Июль 1927 года. Красноярск
Надана не понимала, что происходит. Было то светло, то темно, то тепло, то холодно. А внутри неё остывал крошечный огонёк. Ещё немного, и он погаснет, а с ним и жизнь.
Шло время. Порой казалось, что смерть придёт раньше, чем на небе появится луна, порой – что ночь сменяет день слишком быстро. Надана забыла всё, чему учил её дед Юргин, но теперь, оторвавшись от родных мест, как лист осины отрывается от ветки по осени и падает на землю, чтобы перепреть до весны, удобрить землю и стать чем-то другим, она должна всё вспомнить и всё узнать. Если, конечно, выживет, если доедет.
– П-р-р-р! – Телега качнулась и, скрипя колёсами, остановилась. – Вот и Енисей-батюшка!
Надана подняла упавшую на грудь голову и посмотрела вдаль. Перед глазами всё плыло, единственное, что она различила, – бесконечный простор. Столько света, воды и воздуха она никогда не видела. Над рекой поднимался вечерний туман, и сумерки были знакомо сизыми, но больше она ничего не узнавала. Совсем не похоже на Ванавару. Так много домов, труб, дыма. Столько запахов. Людей. Неужели ей – туда? Что же она будет там делать совсем одна? В груди болезненно жгло, голова кружилась, а ноги и руки заледенели.
– Приехали.
Когда в телеге не осталось ни попутчиков, ни их вещей, извозчик, огромный сердитый русский, похожий на медведя, недовольно покосился на Надану.
– И ты приехала. Давай-давай отсюдова. Мне к жене да детям пора.
Она не смогла пошевелиться.
– Ты здорова, а? Слышь? Иди, говорю, а то щас спущусь да скину!
Надана зажмурилась. Хоть тащи её, хоть бей. Ноги не слушались. Через минуту она услышала скрип деревянной рамы, телега качнулась, мужик, кряхтя, слез на землю и направился к ней. Зажмурилась еще сильнее. Сейчас ударит. Сбросит на землю. Вжала голову в плечи и крепче обхватила узелок с вещами.
Извозчик плюнул, крякнул и вернулся на место.
– Чтоб тебя, а… Больную приволок… Чего ж делать? К Зимину, что ль? Эх…
Скоро повозка тронулась, а потом снова остановилась, и Надана, по-прежнему не открывая глаз, услышала:
– Приехали. Теперь уж слезай. На горбу не потащу.
***
Пару недель Надана провалялась в тяжёлой горячке. Иногда выходя из бреда, понимала, что оказалась в доме городского лекаря. Тот ходил за ней исправно. Каждый день давал какие-то лекарства, осматривал, но она точно знала: скоро помрёт. Слишком уж молод, хоть и могуч телом, был это голубоглазый лекарь. Чтобы человека с того света вернуть, нужно или старым человеком быть, или шаманом. Этот же явно – ни то, ни другое.
Но скоро стало ясно, что Надана ошибалась. Николай Иванович Зимин, только начавший работать в местной больнице, свою случайную больную вылечил. Платы не потребовал и даже на улицу не выгнал, когда узнал, что ей некуда податься.
– У меня жена на сносях да двое мелких. И мать-старуха. Нам ещё одни руки не помешают. Если согласишься остаться, будет где жить и что есть. А соседям скажем, родственница. – Он покосился на Надану и добавил: – Дальняя. Из деревни.
Надана умела охотиться и рыбачить, пасти оленей и вялить мясо, но не умела вести хозяйство в городском доме. В семье доктора Зимина она сразу попала в распоряжение его жены Настасьи, молодой, крепкой, избалованной женщины, которая не обрадовалась лишнему рту и рьяно заставляла Надану отрабатывать хлеб. Получалось плохо. Как она ни старалась, только и слышала в свой адрес «неумёха» да «безрукая».
Жили они в трёх комнатах двухэтажного деревянного дома вместе с другими семьями, с общей ванной, туалетом и кухней, но несмотря на тесноту и скученность, работы было много. Топить печь, готовить, таскать воду, мыть полы, шить, штопать. Настасья хоть и покрикивала, но учила Надану, что и как нужно делать. Со временем всё больше отстраняясь от домашних хлопот, хозяйка стала только приглядывать за детьми, а их у неё было трое, да за слепой и глухой бабкой, матерью Николая, тихо доживавшей свой век в тёмном углу одной из комнат.
