Действительно, прошел уже месяц с того дня, как комиссар Адамберг, передав свои полномочия Данглару, в восемь часов утра торопливо застегнул сумку и отправился в Комбур, в ту самую Бретань, где он так ничего толком и не успел посмотреть. Коллеги завидовали, что он сможет полюбоваться бесподобным светом на побережье, искорками солнца в россыпи белых песчинок; один из сотрудников настоятельно советовал отправиться на экскурсию в Сен-Мало, другой – прогуляться по диким песчаным пляжам, но Данглар знал, что в этой краткой поездке у комиссара не будет времени развлекаться. Адамберг ехал в Бретань, чтобы поставить финальную точку в изматывающих, долго не дававших результата поисках маньяка-убийцы, который изнасиловал и безжалостно зарезал пять шестнадцатилетних девушек. Оставалось только представить отчет, но Адамберга тошнило от писанины. Кроме него, должны были приехать еще четыре комиссара, руководившие охотой под началом Адамберга, и кое-кто из них втайне считал его слишком медлительным, точнее, заторможенным, в общем, не соответствовавшим своей блестящей репутации. Однако им пришлось смириться с очевидностью: именно он, сопоставив расположение совершенно разных и как будто случайных резаных ран на трупах, нашел связь между жертвами, хотя погибли они в разных уголках северо-западной Франции, и бросил всех на поиски одного злодея. Он лично облазил безлюдные лесистые пустоши близ Анже, Ле-Мана, Тура, Эврё и Комбура, где были найдены тела, изучил там каждый сантиметр. Только он, он один, обнаружив крохотные следы крови, никак не связанные с ранами, сделал вывод, что это след, оставленный убийцей, повредившим свою перчатку, и потребовал сделать анализ ДНК. Что, впрочем, не помогло: этот человек в картотеке не значился. Тогда он распорядился составить список всех предприятий северо-западного региона, где работали торговые агенты и водители, – независимо от того, чем они торговали, книгами или тарелками. Именно он привлек к расследованию кого только мог – жандармов, сотрудников полиции – и приказал им взять пробы на анализ ДНК у всех в округе разъездных сотрудников мужского пола. Партнеры Адамберга в итоге не выдержали и взмолились, прося избавить их от этого пустого нудного занятия: к тому времени было исследовано уже семьсот сорок три образца. Два дня спустя один из анализов совпал, и этот невероятный факт вызвал всеобщее потрясение. Убийцу взяли прямо у него дома в Фужере, поэтому итоговое совещание назначили неподалеку, в Комбуре. Маньяком оказался невзрачный тип из тех, кого десять раз увидишь на улице и потом все равно не узнаешь, пятидесятитрехлетний отец семейства, лысый, красномордый, внушавший доверие своей заурядной внешностью. Ведь пять девушек, имевших неосторожность голосовать на дороге, наверное, пытались рассмотреть водителя, прежде чем сесть к нему в машину. Немолодой лысый толстяк, добродушный, по виду годившийся им в отцы, скорее всего, казался им совершенно безобидным.
Адамберг ехал в Комбур, где они с коллегами должны были представить коллективный отчет о расследовании префекту департамента Иль и Вилен, а он, по слухам, намеревался торжественно вручить комиссару высокую награду. Пока сотрудники расхваливали сверкающие под солнцем кварцевые пески Бретани, майор Данглар думал о том, что Адамберг, конечно, ценит красоты природы, но если куда и пойдет, то точно не на пляж. Поэтому он с трудом обуздал свою всесокрушающую эрудицию и не стал рассказывать шефу об истории Комбура, его великолепной средневековой крепости и человеке, жившем там в молодые годы, – Франсуа Рене де Шатобриане, чья слава и теперь, спустя сто семьдесят лет после его смерти, озаряла маленький городок, именуемый колыбелью романтизма. Майор просто выдал своему начальнику папку со ста двадцатью страницами отчета, который составил от его имени. Все долгие годы совместной работы Данглар, питавший страсть к письменному слову в любом виде, от богато иллюстрированной книги до скромной бюрократической бумажки, составлял все документы за комиссара, напрочь лишенного способности к занятиям подобного рода. Майор обладал выдающимся литературным даром и умело приноравливался к бюрократическому стилю, коего ожидали от полицейского, тем более от Адамберга, придавая ему простоту, точнее, легкую корявость, чтобы авторство не вызывало сомнений. В особенности когда излагал факты в тематическом или логическом порядке, поскольку порядок заботил Адамберга меньше всего.
