Ужин – одна из самых важных форм досуга. Гораздо почетнее быть приглашенным на ужин, чем на обед или на вечеринку.
– Знакомьтесь – Хьюго! – Софрония, младшая сестра Епифании, явно без ума от самодовольно улыбающегося спутника. – Он – любовь моей жизни!
Господи помилуй.
Софрония предпочитает сокращать свое имя до «более крутого» Рони, и она – полная противоположность Епифании во всех возможных смыслах. Высокая и фигуристая, с роскошной гривой иссиня-черных волос, большая часть которых принадлежала раньше девочкам-сироткам из Индии. Выдающиеся волосы дополняют глаза – сегодня они столь изумительно бирюзовые, что она явно носит контактные линзы либо сделала косметическую операцию по смене цвета (оказывается, это становится очень популярным – очередной ценный факт, почерпнутый из «Гугла»). Свой сногсшибательный образ Рони дополнила акриловыми ногтями, которые легко можно принять за холодное оружие. Она нанесла больше косметики, чем продается в супермаркетах по субботам, и залила все это лаком для волос и духами в таком объеме, что можно было бы задушить целую стаю шахтерских канареек. Именно таких, как она, моя бабушка, неодобрительно цокая языком, называла привлекательными в «очень очевидном» смысле. Платье Рони практически отсутствует – в буквальном смысле. Оно мало минимум на размер. Двенадцатилетней девочке. Рони работает в колл-центре, но, глядя на нее, я поражаюсь, как она вообще может что-то делать. Должно быть, по утрам она тратит несколько часов, чтобы накраситься, а потом у нее возникает непростая задача сохранить лицо в целости. Как от нее не отваливаются куски краски – для меня полная загадка.
У меня закрадывается тайное подозрение, что Хьюго – агент по недвижимости и – это лишь предположение – полный придурок. На нем ярко-розовая рубашка и дизайнерские джинсы, а его улыбка примерно такая же искренняя, как обещания политиков. Но может, он просто нервничает в незнакомой компании.
– Неплохое тут у тебя местечко, Фанни, – нарочито громко заявляет он Епифании. – Продал похожее на прошлой неделе за кругленькую сумму паре из Лондона. Разумеется, дизайн интерьера там сделан профессионалом, не то что у тебя, и нет всего этого старья (он обводит жестом драгоценное имущество Епифании), но, если немного поработать, добавить качественную сантехнику и мебель, твое будет стоить почти столько же. Если задумаешься о продаже, дай знать, я с удовольствием дам тебе пару наводок.
Выходит, я была права оба раза. Епифания с трудом сглатывает и отвечает с завидным самообладанием:
– Спасибо, буду иметь в виду. И кстати, предпочитаю, когда меня называют Епифания.
Хьюго слишком занят расчетом рыночной стоимости ее жилища, чтобы ответить.
Епифания в роскошном черном с золотой вышивкой кимоно тридцатых годов, как всегда, приветствует меня воздушными поцелуями и подает приветственный бокал «Совиньон Блан». Она закатывает глаза в сторону Хьюго, и я сочувственно улыбаюсь. Епифания очень любит сестру, но ей частенько приходится бороться с желанием ее придушить. Рони – милая девушка с прекрасными зубами, изумительной грудью и полным отсутствием здравого смысла, из-за чего она постоянно вляпывается в катастрофические отношения с довольно неприятными мужчинами, и ее вечно постигают разочарования в любовных делах. Список ее предыдущих парней привел к справедливой настороженности у Епифании и у меня перед знакомством с новыми возлюбленными, и Хьюго производит явно не лучшее первое впечатление.
