Апрель 1927 года. Тунгусская тайга
Подброшенное в огонь полешко быстро занялось и, выпустив вверх сноп быстрых игривых искр, запылало ровно и жарко. В чуме было тепло, а снаружи весна сражалась с зимой. То одна одерживала верх, то другая. Ещё вчера из-за метели не видно было дальше соседнего дерева, а сегодня солнце жарило так, что снег покрылся блестящей гладкой корочкой, и сырость начала проникать во все щели, лезть за шиворот, заставляя ёжиться и плотнее кутаться в хэгилмэ[1] из оленьей шкуры.
Надана поправила закопчённый до черноты чайник, подвешенный на треноге над очагом. Сейчас уже быстро закипит. Дед Юргин ждал горячего отвара из сушёной чаги и листьев брусники, прежде чем приступить к варёному мясу. Как только он насытится, поест и она.
– Завтра идём в Ванавару, дочь. Надо успеть до распутицы, – сказал он, принимая из её рук дымящуюся металлическую кружку и щуря от предвкушения узкие старые глаза.
Надана была его внучкой, но дед всегда обращался к ней только так: «дочь». Её мать умерла родами, а через семь лет от хвори, которая забрала к предкам так много тунгусов, что чумы с мёртвыми до сих пор стояли в тайге, ушёл отец. У девочки не осталось никого, кроме деда. Он растил её, учил ухаживать за оленями, ездить верхом, готовить еду, охотиться, лечить травами и делать всё то, что умел сам. Без женского пригляда Надана выросла диковатой, упёртой, смелой и совсем не приспособленной к жизни среди людей, потому что большую часть времени они с дедом и десятком оленей кочевали с одного пастбища на другое, жили в тайге, лишь иногда заглядывая в факторию, чтобы пополнить запасы соли, чая, муки.
Она почти не помнила родителей и не скучала по ним. Но знала, что появилась на свет в самый страшный день, какой пережил её дед, прадед и прапрадед, а возможно, и все поколения тунгусов от начала времён. В то утро по небу пролетела звезда, но не упала, а взорвалась, опалив тайгу смертоносным огнём. Погибли олени, люди, деревья. Её несчастная молодая мать, которая пошла по грибы, оказалась сражена этой небесной силой, и только чудом не погибло дитя в её чреве.
Дед Юргин рассказывал, что, когда нашёл свою дочь лежащей на спине среди выжженного леса и увидел копошащийся красный комочек между её ног, он упал на землю и закричал. Он не знал, что произошло, как Надана сумела выжить, но сразу решил, что бог Агды смилостивился над девочкой и наделил её особой силой.
– Ты будешь жить долго. Выживешь там, где другие согнутся и уйдут под землю. Похоронишь всех, кого знала. И уйдёшь тихо. Там же, где появилась на свет. Это твой дар. И твоя ноша. – Так любил повторять дед, особенно когда Надане нездоровилось.
В детстве она внимала его словам, а потом начала злиться и не могла понять причины. Пожалуй, ей перестало хотеться быть особенной. Куда приятнее оказаться частью чего-то большего, чувствовать себя связанной с другим людьми, а не отрезанной от них.
Над чумом, в просвете между высоченными елями виднелось чёрное по-весеннему ветреное небо, на котором мерцали сотни больших и маленьких звёзд. Надана втянула ноздрями холодный сырой воздух и прикрыла глаза. Скоро запахнет журчащими ручьями, прелой травой, топким болотом. Но пока ещё стоит зима.
Завтра им предстоят сборы и долгий переход, но в Ванаваре она сможет сходить в баню, прогреться, соскоблить с тела грязь, увидеть людей. В свои девятнадцать зим Надана жаждала лиц, голосов, историй. Она бы никогда не призналась деду, как мечтает о другой жизни, той, которой у неё никогда не было, но о которой она смутно догадывалась. Ведь мир огромен, и за пределами тайги есть столько всего интересного, что и за целый век не изучить. Но когда-нибудь…
Надана больно ущипнула себя за запястье. Нельзя об этом думать. Сейчас она здесь. Она и дед, которому нужна помощь. Он стал плохо видеть и медленнее двигаться, пропадёт без неё. А что будет потом, одному эксери[2]известно.
***
Фактория выросла на высоком берегу быстрой Подкаменной Тунгуски, которая делала здесь изгиб, на большой широкой поляне, отвоёванной у леса. Одинаковые бревенчатые избы стояли рядом с чумами. Над головой курился дымок, пахнущий теплом и уютом, под ногами чавкал мокрый снег, превращённый в кашу ногами местных жителей, копытами лошадей и оленей.
