Шоколадный батончик я съела с такой скоростью, что не могла точно сказать: прожевала ли я его или глотала большими кусками. Печенье разделила пополам с Романом.
Он улыбнулся, и, глядя на мою физиономию, отдал мне и вторую половину. А вот сок мы пили по глотку по очереди. Странно, но после такого крохотного перекуса под ложечкой сосать перестало.
Жаль, что это было единственным положительным событием.
Я никогда не летела в экономе. Здесь всё было не так. Дело было не в количестве кресел или расстоянии между ними. Меня оно совершенно не заботило. Меня бесило другое.
Я тут вообще никому не была нужна.
Меня перевозили, как контейнер с отходами. Старались, чтобы я заняла своё место, не мешала другим пассажирам и долетела. Они не спрашивали, комфортно ли мне, желаю ли я воды, конфет или шампанского. Они приказывали.
Пристегнитесь. Отключите. Не вставайте.
Это выводило из себя. Мне хотелось сделать всё наоборот. Останавливало только то, что нарушителей ссаживают, а купить новый билет мне было не на что. А возвращаться к отцу не хотелось категорически.
Снова терпеть его тяжёлый взгляд, придирки, приказы. Давящее ощущение силы и вседозволенности и собственной ничтожности. С этими хотя бы можно спорить. Владимир Голубев возражений не терпит.
А ещё возмущала отдышливая тётка, сидящая в кресле справа. Она захватила подлокотник и вытянула ноги в мою сторону. Но кроме того она без остановки ёрзала и восторгалась нашими пилотами.
– Как хорошо, что мы дома! Всю Сибирь замело. На улицу выйти нельзя, сносит. И валит так, словно в небе пропороли гигантскую перину. Вытянутую руку не видно! Думала, что отменят рейс, буду в аэропорту куковать. Но нет, летим.
И я, и её соседка возле иллюминатора, промолчали. Но тётка, встряхивая старомодными химическими кудельками, продолжала болтать. Она говорила, как замёрзла в аэропорту, как её чуть не сдуло с ног. И это только в Москве.
– А представьте, что у нас в Новосибирске! Там нас, наверное, будут к трапу привязывать, чтобы не унесло.
Я вздохнула и вставила наушники. Они разрядились и ничего не транслировали, но тётка посчитала, что я перестала её слышать и сосредоточилась на соседке у окна. А я, прикрыв глаза, рассматривала салон.
Стюардессы, пристегнув пассажиров и сделав последние объявления, уселись в кресла, лицом к пассажирам. Это было ужасно странно. Раньше я не видела, где и как летит персонал. Даже не задумывалась об этом.
– … и дай Бог, чтобы проскочили. А то ведь если погода нелётная, или аэропорт не принимает, куда нам деваться? Не в Москву же обратно 4 часа лететь?
В ответ возле окна что-то промычала девица, пытаясь прекратить разговор. Но тётка уже вцепилась в неё мёртвой хваткой и не собиралась замолкать. Я отвернулась в другую сторону и прикрыла глаза.
Сквозь прикрытые веки я смотрела сквозь уткнувшегося в телефон и что-то невероятно быстро набирающего на нём Романа. Смотрела в открытый иллюминатор и видела, как наш самолёт медленно поехал.
Подскакивая, словно на кочках, он доехал до взлётно-посадочной полосы. Остановился. А потом, загудев двигателем, сорвался с места. Рывок, ещё один, и плавное ощущение взлёта!
Восторг от парения скрыть было невозможно. Я распахнула глаза и с упоением наблюдала, как земля плавно откатилась вниз вместе с постройками, подсвеченными огнями, машинами и деревьями в лесочке неподалёку.
Меня охватило ликование. Мне хотелось поделиться радостью полёта с кем-то близким. Единственный, кто подходил на эту роль, был Роман.
Не задумываясь, я протянула руку через проход и коснулась его плеча. Он нахмурился, вынул наушник и повернулся в мою сторону.
– Что случилось?
– Мы летим!
Едва слова сорвались с губ, я поняла, насколько глупо они прозвучали. Мы в самолёте. Он именно для этого предназначен. Я не первый раз лечу. Просто до последней секунды я не верила, что смогу сама, одна, без отца.
Я отдёрнула руку, ожидая его реакции. Но вместо упрёков или насмешки, Рома улыбнулся. Его острый взгляд смягчился, стал голубым, небесным. Он кивнул, взглянул в иллюминатор и радостно выдохнул.
– Летим, стрекоза. Летим!