже одну настольную лампу разбил с непривычки, – жаловался Николаевич сослуживцам. – Времянку цеплял на столб. А люстра висит такая красивая. И не светит!
Пришлось Николаевичу дать указание новой надворной сожительнице перенести потенциально опасные продукты из бездействующего холодильника в колодец, предварительно их загерметизировав. Цыганка оправила на временное хранение две трехлитровые банки с овощным ассорти (смеси помидоров-сливок, молоденьких огурцов с пупырчатыми корнишонами и бледными патиссонами), одна из которых уже помутнела, и некогда полноценную курицу-гриль, которая тоже стала попахивать, но могла оказаться еще вполне съедобной, если ее помыть в марганцовке. На улице трещал мороз, а в колодце температура обеспечивала одновременно и сохранность продуктов, и их взрывобезопасность. Некоторое количество кое-кому печально известного сала цыганка в колодец не спрятала просто потому, что не знала, что оно ввиду особой ценности хранится непосредственно под кроватью Николаевича.
На работе, улучив момент, коварный Николаевич перехватил спешащую по коридору Николаевну, заговорщицки, чисто по-мадридски прищурился и осведомился, пришлось ли ко двору его сальце?
Простодушная Николаевна слегка замялась, отвела глаза в сторону и созналась, что оно вроде бы не совсем того…
– Так это значит, что я в него просто соли не доложил, – вовсе не обиделся Николаевич. – Подсолю, исправлю! Ей-богу, исправлю!
Тем временем подкралась дата, которую традиционно отмечали на работе, и каждый сознательный сотрудник что-то принес из дому к общественному столу, чтобы все было как у людей. На напитки скинулись заранее, и торжество обязано было состояться при любой погоде. Николаевич привез две слегка помутневших банки с овощным ассорти, добытые из колодца, но уверил, что все в ажуре, закатка этого года, ботулизм отсутствует, за что он ручается головой.
По окончании проведенного с успехом мероприятия к выходу с работы подкатил муж и встретил веселую Николаевну, бережно несущую в руках трехлитровую банку. Оказывается, бдительный Николаевич, заметив, что одна из банок по причине весьма подозрительно вида осталась не востребованной, лично изъял ее из коллективного оборота и вручил, поглядев весьма многозначительно, в руки ничего не подозревающей Николаевне.
А подозревать было очень даже что! Муж Николаевны слыл, как уже упоминалось, человеком известным и уважаемым. Проработав десять лет на той самой работе, где ныне трудилась его супруга, муж почти всех знал. И его знали многие, если не все. И эти все и не все точно знали, что муж Николаевны питал особое пристрастие к маринованным овощам и регулярно поедал их в достойном количестве. И что растопить его суровое сердце можно довольно простым способом: угостить незатейливым маринованным помидором!