Комиссар неторопливо катил по шоссе в сторону Ренна – мало кому доводилось видеть, чтобы Адамберг спешил или проявлял нетерпение, – и размышлял о том, что единственным приятным моментом в этой поездке будет встреча с комбурским комиссаром Франком Маттьё, с которым они несколько дней обследовали пустынный лес, где был обнаружен труп юной Люсиль, последней из той жуткой серии: у нее на теле и была найдена полоска крови, определившая исход дела. Они с Маттьё, несмотря на явные различия, поняли друг друга едва ли не с первого взгляда, а комиссар в Анже, наоборот, все то время, что они вместе работали, постоянно препирался с Адамбергом. Маттьё не проявлял ни настороженности, ни пренебрежения или зависти к присланному из Парижа руководителю следствия, держался открыто, старался не выделяться и ни разу не взглянул свысока на человека, которого в провинциальных комиссариатах называли фантазером и лентяем с незаслуженно раздутой репутацией. Канадский коллега однажды окрестил его «ловцом облаков», и его подчиненные изредка, в подходящих обстоятельствах, тоже так его называли. Однако Маттьё не сомневался в деловых качествах Адамберга, равно как и Адамберг – в способностях Маттьё. Комиссар Комбура, а на самом деле Ренна, так как Комбур находился в его юрисдикции, порой замечал, как его собрат внезапно замолкает и витает в облаках или внезапно роняет замечание, не имеющее ни малейшего отношения к делу. Но также убедился в том, что Адамберг обладает уникальной зрительной памятью – он и без фотографий помнил форму каждой раны на телах жертв – и невероятно внимателен к самым незначительным деталям.
Так что Адамберг без труда представлял себе выражение лица Маттьё, круглую, как у всякого истинного бретонца, светловолосую голову и маленькие голубые глаза – кельтский тип, как сказал бы Данглар, – и весь его исполненный доброжелательности облик, на котором всю долгую дорогу он старался сосредоточиться, чтобы прогнать мрачные воспоминания, по-прежнему яркие, даже слишком.
Он припарковался у штаба жандармерии Комбура за десять минут до назначенного часа. Опасения Адамберга оправдались: строго официальное совещание, скучное и затянутое, продолжалось два с лишним часа – в точности как он предвидел. Ему – кто бы сомневался? – поручили составить сводный отчет, и он удалился, таща еще четыре папки, принесенные другими комиссарами, и спрятав в карман блестящую медаль, которую вручил ему префект. Словно оглушенный, он вышел наружу, даже не почувствовал свежести бретонского воздуха и стал искать глазами Маттьё: тот уже шел к нему с таким же отупевшим видом.
– Черт бы побрал все эти бюрократические заморочки, – произнес Маттьё.
– И бумажную писанину, – отозвался Адамберг, подняв изрядно потяжелевшую сумку и в душе благословляя Данглара, который взвалит на себя это бремя. Четыреста тридцать страниц: прочитать, привести в порядок и свести воедино. Хорошо бы отвлечься и подумать об этом позже. – Ты живешь в Ренне, но о замке Комбур ты, наверное, слышал?
– Думаешь, найдется хоть один бретонец, который не слышал об этом замке? – опешив от удивления, отозвался Маттьё. – Помнишь, мы сутки напролет пахали в Бриссаке? У тебя тогда не нашлось времени заглянуть в Комбур: до него было целых семь километров!
Адамберг пожал плечами:
– Ну да, тогда я туда так и не собрался. Коллеги мне о нем все уши прожужжали. Так что у меня появилась вторая цель – осмотреть замок Комбур. Похоже, без этого никак не обойтись, осталось только понять почему.
– Пойдем, – сказал Маттьё, подхватив его под руку, – сейчас сам увидишь. Сначала в замок, потом сходим выпить.
– Годится, – согласился Адамберг и повесил сумку на плечо.
Маттьё высадил коллегу на улице, напротив замка.
– Минут через десять вернусь, – сообщил он и резво помчался пешком по направлению к центру города.
