За окном ее комнаты – одинаковые многоэтажки. Край неба еще алый, но вверху, в лиловом сумраке, уже мерцают звезды. В Архангельске в это время года светло как днем.
В студгородке у нее отдельное жилье. Чтобы за это заплатить, ей пришлось сдать родительскую квартиру. В восемнадцать это уже можно, и никто не заругает, потому что некому.
Но и возвращаться ей некуда. Она так решила и уже не передумает.
За стеной – обычная комната на четверых. Оттуда доносится глухой шум и голоса. Девчонкам, кажется, весело. Наверно, у них даже есть винчик.
У Маши есть лекарства в тумбочке. Без них ей трудно заснуть.
Ее не беспокоит одиночество, нет. Общительный таксист ошибся. Она не скучает. Она давно не скучает ни о ком.
Ей просто грустно. А это другое.
Крис хочет с ней дружить?
Как странно. Ведь она, Маша, ни о чем подобном не говорила. И не сказала бы никогда. Даже язык бы не повернулся.
Она слишком привыкла к одиночеству.
Блин. Теперь девицы за стенкой взялись кому-то звонить. Визгливые голоса перебивают друг друга.
Вот кому бы исполнять «Валенки».
Маше смешно.
Она выходит в коридор и останавливается у соседской двери. Эх, эх. Конечно, все было бы по-другому, если бы она могла сейчас вот так просто постучаться, потянуть за ручку и войти. Посидеть с ними, поржать, посплетничать про парней-придурков.
Но у нее не получится. Даже пробовать не стоит. К тому же, как представишь их лица, когда они тебя увидят… когда внезапно перестанут смеяться… и даже вежливо пообещают вести себя потише… только бы ты скорее ушла. Чертова уродка в своем наморднике.
Совсем больная, да?
Тут из-за ее приоткрытой двери раздается звонкий бульк, будто кто-то кинул камушек в реку: телефон принял сообщение.
Маша возвращается в комнату.
Нажимает на иконку и слушает голос.
«Маш, привет, – говорит Крис. – Стесняюсь звонить, вдруг не ко времени. Ты нормально добралась? Напиши пару слов, если да. Если не напишешь – значит, нет, и тогда я буду волноваться».
Маша шлет ей эмодзи в виде злобного арабского ассасина в черной масочке. Это как бы автопортрет. Не выдерживает и добавляет сердечко. Крис не обидится.
В ответ приходит гифка с рыжим котиком.
За окном становится еще темнее. Луна появляется на краю неба, и Маше не хочется задвигать шторы. Хочется что-нибудь спеть для этой луны, как поют молодые волки в северных лесах. Маша знает, о чем поют эти волки. О любви и об одиночестве. О том, чего им больше всего хочется: гоняться друг за другом по темному лесу, настигать и уже никогда не отпускать до самой смерти. То ли подружку, то ли добычу, если это не одно и то же.
Маша кусает губы до крови. Лучше бы этого не делать. Она никогда не забудет… вкус крови на губах. Розовую пену из разорванного горла.
Маша закрывает глаза. Вот бы ей это больше не снилось.
Должно быть, таблетки все же действуют. Ее мысли текут неспешно и бессвязно, не цепляясь одна за другую. Это плохо. Никогда не знаешь, куда унесут тебя такие мысли.
Она берет с тумбочки телефон. Но никому звонить она не будет.
У нее тоже есть секрет. Иногда она любит разговаривать сама с собой. Как шутила бабушка: приятно поговорить с умным человеком. Жаль, что альцгеймер сделал эту шутку неактуальной.
Да, Маша любит спонтанные монологи. Чтобы это не выглядело совсем уж шизофренично, она записывает их на диктофон. Так солиднее. Это уже не бред, это автофикшн.
Вот только Маша никогда не переслушивает свои записи.
«Мне иногда кажется, что я живу вместо кого-то другого», – говорит она и умолкает ненадолго.
Ничего, программа уберет паузы.
«Нет, не так. Это было бы слишком просто. Синдром самозванца, только и всего. Нытье в расчете на похвалу. Чтобы кто-то непременно бросился тебя утешать: у тебя такой голос, Маша… такой талант. Нет… здесь все иначе. Кто-то другой живет во мне, вместо меня».
«Это не бред. Я его чувствую. Это он не дает мне любить никого. Он студит мое сердце. Он не дает мне даже улыбаться. Он, а вовсе не этот мерзкий шрам. Если я вдруг забуду о нем, он мне напомнит. Стоит просто закрыть глаза».
«У него нет имени. Но иногда мне хочется назвать его как-нибудь. Северус. Или Северин. Не знаю. У него должно быть такое… северное… отмороженное имя. Тогда будет шанс, что он сдохнет когда-нибудь. Растает. И отпустит меня. Проклятый снежный король».
Диктофон отключается. Больше Маше нечего сказать.
Она уже проваливается в сон, как вдруг приходит еще одно сообщение. Маша одним глазом смотрит, от кого, и касается пальцем экрана.
«Маш, прости, – говорит Крис. – У меня тут одна штука сама собой написалась. Пришлось напеть на телефон, а то забуду потом. Это типа такой ночной трек, ты послушай прямо сейчас. Мне важно твое мнение. Только слушай в наушниках… и не смейся».
Маша не смеется. Открывает звуковой файл.
В наушниках слышно, как Крис тихонько берет несколько аккордов на гитаре, задавая ритм, и начинает петь из затакта:
Ты мое солнце.
Пусть они все говорят, что ночь будет вечной.
Странная вещь:
я вижу твой сон.
Я вижу твой сон.
Сердце бьется так часто,
так часто,
как будто сейчас
разобьется на части.
У Крис слабенький голос, но Маша над ней не смеется. И никогда смеяться не будет. Кто же смеется над разбитым сердцем?
Кстати, мелодия удалась. Она совершенно взрослая. Совершенно летняя. Сумрачная и теплая, как этот удивительный вечер.
«Мне оч нравится», – пишет Маша.
В ответ – пылающие сердечки.