Помимо меня, пришла наша общая подруга и моя коллега Хелен с мужем Альбертом, астрофизиком. У них есть восхитительная дочь, Джулия, уже в свои одиннадцать лет пугающе красивая и мудрая, и я имею честь быть ее крестной, феей или вроде того. Я очень радуюсь, увидев, что мой Эдвард с Лордом Байроном уже здесь, элегантно растянулись на кушетке. Мы с Эдвардом познакомились на учебном курсе много лет назад, когда я еще работала на местные власти. У джентльмена, который вел учебу, были досадные неприятности с личной гигиеной, которые можно легко было решить походом в душ и, возможно, чистой рубашкой, но вместо этого он пытался замаскировать их чем-то, что подозрительно напоминало по запаху хвойный дезинфектант, и отчаянно прижимал руки к бокам. Обучение проходило в крошечном помещении бывшей фабрики в особенно жаркий день лета. Не в силах выносить бесконечную монотонность голоса преподавателя вкупе со специфическим ароматом его тела и совершенно не вдохновленные премудростями обязательных конкурентных торгов, мы провели большую часть дня прогуливая занятия за мусорными баками с сигаретами Эдварда. Случайно сплоченные одинаково чувствительными носами и низким порогом скуки, с тех пор мы были неразлучны. Эдвард – библиотекарь в отделе антикварных книг, с особым интересом к редким и ценным историческим томам. Он – страстный коллекционер старинных детских книг, ненасытный читатель литературы начала двадцатого века и мой самый любимый мужчина во всем мире. Веселый, неглупый, остроумный, язвительный и питает глубокую страсть к канадскому певцу Майклу Бубле. Лорд Байрон – его маленький, но идеально ухоженный гладкошерстный фокс-терьер. У Лорда Байрона и кошек Епифании – полное взаимопонимание. Они совершенно друг друга игнорируют и, вероятно, страшно брюзжат на тему друг друга на следующий день. Я присоединяюсь к ним на кушетке и выпрашиваю у Эдварда сигарету – он курит их через янтарный мундштук с серебряным наконечником, сбрасывая пепел в горшок с аспидистрой.
– Я смотрю, Софрония пришла сегодня в наряде fille de joie. А в вопросах макияжа она явно не сторонница философского принципа «ars est celare artem».
– Ой, Эдвард, хватит, не порти удовольствия. Если уж говоришь гадости, то делай это на английском, чтобы я понимала, – к нам с заговорщическим видом наклоняется Хелен.
– Откуда ты знаешь, что я говорил гадости, если не понимаешь? – с деланым возмущением отвечает Эдвард.
– Потому что ты говорил.
– Я лишь сказал, что Рони одета как жрица любви и явно чужда принципу «чем меньше, тем лучше» в вопросах макияжа.
– Или декольте. Я очень надеюсь, что меня не посадят с ней рядом. Она так надушилась, что я боюсь задохнуться.
Закончив бросать профессиональные взгляды на квартиру Епифании, Хьюго с важным видом подходит к нам.
– Итак, Эдвард, какая у вас машина?
– Вообще-то, у меня нет машины.
Сомневаюсь, что Хьюго это интересно. Он просто хочет рассказать нам про свою.
– Только получил новенький «Бумер», темно-синий кабриолет, резвый, как метеор.
Я пытаюсь придумать какой-нибудь вежливый ответ и ради Епифании стараюсь изо всех сил. Что касается транспорта, я куда лучше разбираюсь в велосипедах с кисточками на руле, и мне удается выдавить лишь:
– Звучит очень практично.
Зря я беспокоилась. Вскоре становится ясно, что Хьюго нужна публика, а не беседа. За десять минут нам оглашается подробная опись ценного имущества Хьюго, включая детальную информацию о его полностью встроенной ультрасовременной домашней развлекательной системе, квартире на Ибице и подписанном экземпляре диска Кайли Миноуг «Шоугерл: Возвращение». Еще мы узнаем, что он прекрасно катается на лыжах, может перепить практически любого, лично знаком с вокалистом группы «Оазис» Лиамом Галлахером и может бесплатно достать билеты в местный кинотеатр – там работает управляющим его двоюродный брат. Хьюго, несомненно, принадлежит к сильным мира сего.
Из кухни появляется Стэнли и объявляет, что ужин готов. Я с облегчением узнаю, что сижу не рядом с Рони, а значит, можно не бояться моментального удушья или необходимости поддерживать беседу о достоинствах и проступках разных сериальных звезд. Она сидит между своим новым мужчиной и Епифанией. Но я все же расстроена своей позицией между Хьюго, который, боюсь, проведет весь вечер в рассказах о своих идиотских достижениях, и Эдвардом, который проведет весь вечер его подстрекая. Эта рассадка ставит меня в довольно затруднительное положение.
Много лет назад Епифания подарила мне на день рождения «Книгу этикета (полный справочник социальных норм)» известной светской львицы Леди Трубридж. И с тех пор я стала ее рьяной поклонницей. Ее книга – бесценное руководство по всем щекотливым вопросам, например: снимать ли перед обедом перчатки, когда следует или не следует делать поклон, как вести себя с прислугой и что надеть на Ривьере. Особенно большой и подробный раздел посвящен поведению за столом, в частности тому, как правильно есть определенные блюда – «не следует переворачивать птицу на тарелке или пытаться есть ее ноги» – и как обеспечить досуг всем гостям. Леди Т. советует: «Хозяйка должна постараться расположить мужчину, который любит слушать собственный голос, рядом со скучной или молчаливой женщиной». Что Хьюго наслаждается собственным голосом, сомнений уже не осталось, но ведь Епифания только с ним познакомилась, так что вряд ли меня сочли молчаливой или скучной. Но еще Леди Т. Пишет: «Гость, принимающий приглашение на ужин, должен осознавать свою ответственность перед хозяевами и взять на себя труд по развлечению своих соседей, даже если он предпочел бы другую компанию». Черт. Значит, я должна попытаться с ним поговорить.