Возвратившись спустя двенадцать минут, комиссар Маттьё обнаружил, что Адамберг стоит на том же самом месте, задрав голову и скользя взглядом по зубчатым стенам величественной, окруженной лесом средневековой крепости, которая сурово взирала на город с высоты холма, изредка отвлекаясь на облака, медленно ползущие над самой крышей. Маттьё остановился рядом, держа в руке небольшую книжечку.
– Теперь понимаю, почему коллеги так меня донимали, – негромко проговорил Адамберг, как будто строгость и грандиозность замка заставили его понизить голос.
– Представляешь себе, каково было бедному пареньку, которого скотина отец отправлял одного ночевать в самой дальней башне? Каждый вечер мальчуган, дрожа как осиновый лист, брал свечу и в одиночестве, без сопровождения, топал по узкому темному проходу к себе в комнату, находившуюся на приличном расстоянии от всех остальных. Позже он написал, что его властный и жестокий отец иногда спрашивал его, перед тем как отправить спать: «Неужто господину шевалье страшно?» И когда отец это говорил, он «был готов лечь спать рядом с покойниками»[2]. Ему было всего восемь лет. Бедный малыш.
– О каком мальчике ты говоришь?
Маттьё несколько секунд задумчиво молчал.
– Значит, ты не знаешь, кто здесь вырос?
– Какое наказание полагается тому, кто и вправду не знает? – усмехнувшись, спросил Адамберг.
Его кривоватая, словно непрошеная улыбка, которая всех очаровывала и безотказно действовала даже на самых упертых преступников во время допросов, моментально прогнала остатки внезапной серьезности Маттьё.
– Вот, – сказал он, протягивая Адамбергу книгу, – это незаменимое средство от любых вопросов.
Адамберг быстро пролистал страницы. Маттьё выбрал компактный текст с большим количеством иллюстраций. Адамберг на секунду задержался на портрете виконта Франсуа Рене де Шатобриана. Он помнил это имя.
– Ты не поверишь, – подал голос Маттьё, – но в моем собственном комиссариате только один агент из десяти может точно сказать, кем был великий человек, живший в этой крепости. И нет ни одного из тысячи, считая и меня, кто сумел бы поймать убийцу тех девушек. Знаешь, отчего мы с тобой такие мрачные?
– Из-за них, из-за этих девушек.
– Из-за них. Давай-ка сядем на той террасе, возьмем что-нибудь выпить, и я расскажу тебе о знаменитом обитателе замка, из произведений которого я, поверь, не прочитал ни строчки. Могу перечислить дватри названия, и только. Пойдем.
Хотя идти до кафе было совсем недалеко, Адамберг, продолжая двигаться вперед своей танцующей походкой, успел отправить с телефона короткий вопрос. Если кто и знал ответ, то Данглар. Адамберг бегло просмотрел кучу сообщений от своего заместителя, и хотя они все еще поступали, нажал на отбой. Теперь он тоже был в теме.
– Твой великий человек, – заявил он, усаживались за стол с чашкой сидра[3], – это Франсуа Рене де Шатобриан, один из самых знаменитых французских писателей, всемирно известный родоначальник романтизма.
Адамберг прервался и поднял глаза, наблюдая за полетом чаек.
– Ничего мне не рассказывай, – предупредил он Маттьё, подняв руку. – Вот, я узнал. Его основное произведение – «Замогильные записки».
– Ты сжульничал – посмотрел в интернете. И украл мою увлекательную историю.
– Ничего я не сжульничал. У меня в бригаде есть один особенный сотрудник, я его спросил, и он мне сразу ответил.
– Твой майор Данглар?
– Он самый, – подтвердил Адамберг, что-то быстро рисуя в блокноте. – Мне даже пришлось его остановить, поток его знаний так полноводен, что он иногда не в силах его сдержать.
– Но вряд ли тебе известно все, – насмешливо сказал Маттьё. – Ты ничего не слышал ни об Одноногом, ни о черном коте, а Данглар наверняка о них хорошо осведомлен.
– И кто же они такие?
– Призраки. Разве можно себе представить, чтобы в таком замке, как Комбур, не водились привидения? Это же бессмыслица. Тебе заказать еще сидра?
– А который час?
– Без чего-то семь. Поздновато на ночь глядя отправляться в путь после такого напряженного дня. Предлагаю тебе более приятную познавательную программу.