Здесь проживали шесть семей русских и тунгусов, но в уляпкун[3] в Ванавару приходили охотники, чтобы продать пушнину и купить необходимые товары. Дед Юргин хотел похвастаться богатой добычей. Одних лисьих шкур, которые стоили в шестнадцать раз дороже беличьих, у него собралось немало, да и на белок зима была удачной. Но главное – удалось добыть несколько сиводушек, за которых можно было выручить больше всего денег.
Надану мало волновали торговые дела. Ей хотелось впечатлений. После тайги, которую она любила всем сердцем и считала своим домом, фактория казалась чем-то странным, непривычным, но жутко любопытным. Несмотря на то, что они приходили сюда не меньше трёх раз в год, каждый раз Надана испытывала радостное волнение, как будто ожидала чего-то необыкновенного.
Едва ступив на порог избы, где располагалось акционерное общество «Сырьё», она поняла: что-то происходит. В воздухе было разлито возбуждение, суета, нервозность. Сидящий за конторкой завфактории Ян Алексеевич оживлённо разговаривал с худым мужичком в круглых очёчках и каракулевой шапке, явно неместным.
Надана прислушалась и поняла, что в Ванавару прибыли люди из столицы. Они хотели отыскать Тунгусский метеорит.
***
– Заклятое место… Зачем тебе туда? Сам сгинешь и на нас навлечёшь беду. Никто тебе не поможет, возвращайся обратно, – тихо, но ворчливо пробурчал пожилой тунгус.
Надана не успела вывернуть из-за угла избы, как услышала разговор приехавшего в Ванавару люче[4] с кем-то из местных. Слухи расползлись быстро, как туман по утру, и она уже знала, что фамилия русского – Кулик, прибыл он из Ленинграда и разыскивает упавшую в тайгу звезду, ту самую, которая погубила мать Наданы.
Девушка замерла, прижалась к бревенчатой стене и прислушалась. Стрельнула глазами вокруг – вроде никто не видит. Уж очень ей стало любопытно, что ответит люче.
– Так уж и никто? Я шесть лет готовился, тыщу вёрст проехал, чтобы что? Повернуть назад? – Резкий голос, сильный. Такой человек не отступит, даже если будет ошибаться. До смерти себя замучает, другими пожертвует, но не отступит.
– Нельзя, заклятое место. Шаманы не велят. Горе будет.
– Да слышишь ли ты меня, брат? Я ищу метеорит. Камень, который упал с неба девятнадцать лет назад. Его нужно найти. Государству нужно. Науке нужно!
– Лес большой. Приходи, уходи. Не страшно. Но туда – нельзя. Не вернёшься прежним.
– Ну тебя! Найду кого посговорчивей!
Надана не успела отскочить в сторону, когда Кулик вынырнул из-за угла и чуть не сбил её с ног.
– Эй! – с досадой бросил он и поспешил дальше.
– Стой! – приглушённо крикнула она ему вслед, догнала и дёрнула за рукав. – Тебе нужно в лес? Я проведу.
Сердце стучало в груди, как молот по наковальне, когда он обернулся и остановил на ней пронзительный взгляд. Надана не успела подумать, прежде чем эти слова вырвались из её рта. Да, она знала все тропы в тайге, могла отвести туда, где лежат мёртвые деревья, и указать на большой чёрный камень, растущий из болота. Но дед её ни за что не отпустит, и сам не пойдёт. Туда нельзя, правду сказал Кулику тунгус. Только вот возможности помочь люче из столицы, провести с ним бок о бок несколько дней, послушать его рассказы о мире, науке и государстве ей больше может никогда не представиться.
– Да что ж за напасть! То невежда, то девка… Пусти, – раздражённо ответил Кулик и размашисто зашагал в сторону избы кузнеца.
Июнь 1927 года. Ванавара
Надана видела, как над чумом клубится чёрный дым. Хищный, губительный, готовый в любой момент проникнуть внутрь, скользкой струйкой стечь к очагу, а потом заполнить собой всё пространство. Задушить, погубить, уничтожить. Это не дым от огня, который согревает и спасает. Это злой дух.
– Уйди! – Надана поднимала глаза, глядя в кусочек неба среди дымового прохода, пытаясь отогнать то, что наползало и хотело отобрать у неё всё. Но это не помогало. Небо всё так же было во власти тёмных туч, холодной мороси, тревожных ветров и голодного, жадного до крови зла.
