Вайс быстро оделся и зашел в палату Николь. Он даже сам не мог понять, хотел ли он застать ее еще не готовой, не одетой? Но она уже была в пальто. Сидела на кровати и было видно, что она ждет. Его. Или просто прогулки. Свои волосы она просто и небрежно собрала в хвост. И в этом было столько красоты, что Вайс просто залюбовался. Неужели никто не видит, что в этой небрежности заключается столько красоты? Николь улыбнулась и встала. Вайс протянул ей руку. Она дала ему свою. Ладонь у нее была маленькая и теплая.
И потом они просто шли по улице. По пустой улице. Было тепло и Вайс распахнул пальто. Шел снег. Светили фонари. И рядом шла она. И легко улыбалась. Всему. Снегу. Фонарям. Тропинке, по которой они шли. Когда вдали показались дома, Вайс решил переключить внимание Николь. Он слегка сжал ее руку. Она взглянула на него.
– Знаете, когда я зашел в палату, вы говорили… Это не страшно, это пройдет, со временем… но вы говорили… Скажите…вы, все-таки, считаете Георга мерзавцем?
– Да все мы мерзавцы. Просто кто-то это скрывает. А кто-то нет.
– И Георг не скрывал.
– Нет. Потому что он никогда не играл… А когда начал играть, то потерял самого себя… И стал… стал…
– Мерзавцем.
– Он всегда был настоящий. И вдруг ему нужно было притворяться…
– Но он сам это выбрал.
– Да. Он же не знал, чем это обернется. И я тогда тоже этого не знала.
– И Георг…
– Оставьте его в покое… И меня – тоже. Я устала.
После долгой паузы Вайс, все же, спросил:
– Вы не были на их свадьбе?
– Конечно, была… Обычная, нарядная свадьба на летней, нарядной лужайке. Они оба красивы и искренне счастливы. Каждый их них получил то, что хотел. Только не друг друга…
Потом они еще долго гуляли и когда вернулись, доктор Вайс быстро уснул. Николь – нет. Она еще долго вспоминала. Она уснула только под утро. Потому что подумала про доктора Вайса. Что у него за фамилия? Вайс. Белый. Она всегда ненавидела белый цвет…
Сезанн Вайс снова сидел у ее кровати, держа ее за руку. Ему не хотелось отпускать ее. Одну. В эти ее сны, которые причиняли ей боль. Боль, которую она так постаралась забыть. Но сегодня она спала спокойно. Вайс уже хотел было уйти, открыл дверь, и вдруг услышал ее шепот:
– Кто ты? Я теряю тебя…Ты – не Николь…
Анжелика в белом пышном платье. Огромная зеленая лужайка. Куча гостей.
Обычная свадьбы, но мы с Георгом видели ее каждый на свой лад.
Для Георга это было кино. Черно-белое кино. Старое кино. У Георга в руках – тросточка, и он ходит по лужайке походкой Чарли Чаплина. Гости кидаются друг в друга едой и смеются.
Для меня эта свадьба была хаосом. Я в длинном, закрытом синем платье. Огромная зеленая лужайка. Развешанные на деревьях гирлянды, бумажные фонарики, погремушки, птицы и фрукты из пластмассы, новогодние игрушки…
Толстая дама в бархатном красном платье, которое слегка трещит по бокам, смеется и ест огромными кусками торт; крем у нее на пальцах, на подбородке, крем отваливается и падает ей на грудь жирными шлепками.
Бледная, худая женщина в черном мужском костюме, при галстуке-бабочке, в цилиндре, с тонкими накладными усиками, курит сигарету; поворачивается ко мне и широко улыбается.
Взад-вперед бегает, гримасничая, ярко раскрашенный клоун; подбегает к гостям, кричит: «Дай пять!» – и пожимает руки.
Высушенная старушка с голубыми волосами, в инвалидной коляске, пьет из горлышка красное вино; красные струйки стекают у нее с подбородка, – а она пьет, изредка отнимая бутылку и размахивая ей у себя над головой. Инвалидную коляску везет медсестра в белом коротком халате; ее полные губы ярко накрашены жирной красной помадой. Она тоже улыбается мне. Ее зубы перепачканы красной помадой.
Мужчина, переодетый в женщину, с яркими рыжими волосами, поправляет на ноге спустившийся чулок; поднимет голову, улыбается, и шлет воздушные поцелуи.
Огромный праздничный стол, заваленный пустыми бутылками, грязными стаканами и грязными тарелками, на которых лежат остатки еды. На столе сидит черная кошка и спокойно вылизывает свои лапы. Мимо нее с визгом проносятся обезьяны, кидая друг в друга яблочными огрызками и банановой кожурой. Посередине стола, в огромном свадебном торте, утонув наполовину в креме, стоят Георг и Анжелика.
«Горько! Горько! Горько!» «Дай пять!» «Сладко! Сладко! Сладко!» «Дай пять!» «Горько!» «Сладко! Сладко!» «Дай пять!»
Толстая дама, женщина в мужском костюме, ярко раскрашенный клоун, старушка с голубыми волосами, медсестра в коротком белом халате, мужчина, переодетый в женщину, – все они начинают громко смеяться.
В желтом, длинном, без рукавов, платье, с босыми ногами, раскинув руки, Изабель лежит на небе; и широко раскрытыми, застывшими и стеклянными глазами смотрит вверх. На море. На нее сыплются тонкие брызги морских волн. Вверх ногами летают чайки.
Все это застывает в рисунок цветными карандашами.
В рисунок простым карандашом…
… который складывается в ломанные и пересекающиеся линии, расплывчатые, фигурные образы, пятна…
… и все это смешивается в мозаику…
… которая разлетается на мелкие клочки…
Сезанн Вайс стоял над ее кроватью. Она спала и ровно, глубоко дышала во сне.
Наверное, ему нужно было идти. Уже на самом пороге он обернулся. Как будто что-то почувствовал. Он стоял, держась за дверную ручку, и чего-то ждал. И она вдруг прошептала:
– Он подошел ко мне. Ко мне. Я хорошая.