Маттьё поднял руку и повторил заказ.
– Расскажешь об этих призраках?
– И о них тоже. Но главное, устрою тебе встречу с персонажем, который заинтересовал бы даже твоего майора.
– Встречу с кем?
– С Шатобрианом.
– С этим? – спросил Адамберг, протянув коллеге свой открытый блокнот. – Издеваешься? Я прочитал: он умер в 1848 году.
Маттьё залюбовался изящным портретом Шатобриана, которого изобразил Адамберг, точно воспроизведя все черты.
– Как ты это сделал?
– Что значит как? Я же его видел в твоей книжке.
– И тебе хватило? Префекту следовало наградить тебя сразу двумя медалями. Вот я, например, не умею рисовать.
– Переверни страницу.
На следующем листке было нарисовано лицо Маттьё, черты которого Адамберг чуть приукрасил и придал ему более привлекательное выражение, так что никто уже не сказал бы, что реннский комиссар далеко не красавец.
– О черт! – изумленно охнул Маттьё. – Может, подпишешь? И подаришь?
Пока Адамберг выполнял его просьбу, Маттьё встал, расплатился с официантом и стал нетерпеливо крутить ключ от машины.
– Давай быстрей, а то мы его прохлопаем.
– Я не умею торопиться.
– Он вот-вот придет.
– Ты издеваешься? – повторил Адамберг, аккуратно закрывая и пряча в карман свой блокнот.
Маттьё дал по газам и помчался в Лувьек.
– Он чаще всего приходит ужинать ровно в восемь часов, в трактир «Два экю»: там, пожалуй, лучшая кухня в округе. Найдется для тебя и прекрасная комната. Вдобавок местные сплетни и пересуды в полном ассортименте. Все это мы найдем в Лувьеке, маленьком городке в девяти километрах отсюда. И еще один плюс для тебя: это типично бретонское поселение, почти нетронутое, с зеленым гранитом, скользкими мощеными улочками, старыми средневековыми колоннами и сводами – в общем, там есть все необходимое для того, чтобы на несколько часов забыть о Париже и Ренне. Советую заказать курицу с грибами и гратеном.
– Курица – это хорошо, – заметил Адамберг, следом за коллегой входя в заполненное на три четверти помещение трактира, оформленного в подчеркнуто средневековом стиле: копии старинных гобеленов, мечи и гербы на стенах, деревянные столы.
– Сядем вон там, – распорядился Маттьё. – Мне будет видна дверь, и я скажу тебе, когда он войдет. Его обычное место – за тем длинным столом, мы сможем разобрать все разговоры, если прислушаемся.
– Вот видишь, необязательно было торопиться, мы приехали на двадцать минут раньше.
– Поэтому я успею рассказать тебе историю Одноногого. – Маттьё слегка поморщился, как будто засомневавшись. – Только не удивляйся, наверное, я покажусь тебе странным. Начну тереть левый глаз или прикрывать его рукой.
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Пока нет. Но всякий раз, когда я заговариваю о призраке, что-то происходит с глазом. Я никому об этом не рассказывал, но тебе мне почему-то не стыдно признаться. Только никому ни слова, ладно?
– Ты веришь в Одноногого?
– Ни в коей мере. Тем не менее, едва я завожу о нем речь, как мне кто-то словно начинает выдавливать глаз. Разговор заканчивается – и все тут же проходит.
– И часто на тебя находит?
– Только при упоминании Одноногого. Теперь ты решишь, что я спятил. А с тобой что-нибудь такое бывало? Ненормальное?
– Столько раз, что и не сосчитать. Так что не бойся, рассказывай.
Маттьё улыбнулся и на всякий случай заранее прикрыл ладонью глаз.
– Я тебя слушаю, – сказал Адамберг, подождав, пока официантка разложит приборы.