Дед, укрытый шкурами, метался из стороны в сторону. То раскрывался, горя огнём, то закутывался, дрожа в ознобе. Варвара, местная знахарка, дала отвар из осины, велела поить утром, в полдень и на ночь, но старик всё равно бредил, не узнавал внучку, ничего не ел.
Не готова ещё Надана остаться одна. При мысли об этом на глазах выступали злые слёзы. Она размазывала их по лицу грязной рукой, чувствуя, как тает жир на щеках. Дед так давно не поднимается с лежанки, что надежды не осталось. Ни шаман не помог, ни Варварины травы. Слёзы хлынули сильнее прежнего.
– Не пущу… Не пущу… Не пущу…
Она заговаривала беду, болезнь, одиночество, страх, вцепившись в рукав единственного родного человека на этой земле.
Как же так получилось? Почему у других – куча братьев и сестёр, матери, отцы, деды, бабки… Дети. Младенцы, которые тянут молоко из груди, опустошая и одновременно наполняя. Мужья – защитники, добытчики. Что будет с Наданой, если она останется одна? Кто возьмёт её в жены? Где она сможет преклонить голову без страха?
Образ худого странца в круглых очках возник перед её взором. Рыдания прервались. Вот, кто мог спасти, показать путь. Но он едва взглянул на неё. Отмахнулся. Нашёл другого проводника. Ушёл в тайгу.
А ведь ей не нужно было его денег! Она была бы рада только уехать с ним. Пусть не в столицу, но в какой-то город, где есть школа. Выучиться читать и писать.
Дальше Надана боялась мечтать. Иногда ей снилось, что она лечит людей. Не травами и заговорами, а блестящим металлом, белыми порошками и прозрачными жидкостями. В эти моменты она чувствовала себя одновременно невесомым облачком и крепким деревом, уходящим корнями в самую глубину земли. Сердце обмирало. Она никому не рассказывала о картинках, которые помимо воли возникали в голове. Да и некому было. Но если дед умрёт, они завладеют ею, и чем всё закончится, никому неизвестно.
– Эй, девчонка! Подь сюды!
Вход в чум распахнулся, и Надана увидела незнакомое грязное лицо люче. Он явно чего-то хотел от неё.
Люче представился Кириллом Иннокентиевичем Меркуловым. Сказал, что вместе с другом хочет попасть туда, где упал метеорит. Им нужен проводник, и они готовы заплатить деньгами.
Надане он не понравился. От него воняло кислым потом, водкой и ложью. Едва он начал произносить собственное имя, глядя куда-то за её спину, а потом сбивчиво объяснять цель похода: прикоснуться к тайне, одним глазком взглянуть на большой чёрный камень среди болота – она поняла, что мужик врёт. Но о чём именно, не разгадала.
– Мне сказали, ты родилась в тот день, когда упала звезда, и знаешь точное место. Ну вот. У тебя вроде дед больной? Деньги не помешают. Купишь лекарства. Водки купишь. Да ещё на цацки останется. – Рот Меркулова изогнулся в улыбке и обнажил чёрные зубы. Пахнуло падалью. Надане казалось, что он похож на мелкого хищника. Злобного и трусливого. Только любое зверьё посимпатичнее будет. – Но пойти надо так, чтобы не наткнуться на лагерь Кулика.
Кулик ушёл из Ванавары в конце апреля, больше месяца назад, и то была его третья вылазка. Надана не знала, куда он пошёл и где находится сейчас, но даже если они пойдут по следам экспедиции, она сумеет сделать так, чтобы остаться незамеченной. Только вот почему люче боится своего сородича? Недоброе замыслил, не иначе.
Соглашаться или нет? В груди трепыхалось что-то похожее на птицу, пойманную в силок. Хотелось развернуться и уйти, навсегда забыв противный запах мужика и его кривую ухмылку, но ноги будто приросли к земле. Когда ещё ей предложат деньги? Ей, а не деду?
«Дед. Он слишком слаб, как его оставить? Варвара поможет. Надо договориться, объяснить. И нужно найти кого-то, кто присмотрит за оленями, пока я хожу в тайгу».
– Будьте готовы к рассвету, – сказала она и почувствовала, как сердце раскололось надвое.
Меркулов довольно подмигнул и отправился восвояси.
И тут же её замутило, закружило голову, а земля поплыла, точно быстрые воды реки. Надана зажмурилась, сжала кулаки, чуть согнула ноги в коленях.
«Стою твёрдо. Вижу путь. Иду вперёд».
Она повторила слова, которым научил её дед, когда становилось худо, снова и снова, а когда наваждение растаяло, глубоко вдохнула, глянула в небо и успокоилась.
