С репетиции Маша и Крис едут вместе.
– У тебя горло не болит? – заботливо спрашивает Крис.
– Вроде нет. А должно?
– Мне показалось, ты устала от всех этих советских маршей.
– Есть такое. А что поделать?
Крис замолкает.
Сегодня вечером они неплохо поиграли вдвоем. Потом явился Филипп Филиппыч. Сел на свой любимый стул. Попросил исполнить что-нибудь авторское. Ну как тут откажешь? Пришлось сыграть для него «Что-то может случиться». Под одну гитару.
Фил никак не прокомментировал услышанное. Только попросил текст почитать.
«Вроде ничего криминального, – сказал он. – На будущее: поменьше розовых соплей. Вот вообще не ко времени. Дружеский совет».
После таких слов Крис побоялась играть «Ты мое солнце». Мало ли что.
И вот они едут домой. Как всегда, в ее голове крутится новая музыкальная фраза. Чтобы не забыть, она тихонько напела ее в диктофон. Мелодии очень легко вылетают из головы. Правда, иногда возвращаются, среди ночи или средь бела дня, никогда не угадаешь. Или исчезают безвозвратно.
Крис умеет писать музыку нотами. Но рисовать всякие крючки в автобусе – это будет уже слишком для почтенной публики. Чего доброго, примут за шпионку.
С текстами проще. Их можно заносить в телефон, притворившись, что пишешь деловые заметки. Никто ведь не заглянет тебе через плечо и не проверит. А если заглянет, то запросто получит локтем в лоб.
Сегодня в ее заметках – какие-то отрывочные строчки:
До сих пор мне было легко
Уходить, не прощаясь
Да, это странное чувство – когда тебе никогда не было дела ни до кого, и вдруг внезапно все изменилось.
Но нет, остальных это не касается. Всех остальных она легко бы послала подальше вместе с их косыми взглядами и дружескими советами.
Неужели Крис никогда раньше не умела дружить?
Она и до сих пор не умеет. Не знает даже, что говорить, когда очень не хочется прощаться.
– Ко мне зайдем? – предлагает Крис. – Слопаем пару сэндвичей?
Маша согласна. Все-таки это утомительно – петь сразу на двух репетициях. К тому же в свою отдельную комнату в студгородке она как-то не спешит.
На этот раз их никто не встречает, даже домашний парень Макс куда-то пропал. Но в квартире кто-то есть. Кто-то смотрит в гостиной телевизор. В этой квартире – толстые стены, и слов не разобрать. Ясно только, что это новости или криминальная хроника.
Крис выглядит потерянной. Она больше не улыбается.
– Может, я пойду? – говорит Маша.
– Еще чего. Из-за отчима, что ли? Этот чел здесь вообще лишний. Пусть лучше он отсюда свалит.
Кажется, она говорит слишком громко. Потому что телевизор смолкает. Зато слышится чей-то многозначительный кашель. У кристинкиного отчима – низкий густой голос, как у певца Шаляпина. И кашель тоже густой.
Это отвратительно. Этот человек ей отвратителен. Крис морщится.
– Пошли на кухню, – упрямо говорит она. – Не сожрал же он всю колбасу!
Они пьют чай с бутербродами. Изо всех сил стараются не говорить о личном. Конечно, это невозможно.
– Я хочу отсюда съехать, – говорит наконец Крис. – Я больше не могу. Он думает, меня можно купить… всякими подарками. Он думает, я буду молчать.
– О чем, – тихо-тихо спрашивает Маша.
– О том, что он… делает что хочет. Что он сидит на дейтинг-сервисах, да еще заходит с разных аккаунтов. Потом возит каких-то малолеток на дачу. Будто я не знаю.
– А как же твоя мама?
– Ей проще не замечать. Она зависает на работе. В своей больнице. Ну и еще… она боится, что нам с Маском будет плохо, если у них все развалится. Она нас двоих не потянет. Она так думает.
– А ты что думаешь?
– Ну а что поделать? – говорит Крис. – Мне даже восемнадцати нет.
Ее зеленые глаза блестят в темноте. Она вертит в руках чайную ложечку:
– Видела красоту? Серебряная. От бабушки досталась. Здесь все наше. А не его.
Маша рассматривает ложечку. На ней выгравирована какая-то монограмма нерусскими готическими буквами.
– Надоело мне все это, – говорит Крис. – Я хочу денег заработать. Чтобы не зависеть ни от кого. Создать группу и играть концерты. И чтоб люди во всем мире скачивали наши песни. Ну да, глупо, но я все равно больше ничего не умею и учиться не хочу. Не хочу жить… как они. Понимаешь?
Маша опускает ресницы. Конечно, она понимает. Она всегда мечтала о том же самом. Только не формулировала так четко. Может быть, оттого, что у нее не было отчима?
Что-то такое можно прочитать на ее лице. Потому что Крис понемногу краснеет.
– Ты не думай, он мне никто, – говорит она почему-то. – Мы с ним уже год не общаемся.
Получилось еще хуже.
– Я ничего и не думаю, Крис, – говорит Маша.
– Он еще и жадный. Он ведь даже гитару мне не насовсем подарил, а только дал попользоваться. Сам-то играть разучился, да и некогда.
Маша пожимает плечами.
– Говорит, когда-то он ее сам из Америки привез. Может, и не брешет. Он же раньше на пароходе плавал.
– Гитара – класс, – говорит Маша.
Потом они говорят о гитарах и о всяких примочках. Это всегда интересно. А главное – безопасно.
Когда совсем темнеет, Маша собирается домой. Крис порывается проводить, Маша отказывается. И верно: лучше сделать вид, что они с Машей совершенно не беспокоятся друг о друге. Иначе их могут неправильно понять. В нашем неправильном мире это легко.
И потом, можно ведь послать из автобуса сообщение?