– Это очень старый призрак. Он появился еще до того, как отец Шатобриана купил замок. Был такой граф, его звали Мало де Коэткен – самое что ни на есть бретонское имя. В 1709 году он потерял в сражении ногу и с тех пор носил деревянный протез. По ночам в замке Комбур нередко слышался стук деревянной ноги по каменным плитам. Подожди, я записал слова Шатобриана: «Слуги рассказывали, что некий граф де Комбур с деревянной ногой, умерший триста назад…» – на самом деле он скончался в 1721 году – «…иногда бродит по замку, и они встречали его в лестничной башенке; порой, говорили они, его деревянная нога разгуливает одна в сопровождении черного кота…» Некоторые еще рассказывали, что порой слышали мяуканье кота-призрака. Отец Шатобриана безоговорочно в это поверил и не преминул рассказать об этом детям. Сладких снов, милые детки! Передай мне, пожалуйста, воду, надо промыть глаз.
Маттьё смочил салфетку и приложил ее к веку, которое, как показалось Адамбергу, немного покраснело. – Внимание, вот и он, – тихо сказал Маттьё. – Нынешний Шатобриан, Норбер. Посмотри на него, но только незаметно: он человек приятный и скромный, хоть и одет довольно необычно. У него удивительная судьба, только слишком тяжело она давит ему на плечи.
Немного повернувшись и не отрываясь от бокала с вином, Адамберг с изумлением обнаружил, что в зал вошел тот же самый человек, которого он нарисовал в своем блокноте. Худощавый, с правильными чертами лица, заостренным подбородком, красиво очерченными губами и немного меланхоличным взглядом, он был точной копией знаменитого писателя. Адамберг, ни секунды не веривший в невероятную «встречу», обещанную Маттьё, пристально смотрел на вошедшего: тот непринужденно здоровался с гостями и гостьями, легкой походкой переходя от стола к столу. Одет он был хорошо, но неброско, каждый предмет его костюма сам по себе выглядел классическим – облегающие брюки, белая рубашка, жилет, удлиненный черный пиджак, – но все вместе создавало ощущение, будто на нем костюм XIX века. Впечатление усиливали завязанный на шее маленький белый платок и поднятый воротник рубашки, впрочем, они никого не раздражали, поскольку всем было известно, что у Шатобриана проблемы с горлом. Отвечая на его приветствие, одни говорили: «Добрый вечер, виконт», – другие: «Добрый вечер, Шатобриан», – третьи просто: «Добрый вечер, Норбер».
– Хватит его разглядывать, – прошипел Маттьё. – Повернись ко мне. Черт, он собирается подойти к нам. Притворись дурачком, сделай вид, что не узнал его, ему будет приятно.
– Мне почудилось, или он на самом деле изображает персонаж девятнадцатого века?
– Представь себе, на этом настаивает лично мэр. Ради рекламы, ради туристов, которые конечно же расстроятся, увидев Шатобриана в свитере и резиновых сапогах. Поверь, торговцы Лувьека на этом неплохо зарабатывают. Норберу такое положение в тягость, он хотел бы порвать связь с замком Комбур и своим обременительным предком.
– В таком случае почему он согласился на эту роль?
– За это мэр платит ему небольшую пенсию и предоставляет бесплатное жилье. К тому же Норбер подрабатывает, дает частные уроки истории, литературы, математики, химии и биологии, истории искусства, философии и еще каких-то там наук. Его познания не так глубоки, как у твоего Данглара, зато чрезвычайно обширны. Его ученики быстро делают успехи, он очень востребован.
– Данглар полный ноль в естественных науках и математике. Получается, этот костюм – что-то вроде униформы?
– Именно. Впрочем, мне всегда казалось, что эта одежда не вызывает у него отвращения. Думаю, предок по-прежнему держит его за полу пиджака, хотя сам Норбер этого, возможно, не осознает. Наверное, тоже легкий сдвиг.
Норбер де Шатобриан подошел к их столу и протянул руку Маттьё, тот привстал и поздоровался.
– Сидите-сидите, Маттьё, – попросил Шатобриан мягким, мелодичным голосом. – Нам с вами уже доводилось встречаться в Комбуре и Лувьеке, например, когда ко мне в дом проникли полоумные туристы, желавшие сделать фотографии, и, что еще хуже, они тогда перевернули все вверх дном в поисках каких-то неведомых заметок, оставленных великим писателем. Комбурские жандармы позвали вас на подмогу.
– Да, это было лет пять-шесть назад. Парочка фанатов. Их обвинили во взломе и незаконном проникновении в жилище. Кстати, они так и не нашли, что искали.
– Разве что мою частную жизнь. Но я уже привык, – вздохнул Шатобриан. – Вы проявили в этом деле безупречный такт.