Надана не жаловалась. Она чувствовала себя тенью, затерянной между мирами. Как будто так и не смогла убежать из леса и начать жить в городе, как будто застряла где-то на границе. По ночам, свернувшись калачиком на тонком матрасе и глядя, как трепещет огонь за заслонкой печи, она слышала крики Меркулова и не могла заснуть – боялась снова оказаться там, у чёрного камня. Тогда она начинала, едва приоткрыв губы, шептать защитный заговор. Ведь не тронуло же её тогда чудище, помогли слова заветные. И сейчас помогут, отгонят кошмары, дадут хоть немного поспать. Потому что вставать придётся уже на рассвете и снова до темноты быть на ногах.
Думала в такие минуты Надана и о том, как хотела бы оказаться на месте Настасьи. Иметь такого мужа, как Николай Иванович, жить в таком большом доме, рожать деток. Но тому никогда не бывать. Она пришла в город, чтобы учиться.
«Наберусь смелости и поговорю с Николаем Ивановичем. А если обсмеёт меня, надо будет к Настасье найти подход. Пусть она мне только скажет, что нужно, чтобы в школу попасть. А не скажет – так пойду. Поди не выгонят. Учиться только когда? По ночам буду. Ничего. Ничего…»
И под эти мысли, представляя себя за книгой или с пером в руке, Надана расслаблялась и засыпала.
А на следующий день всё по новой. Настасья бывало положит подушечку мягкую на скрипучий стул, сядет Никитку кормить и смотрит, как Надана снуёт туда-сюда. Половики вынести, вытряхнуть, пол помыть, пошоркать… А когда скучно станет, Настасья начинает, глядя на улицу, вроде как и не к Надане обращаясь, жаловаться на жизнь. Что Колька дома не бывает, а зарабатывает мало, народ совсем обнищал, муки не купить, а купишь – и та с жуками. Но больше всего, войдя во вкус, любила она ворчать, что соседка Евдокия давным-давно сальными глазками поглядывает на мужа, а тот, вот те крест, нет-нет да улыбнётся ей в ответ.
– А то! У Евдокии муж сгинул по пьянке, она одна, куды деваться. А Коленька у меня мужик видный, денежный… Что ж это делается, а? Как отвадить змеюку?
Надана начинала яростнее тереть половые доски. Вот только муж был беден да неказист, но стоит вспомнить про соседку, и всё наоборот становится. Да как у неё язык поворачивается?! Нет никого лучше на свете, чем Николай Иванович! Большой и сильный, как богатырь, он людей спасает, он добрый. Разве злой мужик оставил бы Надану в своём доме? То ли немую, то ли больную нищенку? Нет. Он сделал всё, чтобы она не потерялась, не сдохла в канаве в этом огромном чужом городе. Да и не пьёт почти, а когда пьёт, не злится, только ласковее становится. И зарабатывает хорошо. Иначе откуда у Настасьи и туфли кожаные, и платки вышитые?
И однажды Надана не выдержала. Поднялась с четверенек, подол расправила, посмотрела Настасье в глаза и спокойно сказала:
– Знаете, как одна могучая шаманка учила делать?
Та глаза широко распахнула, рот приоткрыла. Кажется, даже дышать перестала.
– Ну говори, говори скорей! Ближе только подойди, да не кричи! – зашептала Настасья, крепче прижимая к груди сына.
– Дождитесь ночи. Возьмите кусочек оленьего рога, острый и маленький, с полпальца, сожмите в кулаке, да так крепко, чтобы кровь пошла из ладони. Выйдите за дом, прошепчите в кулак: «Отвались, Евдокия, как колючка от шерсти. Кровью своей и оленя-кормильца заклинаю». Закопайте рог в землю, подальше от глаз, и идите спать. Всё и наладится.
– Где же его взять-то? – опешила Настасья. Надана видела, как быстро та начала соображать. – У Кольки попрошу. Можно же?
– Можно, – ответила Надана и быстро отвернулась, чтобы Настасья не увидела усмешки на её лице. Ведь и могучую шаманку, и слова заговора она придумала только что. Лишь бы успокоить хозяйку.