Ясная, холодная ночь обещала быть бессонной, но важной. Надана поведёт незнакомых русских туда, куда они хотят. Получит деньги и уедет отсюда. Никакой Кулик ей не нужен.
Спустя неделю. Июнь 1927 года. Тайга в окрестностях Ванавары
Надана шла медленно, размеренно, покачиваясь из стороны в сторону. Тропа под её ногами то появлялась, то исчезала, но ей было всё равно. Она падала, лежала без движения, смотрела в тусклое, подёрнутое дымкой небо, удивлялась: «Где же солнце?» Потом вставала и снова шагала вперёд. Она не видела дороги, не узнавала знакомые места, и только ноги, словно повинуясь чужой воле, перемещали её измученное тело в пространстве.
Не было ни боли, ни страха. Лишь пустота. Серая, безжизненная, обволакивающая, как туман, как дым затухающего костра. В ней таяли воспоминания и мысли. Почему она здесь? Куда идёт? Лишь желание выжить вело её куда-то вперёд.
Ночь сменяла день. Когда силы заканчивались, Надана садилась, прислонившись спиной к широкому стволу сосны или лиственницы и закрывала глаза. Она думала: придёт зверь, съест её, и она станет кучкой обглоданных костей, которые сначала пропечёт солнце, потом умоют дожди, но они долго-долго будут белеть под деревом, пока не превратятся в прах, и никто не узнает, что сделалось с Наданой.
Она даже хотела этого. Но зверь не догнал её, прошёл мимо, словно она была хуже падали. Она и была хуже падали. Растерзанная, с отпечатком смерти на обратной стороне глаз. Случилось то, чего она никогда не забудет.
Но наступал новый день, Надана поднималась, едва разгибая затёкшие конечности и шла дальше. Скоро она услышала мягкое журчание, пошла на звук и оказалась у ручья. Упала на колени, уткнулась лицом в воду и начала жадно лакать, как собака. Ничего вкуснее она в жизни не пила. Потом умыла глаза, щёки, губы, соскребла с рук кровь, впитавшуюся в кожу крепче ольхового настоя, которым красят оленьи шкуры, и очнулась от морока.
Она жива.
Чудовище не тронуло её, но те люче, которых она привела к чёрному камню, умерли в страшных муках. Их крики до сих пор стояли у неё в ушах. И смачное, довольное чавканье, с которым болото пожирало останки изувеченных тел.
К полудню она вышла к фактории Ванавара, и озираясь вокруг, словно впервые видела чёрные избы и мирно пасущихся в загоне оленей, поняла: дед Юргин ушёл к предкам. Она осталась одна на всей земле.
***
– Вот, держи. Я продала твоих оленей. Тут не всё, конечно. Кое-что пришлось отдать Иванку, он подсобил с похоронами. – Варвара, грузная, суровая, хоть и ещё молодая баба, протянула ей рубли. Надана не глядя сжала непривычные бумажные деньги в кулаке.
– А как?..
– По вашим обычаям. Покажу где. Пей чай-то.
В комнате, где жила и принимала больных Варвара, пахло травами и сдобным тестом. Несмотря на свой неласковый вид, женщиной она была доброй и нежадной. В помощи никому не отказывала. Вот бы остаться тут навсегда. Сидеть вот так, глядя в окошко, дышать теплом, знать, что рядом кто-то есть.
– Чой-то ты совсем как неживая. Чего делать теперь будешь?
Надана посмотрела на Варвару. Делать? Ей нет места ни в тайге, ни в фактории. Нужно уходить. Но куда? И с кем?
– Спасибо. Мне в город бы надо. Чем дальше, тем лучше. Есть же кто поедет отсюда на днях?
– Ох, девонька… Так я разузнаю. Оставайся пока. К деду сходи. А там видно будет.
Надана кивнула. Хотела снова поблагодарить, но холод сковал грудь, не давая ни вдохнуть, ни пошевелиться. Так страшно ей не было даже в тот миг, когда зверь вырвался из чащи и на её глазах растерзал двоих здоровых мужиков. Без сил прикрыв глаза, она решила: «Теперь или пропаду, или начну жить заново».
Варвара вышла из дома, скрипнув тяжёлой дверью, а Надана осталась сидеть в немом оцепенении, чувствуя, как боги перекидывают её судьбу из рук в руки, словно играют в снежки, и хохочут, хохочут как нашкодившие дети.
[1]Национальная верхняя одежда эвенков наподобие парки или шубы.
[2] Бог (эвенк.)
[3] Период с весны до осени.
[4] Русский.