– Спасибо за добрые слова, месье, – произнес Маттьё, слегка наклонив голову.
– Не за что. И зовите меня Норбер, как и все здесь.
Мужчина учтиво повернулся к Адамбергу:
– А ваше фото, если не ошибаюсь, было опубликовано вчера в местной газете. Вы тот самый комиссар, который положил конец кошмарным злодействам этого убийцы, и для меня большая честь выразить вам восхищение. Однако они не уточняют, каким образом вы на него вышли. Думаю, они умолчали об этом намеренно?
– Неужели вас это интересует, Норбер? – спросил Маттьё, смущенно запнувшись на имени, хоть и понимая, что Шатобриану нравится непринужденность в общении.
– Право же, остается только гадать, как комиссар умудрился выбраться из этого лабиринта.
– Не хотите ли выпить с нами сидра? – предложил Маттьё, указывая на свободный стул. – Думаю, мой коллега не станет скрывать свои секреты.
Норбер кивком поблагодарил Маттьё и сел за стол, аккуратно откинув полы пиджака.
– Пять жертв, у всех множественные резаные раны, – сказал Адамберг, – но это вы и так знаете. Всего сто шестьдесят ран, и все разные. Совсем разные. Я бы сказал, слишком разные.
– «Все, что излишне, несущественно», говорил Талейран, но в вашем случае, кажется, наоборот.
– Верно, а потому, рассортировав их, я обнаружил сходство между ними, пусть и незначительное, но неизменное, систематическое. Это привело нас прямиком к убийце, который орудовал по всему северо-западному региону. Пришлось сделать анализ более семисот образцов ДНК, чтобы его обнаружить.
– Вы нашли его ДНК?
– Он оставил небольшую полоску крови, она оказалась чуть шире, чем раны. Он прорезал свою перчатку.
– Более семисот проб… – задумчиво протянул Норбер. – У кого их брали?
– У торговых агентов, курьеров, водителей, которые колесят по дорогам региона. Уверяю вас, – улыбнулся Адамберг, – что как минимум двоим из моих коллег очень не понравился этот последний этап работы, а уж тем, у кого брали образцы, и подавно. Можно их понять.
– А вот я, при всей моей лени и любви к праздности, всячески помогал бы вам в этих скрупулезных поисках, так что позвольте еще раз выразить вам мое восхищение. А вот и ваш заказ, не стану портить вам трапезу. Курица с грибами – отличный выбор.
Он поклонился на прощание, маленький шейный платочек соскользнул на пол, Адамберг подобрал его и протянул владельцу.
– Извините, – сказал Шатобриан, – он то и дело падает. Надо было заказать подлиннее, но он выглядел бы чересчур по-старинному, а к этому я совсем не стремлюсь, – проговорил он, улыбаясь и завязывая платок.
Шатобриан удалился, на ходу что-то обсуждая с хозяином заведения, солидным мужчиной в возрасте, высоким и импозантным. Маттьё покачал головой.
– Идеально, – заметил он, – ты ответил ему так, как будто он обычный парень с улицы, такой, как все.
– Ты хочешь сказать, что я говорил с ним как парень с улицы?
– И что тут такого? Ты стыдишься разговаривать как полицейский? Но ты просто ответил на его вопрос, разве нет?
– А у меня вопрос, почему его так интересуют детали. Надеюсь, я удовлетворил его любопытство.
– Ты боишься, что разочаровал Шатобриана? Не парься, это не тот Шатобриан. Тебя немного смутила его изысканная речь, да и лицо тоже.
– А как ты объяснишь, что он вылитый писатель с портрета?
– Ешь, а то остынет, – сказал Маттьё, наполняя бокалы. – Видишь, газетчики уже вплотную занялись этой темой. Погоди-ка, давай послушаем, о чем говорят за большим столом, подозреваю, это будет забавно.
За большим столом сидели девять гостей. Одним из них был Шатобриан, занявший свое привычное место.
– Ну так что, виконт? – заговорил мужчина с мощной мускулатурой. – А ты что думаешь?
– Это Гаэль, лесничий, – шепнул Маттьё. – Задира, спорщик. Норбер – одна из его любимых мишеней.