Она не знала, что Настасья, поверив каждому её слову, в точности повторит ритуал, а через две недели к Евдокии посватается мужик с другой окраины города, и она навсегда уедет из этого дома. А Надана тем самым заслужит восхищение хозяйки, работу полегче, кусок послаще и право остаться под кровом Зиминых до конца своих дней.
18 февраля 1928 года. Красноярск
Ветер хлестал Надану по лицу колючими снежными вихрями, словно она в чем-то провинилась. Но она повыше подняла куцый воротник поеденного молью пальто, которое перепало ей от Настасьи, сощурилась и ускорила шаг вперёд по тёмной, лишь кое-где освещённой одинокими фонарями, улице.
Надана улыбалась, не разжимая губ. Чего доброго, застудит зубы или горло. А ей нельзя болеть. Она чувствовала, как счастье собирается лучистыми звёздочками в уголках рта и растягивает его – только что её похвалила учительница. Она сумела решить арифметическую задачку раньше всех из класса!
Пусть дома ждёт работа, суета, скудный ужин, бессонница, главное – она ходит в школу, учится писать, читать, считать, разговаривать с людьми. У неё даже могут появиться подруги! Анюта, совсем молоденькая девчонка, крестьянская дочка, из переселенцев, сегодня угостила её пряником. И Прасковья Михайловна, выставляя оценку в табель, сказала, что Надана соображает быстрее многих, хоть и мало говорит.
Нет, сегодня действительно счастливый день! И всё благодаря Николаю Ивановичу. Он даже обрадовался, когда Надана сказала, что хочет учиться.
– Это дело хорошее. В наше время без образования никуда, – похвалил он. – Посмотри, что вокруг творится. Открываются огромные фабрики и заводы, больницы и школы. Мы строим новый мир. Учёные люди ох как нужны. А если ты вдруг захочешь стать медсестрой… Я помогу. У тебя умелые руки, спокойный ум, и работы ты не боишься. Нам в больнице такие ой как нужны.
Она обмерла и ничего не смогла ответить. Только благодарно кивнула в ответ. А сама подумала: «Неужто получится? Неужто не зря мечталось?»
– Эй ты!
За спиной раздался оклик, а следом приглушённое хихиканье.
Надана вынырнула из радостного ликования, не поворачивая головы, быстро стрельнула глазами по сторонам и поняла, что находится в узком проулке в получасе ходьбы до дома.
Не отвечать, не бежать, не давать повода напасть.
Она едва заметно ускорилась. Дыхание участилось. Ветер стих. Ресницы покрылись изморозью. Нехотя высунув голую руку из тёплого кармана, Надана протёрла лицо, и ей показалось, что она прикоснулась к деревянной маске. Ноги онемели. Будь на них мягкие унты, она бы точным, почти незаметным движением нагнулась и достала из голенища крошечный, но острый нож. Одного правильного удара достаточно, чтобы перерезать врагу горло. Но ножа не было, как и унтов.
– Да стой, кому говорю!
Зубы застучали. Потом по телу прокатилась крупная дрожь. Неужели опять? Одна, в темноте, наедине с чудовищем?
– Какая шустрая мамзель. – Кто-то схватил её за рукав, дёрнул, и ткань пальто порвалась с глухим смиренным треском.
Она не хотела, до последнего не хотела поворачиваться, чтобы не видеть этих лиц. Бледных, измождённых, наглых. С бешеным блеском в голодных глазах. Она уже видела такие лица. Она так долго пыталась забыть их. Только не снова…
Толчок, и она отлетела к стене. Её тут же схватили другие руки. Через полыхнувший гнев до её мозга доносились отдельные слова: «кошелёк», «узкоглазая», «окстись». И тут Надана зарычала и кинулась как росомаха в свирепом и отчаянном броске на того, первого, который порвал ей пальто.
Он взвизгнул как баба. Пнул её по ногам. Надана упала на лёд, больно ударившись плечом о землю. Следующий удар пришёлся по животу – и она почувствовала, как внутри что-то лопнуло, следующий в грудь – она перестала дышать, следующий в голову – и мир исчез.
