Запрятаны, будто в ракушке,
В душе (что тебе тайник!)
Мысли и нежные чувства,
Что вычитаны из книг.
Ты устала, хочешь плакать
И вдобавок хочешь спать.
Лает во дворе собака.
Дети просятся гулять.
Мир огромный и тревожный
Притаился за окном.
Только плакать разве можно?
Нервы туже – узелком.
Рукою подать до полночи,
И в окнах синяя муть.
Ложатся в постели сволочи,
Чтобы передохнуть.
Трудятся денно и нощно,
В грязи купая людей.
Душу возьмут и полощут,
Чтобы заляпать сильней.
Криком, приказом иль шёпотом
Живое готовы сдушить.
Будешь животным подопытным
На лапочках тихо ходить.
Жирным плевком и утробным
Плюнут в нежный цветок.
Сделают местом лобным
Жизни любой уголок.
Осталось немного
до полночи.
В окнах – не разобрать.
Ложатся в постели сволочи,
Чтоб завтра снова вставать.
Финал института. Но кем же я стану?
Голова от вопросов пухнет:
То ли буду директором ресторана,
То ли работником кухни.
Виденья носятся новеньким «Фордом»,
Мелькают киношные всплески,
Ошеломляя громадный город
Небывалой торговлей фесок.
Ажиотаж. Газеты в истерике.
Пожалуйста, дадут передовую
«Новое открытие Америки»
Под заголовком «Как мы торгуем».
А тут заболел. Температура под сорок.
Куда там бухгалтером или министром.
Тело не тело, а нервов свора,
Которая лезет в остолбенелую высь.
К чертям собачьим могильный рокот,
Температура 36 и 4.
Сыщите ещё кареокого,
Подобного в целом мире.
Чтоб мог унывать и дуться,
Но больше – острить и смеяться,
С упорством Владимира Куца
К победе настойчиво рваться!
Маленький комментарий. Мы не знаем своей судьбы. Начало было скромным: бухгалтер булочной-кондитерской в начале улицы Горького. А потом резкий разворот – журналист и сочинение длиннющих стихов. Затем – писатель. И какие отклики в прессе: «Изобретатель нового времени», «Энциклопедист», «Рыцарь Серебряного века и летописец Огненного», «Упорнограф Безелянский» и т. д. А для себя, в стол писал стихи.
Я уже не тот, что был когда-то,
Прежние черты не разглядеть,
Будто я с войны пришёл солдатом,
Где дано всем право умереть.
Грубые морщинки под глазами,
И глаза, как будто сама жесть.
Жизнь ещё порадует годами,
Но, увы, мне больше не расцвесть.
Руки, вам не мять цветы весною,
Сердцу уж не биться больше в такт.
Что осталось? Утренней порою
Грязь месить, отсчитывая тракт.
И пути с котомкой за плечами,
Грусть и хлеб делить напополам…
Встанет солнце где-то за горами,
Ночь идёт тревожно по пятам…
«Тебе в игрушки играть, не жениться», —
Пошутил мой приятель, нет, друг.
От досады я стал очень злиться:
И без этого много так мук.
В этой жизни как круг заколдованный,
В нём ты крутишься, в море хлопот.
Эх, как раньше я был избалованный
И не знал никаких забот.
Что нам деньги?!
В них ли счастье?
Мы без денег проживём,
Лишь бы вдруг ненастье
Не разрушило наш дом,
Не сорвали с петель двери,
Не устроили погром,
Не сослали, скажем, в Тверь…
Что там будет, – неизвестно.
И судьбу не тормоши.
Жди, в каком мы будем месте
И вообще-то будем вместе,
Всё в мгновенье вдруг как треснет,
Было что-то и – разлом…
Примечание: Так оно и вышло, треснуло и развалилось. Великий Стендаль говорил: «Любовь без денег – это лакированные туфли без подошв». Это раз, а, во-вторых, неравный брак, мезальянс, мы были не парой друг другу: разлёт по всем параметрам.
Спи, моя хорошая,
Оба мы заброшены,
Оба мы покинуты,
Оба вроде си роты,
Будто мы не дома, а где-там в гостях.