– Прекрати наконец называть меня виконтом, черт возьми! – вспылил Шатобриан. – Я такой же виконт, как вы все. Сколько раз тебе повторять? О чем я что-то думаю? – сердито спросил Норбер, приступая к омлету.
– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Об Одноногом из Комбура: вот уже три недели люди слышат, как он бродит ночью по улицам, стуча своей деревяшкой.
– Истинная правда, – подхватила толстая дама, – не далее как вчера я слышала его прямо под моим окном, его деревянная нога скребла по камням, я прямо похолодела от ужаса.
– Я тоже слышал, – кивнув, заговорил мужчина за тем же столом. – Кинулся к окну посмотреть, а там ничего. С привидениями всегда так. С этим тем более, у него вообще видна только деревянная нога.
– А это Горбун, как ты и сам мог догадаться, – прошептал Маттьё, указав на мужчину за стойкой, прислонившегося спиной к стене. – Маэль Ивиг. Кто только не пытается на ходу прикоснуться к его горбу, чтобы поймать удачу, и его это бесит, что вполне понятно. Кстати, Норбер этого никогда не делает.
– С чего ты взял, что меня это касается больше, чем других? – спросил Шатобриан у лесничего.
– Не строй из себя невинного младенца, виконт. Все-таки Одноногий из замка Комбур.
– Можно подумать, я там живу. Вам хорошо известно, что я не переступал порог замка и впредь не собираюсь. Я из Лувьека, а не из Комбура.
– Но Одноногий все-таки отчасти Шатобриан, – не отставал лесничий.
– Ты что думаешь, Гаэль? – рассердился Шатобриан. – Что я пошел в замок и отыскал привидение, чтобы вас немножко развлечь?
– Вполне вероятно, что какой-нибудь человек или даже мальчишка ради забавы ходит и стучит палкой по мостовой, – предположил красивый мужчина с густыми седыми волосами, пытаясь разрядить обстановку.
– Местный доктор, – пояснил Маттьё. – Лоиг Жафре.
– Так оно и есть, – подал голос Горбун. – Норбер, между прочим, всех тут уважает и никому не хочет проблем. Вам бы тоже не мешало вести себя как он, особенно тебе, Гаэль. Первый, кому вздумается портить ему жизнь, будет иметь дело со мной.
– Тем не менее ноги его, то есть деревяшки, не было в Лувьеке давным-давно, целых четырнадцать лет, – снова заговорила толстуха. – Вы помните?
– Да, тогда Одноногий месяца два-три стучал по ночам своим протезом. И что случилось потом?
– Некоего Жана Армеза застрелили прямо в постели, и все его накопления исчезли.
Адамберг посмотрел на Маттьё, поднял бровь, и тот кивнул.
– Это единственное убийство, случившееся в Лувьеке, люди были потрясены, – сказал Маттьё. – Здесь так спокойно, что жители даже не запирают двери – забывают. Армез по глупости прятал деньги под матрасом. Тайник себе устроил, видишь ли. Подозревали, что это дело рук неопытных воров-малолеток, отморозков без тормозов, искали молодых парней, у которых внезапно появились деньги, – никаких результатов. Но больше всего жителей взбудоражил тот факт, что Одноногий сразу исчез из Лувьека. И появился только сейчас.
– А теперь, когда он вернулся, как вы думаете, кто умрет? – спросил какой-то тощий мужичок.
– Не знаю, что у вас с головой, – проговорил Шатобриан, рассматривая на свет вино в бокале, который он, следовало признать, поднял гораздо более грациозным жестом, чем его сотрапезники. – Во-первых, должен вам напомнить: привидений не существует. Вы бретонцы, а значит, у вас есть голова на плечах. Во-вторых, призрак не покидает своего жилища. В-третьих, насколько я знаю, комбурский призрак никогда ни на кого не нападал. В-четвертых, четырнадцать лет назад меня не было в Лувьеке, я еще сюда не вернулся. Надеюсь, вас такие объяснения устраивают? Один из вас услышал какой-то громкий мерный стук, а может, он ему просто приснился. И вы вслед за этим человеком тоже стали слышать этот звук, который, вероятнее всего, существует только в вашем воображении. Коллективная галлюцинация. Это все просто иллюзия, и чем скорее вы о ней забудете, тем скорее испарится ваш Одноногий.