25 июня 2015 года. Ванавара
Саша не могла оторваться от иллюминатора. Сколько бы раз она ни летала на самолётах и вертолётах, её обуревал дикий восторг. Поднимаясь над землёй, она становилась цельной: душа и тело сплавлялись в единый, ладно работающий, наполненный счастьем и восхищением организм. Саша прозревала и исцелялась. «Земля настолько прекрасна и совершенна, что даже если смерть наступит прямо сейчас, я ни о чём не буду сожалеть, потому что жила и видела всё это».
Блестящие меандры быстрых рек, круглые глаза озёр, коварные топи бурых болот – бесконечный простор тайги простирался от края до края, насколько хватало взгляда. На глаза невольно навернулись слёзы. Миша, словно чувствуя её состояние, накрыл её руку своей и легонько сжал. Саша моргнула, улыбнулась. Так, чтобы он не видел. Что бы ни ждало впереди, рядом лучший друг, а потому ей ничего не страшно.
Ванавара оказалась симпатичным уютным посёлком в окружении хвойного леса с добротными домами, широкими улицами и деревянными тротуарами. Не так представляла себе Саша бывшее стойбище эвенкийских охотников и торговую факторию. И первое, что она почувствовала, ступив на землю, была уверенность: здесь она найдёт ответы на свои вопросы, даже если для этого придётся пожертвовать чем-то ценным.
Закинув за плечи вместительные, но пока полупустые туристические рюкзаки, Саша и Миша пустились в путь от аэропорта до гостиницы. На днях они пополнят запасы продовольствия в местных магазинах – тогда вес рюкзаков увеличится раза в два, но пока кроме одежды и необходимых мелочей с собой у них были только две палатки и два коврика. Самый же ценный груз нёс Миша: компактную цифровую видеокамеру топ-класса, крошечную экшн-камеру для съёмки в экстремальных условиях, а также квадрокоптер одной из последних моделей для получения захватывающих дух кадров с воздуха.
Добравшись до скромной гостиницы, они оставили вещи в номерах и пошли поглазеть на немногочисленные достопримечательности: памятник метеориту и Михайловскую церковь, стоящую на высоком берегу Подкаменной Тунгуски. Ещё нужно было заглянуть в краеведческий музей, познакомиться с заведующей и начать собирать информацию для фильма.
***
– Гагара – священная птица эвенков. По легенде, она доставала со дна океана землю и в клюве приносила богу Хэвки, который сотворил из этого сушу. По ней прошёл мамонт, взрыхлил землю – появились горы. А там, где прополз огромный змей, потекли реки. – Заведующая филиалом музея, женщина с пышными седыми волосами и глубоким мелодичным голосом за двадцать секунд рассказала Саше и Мише миф о сотворении мира, показывая нарисованную на красном шаре птицу.
Шар, опоясанный этническими символами, лежал на ступенчатом каменном постаменте и изображал Тунгусский метеорит. Памятник, как и музей, открыли семь лет назад, в честь столетия того самого события.
– Очень интересно. Но не могли бы вы подсказать, у кого из местных жителей стоит взять интервью? Я понимаю, что свидетелей катастрофы уже нет в живых, но может…
– Почему же? – Антонина Михайловна перебила Сашу и хитро улыбнулась. – У нас особенный край. И люди здесь особенные. Многие живут долго.
– Что вы имеете в виду? С момента взрыва прошло сто семь лет. Это невозможно.
– И невозможное возможно, если так должно случиться. По соседству со мной живёт женщина, которая утверждает, что ей именно сто семь лет. Точнее исполнится тридцатого июня.
Саша округлила глаза.
– Вы хотите сказать, что она родилась в день падения взрыва?
– Я не могу быть полностью уверена, но знаю Надану Николаевну уже много лет, и она всегда говорила, что родилась и жила в тайге в окрестностях Ванавары, тогда торговой фактории, с 1908 по 1927 год. Она из семьи тунгусов-оленеводов. Потом перебралась в Красноярск, затем в Москву. Достигнув преклонного возраста, решила вернуться, чтобы закончить жизненный путь на родине. Отсюда, мол, путь короче.
Никого из родных у неё нет, одна-одинёшенька. Сколько я её помню, она всегда была старушкой. Маленькой, сгорбленной, тихой и светлой. И как-то так получилось, что я взяла над ней шефство. Дружим мы. С ней никаких хлопот. Так что если хотите интервью…
– Конечно! – Саша уже записала в маленький блокнот всё, что ей показалось интересным из речи Антонины Михайловны.