Что нам делать дальше? Поживём, подумаем,
может быть, надумаем какой-то вариант…
И опять примечание: Вариант предложила Её Высочество Судьба, а не рядовая дама Госпожа Удача. Но об этом далее в стихах… Ну, а о покинутости и заброшенности, то это несколько долгих отъездов на лечение в туберкулёзные санатории. И я, нищий студент, выполнял функции мамы, папы, няни. Водил дочку в ясли, детский сад, на пятидневку, а дома одевал, кормил, купал, выгуливал, укладывал спать и т. д. А ещё писал печальные, рыдательные стихи, ну, и любимый футбол не забывал…
Я знаю помыслы твои
И то, насколько сердцу тяжко, —
Хоть прыгают, как воробьи,
По счётам чёрные костяшки.
Под рукой костяшек вереницы
С шумом отлетают наугад,
И желтеют старые таблицы,
Словно осенью увядший сад.
День за днём спешишь вослед минутам
И не видишь, как летят года, —
Хоть к вершинам не восходишь круто,
А стоишь, как в заводе вода.
И в который раз ты утром рано,
На доске повесив номерок,
Погружаешься в работу рьяно,
Чтоб учесть стотысячный итог.
И опять костяшек вереницы
С шумом отлетают наугад,
Но взглянув под светлые ресницы,
Вижу твой нахмуренный я взгляд.
Двадцать три. Уж юность отмелькалась,
Зрелость ожидает у ворот.
Тошно целоваться с кем попало,
Ну, а твой желанный не идёт…
Торопись! Но крик уходит мимо.
Стук костяшек глушит даже крик.
И тебе не быть ничьей любимой,
Не изведать счастья краткий миг.
Комментарий. Это строки не только про Зину, но и про меня, сердечного. Поздно, в 25 лет, начал профессиональную карьеру и отработал три года диплом в Ленинской конторе Мосхлебторга на Большой Полянке в должности бухгалтера централизованного учёта, а потом вёл самостоятельный баланс в булочной-кондитерской в начале улицы Горького.
Конфетное счастье с туманным будущим.
Ночь беспокойная. Рано
Приходится утром вставать.
И день начинается рьяно,
И «хочется рвать и метать».
И целый день на работе
Бумажки, отчёт, пересчёт.
И всё в постоянном замоте
Летит, убегает, идёт…
Обед: в минуток двадцать.
Супчик, сардельки, компот.
И надо вновь подниматься,
И снова дневной разворот.
Живёте до получки,
Мышиные размеры.
И по ночам вас мучают
Лиловые химеры.
И сон всего лишь в тягость.
Эх, надо бы отсюда!
Да не пришло решенье.
Сказал, и в угол сплюнул:
О чём ещё побачить?
Похоже, вроде люди,
Да жизнь у вас собачья!
И в драме акт идёт за актом:
Бухгалтер был, и вдруг – редактор.
Прощай, бухгалтерия – царство цифири.
Я ухожу. Я больше не хмырь.
Я стану большим журналистом
На фоне туманном и мглистом.
Переход произошёл 20 декабря 1960 года. Первые шаги на журнальном поприще. Отраслевой журнал «Советская потребительская кооперация», сокращенно – СПК. И сразу радость со скепсисом пополам.
Пришёл. Увидел. Пожевал
Ваш потребительский журнал.
А накануне перехода себя подбадривал стихами, написав некую балладу об энтузиастах.
Довольно нудить и плакать,
Хныкать о призрачном чуде.
Это – дешёвая плата
За путь, который труден.
Надо, отбросив вопли
И жажду тёплых уютов,
Трудиться так, чтобы взмокли
Спины, с утра согнутые.
Мы – Робинзоны Крузо,
Всё делаем и открываем,
По надобности, грузим,
А надо – вбиваем сваи.
Наш ритм – это ритм работы,
Пульсирующий и жадный.
Мы строим дворцы, не гроты,
Где будет тепло и нарядно.
В них будут моря не света,
А океаны счастья…
Вставай же, вставай до рассвета,
Грядущего строящий мастер.
Довольно нудить и плакать
И тосковать о чуде,
Это дешёвая плата
За путь, что тернист и труден.