Краткая речь Шатобриана и подоспевшие три бутылки вина подвели черту под дискуссией, растворившейся в общем гуле голосов.
– Они на самом деле в это верят? – спросил Адамберг.
– Боюсь, что так, по крайней мере, многие из них. Кто-то больше, кто-то меньше.
– И они считают, что Одноногий разгуливает по улицам, оттого что тут живет Шатобриан?
– Вроде того, даже несмотря на то, что, как мы с тобой слышали, четырнадцать лет назад Шатобриана в Лувьеке не было. Но в таких делах логику в расчет не берут. Например, здесь твердо верят, что, если кто-то наступит на твою тень, особенно на голову, это навредит твоей душе и в скором будущем приведет к смерти. Многие, конечно, над этим смеются и развлекаются тем, что ходят по чужим теням. Особенно дети: собираются стайками и скачут по теням до тех пор, пока их не прогонят пинками.
– Я сталкивался с этим у себя в деревне, в Пиренеях. Моя бабушка держала нас за руку и останавливала, если кто-то переходил через улицу. Оберегала наши тени.
– Это старо как мир, такие верования есть у каждого народа, – заметил Маттьё, убрав наконец руку от глаза. – Но ты спросил меня об этом поразительном сходстве. Версий всего три. Двойники встречаются так редко, что, пожалуй, самым правдоподобным объяснением кажется подлог. Меня одолело любопытство, и я стал копать. Тщательно изучил приходские книги с записями о новорожденных, архивы мэрии. Ничего, – сокрушенно покачал головой Маттьё. – Ни одного подчищенного или подтертого документа, почерки кюре и сотрудника мэрии совершенно узнаваемы. Он действительно родился здесь, в Лувьеке, пятьдесят три года назад, его отец – Огюст Феликс де Шатобриан. В общем, он своим внешним сходством со знаменитостью никак не воспользовался. Уж самозванец наверняка постарался бы извлечь из этого выгоду, ты согласен? А у Норбера от этого сходства, наоборот, одни неприятности. Он работал то здесь, то там, его охотно принимали благодаря имени и внешности, даже не спрашивая диплома. Он не доучился и не получил диплом, например, учителя литературы и толком не справлялся с преподаванием, тем более что школьные программы и занятия по расписанию приводили его в ужас. Всю свою жизнь он терпел неудачи и провалы и в конце концов вынужден был, поджав хвост, вернуться сюда, в Лувьек.
– Твоя вторая версия?
– Его отец, также уроженец Лувьека, так гордился своим именем и своим отпрыском, что провел долгие годы, роясь в архивах, чтобы воссоздать обширное генеалогическое древо своей семьи. Оно так и осталось в архиве мэрии, Норбер даже не пожелал его забрать. Документ размером метр на два составлен с большой точностью, со всеми именами и датами – отец Норбера был нотариусом с кристально чистой репутацией, – я изучил это древо, потратив не один час. Есть очень дальняя родственная ветвь, где фигурирует Норбер Арно де Шатобриан, первым в роду носивший это имя, которое потом передавалось от отца к сыну. В этом случае наш Норбер, получается, четвероюродный. Далековато от того самого Шатобриана, правда? Тем более для подобного сходства?
– Слишком далеко.
– Остается моя любимая версия: он незаконнорожденный. Того Шатобриана – как бы это сказать? – настоящего, женщины просто обожали. У него было столько любовных связей, что в результате наверняка осталось многочисленное потомство, которое писатель не захотел признать. Но давай предположим, что одна из этих дам имела над ним такую власть, что заставила дать ребенку знаменитую фамилию. В таком случае наш Норбер может считаться прямым потомком Шатобриана, по праву носящим свое родовое имя.
– Два века – многовато для подобного сходства.
– Не забывай: в таких семействах нередко случались браки и связи между родственниками. А это могло увеличить генетическую вероятность такой аномалии. Я не вижу другого объяснения, даже если оно не вполне убедительно. Выпьем по последней, прежде чем попрощаться?
– Не знаю, – проговорил Адамберг и неопределенно взмахнул рукой.
– Как хочешь, я тебя не заставляю.
– Дело не в этом, – словно оправдываясь, сказал Адамберг. – Я довольно часто говорю «не знаю».
– Почему?
– Не знаю, – улыбнулся комиссар. – Давай по последней, Маттьё.