– Оставьте свой номер телефона, я переговорю с ней и позвоню вам. Если что, приходите вечером в гости.
– Спасибо огромное! Буду ждать звонка, – ответила Саша, вручая женщине клочок бумаги с номером. – А мы пойдём прогуляемся на берег.
– Идите прямо по улице, никуда не сворачивая. И до встречи! – улыбнулась им вслед Антонина Михайловна.
***
«Никуда не сворачивать – это не про нас», – подумал Миша, выходя на песчаный обрыв, и резко затормозил, будто врезался в невидимую стену. В открывшемся перед ним виде не было ничего неожиданного или шокирующего. Просто река, просто лес. Но какое-то сильное чувство вдруг заставило его сердце замереть, а потом биться чаще, ударило слабостью в ноги и руки, выступило холодной испариной на лбу. Не в силах идти дальше, он сел на траву.
Он вырос в небольшом посёлке, вокруг которого, куда ни глянь, поля и луга. Плоская, как тарелка, местность таращилась в небо мелкими глазками пресных и солёных озёр, гудела комарами и насквозь продувалась ветрами в любое время года. Может, поэтому горы, леса и изгибы рек всегда вышибали из Миши дух. Скрытый от глаз горизонт завлекал и манил, словно за каждой новой сопкой или рощей ждало новое приключение, и он, мальчик, никогда не знавший отца, мог наконец стать мужчиной.
У него никого не было, кроме тихой, ласковой матери и бабки-генеральши. Он любил обеих, но в детстве на день рождения всегда загадывал одно и то же желание: чтобы вернулся папа. И никому об этом не рассказывал.
Миша вообще долго не разговаривал. До шести лет. Мама таскала его по врачам, сначала сельским, потом городским, водила к бабкам – всё без толку. И только когда, плача от бессилия и страха, что сын так и останется немым, она запричитала: «На кого ж ты нас, Лёшенька, оставил?» – Миша спросил: «Куда ушёл папа?»
Ни мать, ни бабушка никогда при нём отца не вспоминали и не обсуждали, только шушукались изредка. Всё, что знал мальчик, – своё отчество. Алексеевич. И вот теперь, когда появилась возможность поговорить о самом важном и самом таинственном человеке в жизни, Миша заговорил.
Мама настолько обрадовалась и растерялась, что рассказала правду.
– Я не знаю-ю-ю, – снова зарыдав, протянула она. – Он просто вышел из дома. В субботу. Днём. Трезвый. В магазин за сахаро–о-ом… И пропал! Ни могилки, ничего-о-о!..
Повзрослев, Миша вытянул из матери и бабки все подробности. Рассмотрел все возможные версии: от побега с любовницей до перемещения во времени. Опросил свидетелей. Вошёл в доверие к дядь Славе, местному участковому. Наизусть выучил тоненькое дело. Ни одной зацепки. Ни одного правдоподобного объяснения.
Поступив в восемнадцать лет на факультет журналистики, Миша решил, что научится вести расследования по-настоящему и поможет другим людям. Знать, что твой близкий мёртв и хранить память о нём легче, чем годами ждать возвращения призрака.
Но потом появилась Саша. И видеокамера. Он сразу понял, что одна – продолжение его души, а вторая – глаз и рук. Начались первые съёмки, монтаж. Миша пропал. Но если с камерой он быстро нашёл общий язык, то Саша, как золотая рыбка, юркая, блестящая, смелая, сновала вокруг, дразнила, соблазняла, но близко не подпускала. Они и друзьями-то стали, только благодаря общему любимому делу.
Что ж, когда-нибудь, когда он сумеет шагнуть за горизонт…
– Как тут красиво. И тихо. Я уже забыла, как благословенна эта сельская тишина.
Голос Саши вернул его в реальность. Она сидела рядом с ним и смотрела на реку. Через несколько дней они окажутся там, в густом лесу, пойдут по следам её отца, увидят места, которые видел он.
– Ты не представляешь, как тебе повезло, – сказал Миша.
– Почему?
– Потому что ты можешь что-то сделать для своего отца. И обязательно сделаешь.
Саша грустно улыбнулась и положила голову ему на плечо.