Лорд Байрон сидит за столом с другой стороны от Эдварда, и у него есть персональная льняная салфетка, приделанная серебряной клипсой к ошейнику. Перед ним стоит маленькая серебряная мисочка, и он терпеливо ждет ужина, демонстрируя прекрасное воспитание. Я беру себя в руки, подключаю всю свою любезность (а ее, надо сказать, не слишком много даже в лучшие времена) и, сделав для храбрости несколько глотков вина, поворачиваюсь к Хьюго.
– Итак, Хьюго, расскажи, почему ты решил стать агентом по недвижимости?
Знаю, не слишком оригинально, но все же лучше, чем «Итак, Хьюго, расскажи, что заставляет тебя вести себя как полный придурок?».
– Ну, если честно (ого, что-то новенькое для агента по недвижимости!), у меня талант взаимодействовать с людьми. Они доверяют мне, и я постоянно работаю над собой. Я готов на что угодно, лишь бы достичь цели. Меня признавали лучшим продавцом месяца чаще, чем кого-либо еще из нашего отделения, а чем чаще меня признают, тем больше я зарабатываю.
– Должно быть, за это очень много платят, – замечает Эдвард.
Я пинаю его ногой под столом – боком, что слегка неудобно. Сильно пинаю.
– Ради этого и стараюсь. То, что мне нравится, стоит денег, и немало. «Хорошо работать, хорошо отдыхать, твердо стоять» – таков мой девиз.
На фразе «твердо стоять» Хьюго поворачивается ко мне и подмигивает. Эдвард щиплет меня под столом за ногу. Больно. Я делаю еще один глоток вина. Мысли о «твердо стоящем» Хьюго – это для меня уже слишком. Нужно срочно сменить тему.
– Хьюго, а что ты любишь читать? У Эдварда прекрасное собрание антикварных книг. Он библиотекарь.
Хьюго громко смеется, словно я пошутила, и отвечает:
– Книги – это не мое, по мне, так пылесборники. Если история действительно стоящая, я лучше дождусь, пока она выйдет на DVD.
Я чувствую, что Эдвард начинает терять терпение. Его тон по-прежнему вежлив, но в словах проскакивает затаенная ненависть.
– Вполне можно понять, если учесть, сколько ты заплатил за свою потрясающую развлекательную систему.
– Именно, Эдди. Признайся, должно быть, жутко скучно переставлять целый день книжки. Это вовсе не та головокружительная карьера, что нужна мужчине. Книги хорошо смотрятся в библиотеке какого-нибудь чертовски огромного дома, из тех, что я пытаюсь продать людям, которые воображают себя интеллектуалами. Но даже они на самом деле не будут эти книги читать. Просто хотят, чтобы так думали их друзья.
Хьюго только что принизил одну из главных радостей в жизни Эдварда до уровня предмета интерьера, и я борюсь с желанием вылить ему на промежность что-нибудь горячее. Как раз вовремя, Стэнли подает суп. А Лорду Байрону приносят толстую свиную сосиску, порезанную на кусочки. Он одобрительно обнюхивает еду и приступает к трапезе. Ложка с супом Хьюго замирает в опасном положении, на полпути между тарелкой и ртом, и я сразу понимаю, что настал момент истины. Момент, когда судьба Хьюго будет решена, момент, когда он не сможет смолчать. И пробил час, и явился придурок.
– Поверить не могу, что ты позволяешь собаке есть за столом. Не слишком гигиенично, разве нет?
Хьюстон, у нас проблема. Я наблюдаю, как огромная капля супа неотвратимо падает с ложки Хьюго и приземляется на его кислотно-розовую рубашку. Это кроваво-красный борщ, и теперь кажется, что на груди у него маленькая рана. Впрочем, вечер только начался, судя по разговорам Хьюго и набору приборов на столе, у него все шансы вскоре получить и настоящую.
– Лорд Байрон всегда ужинает с нами, за столом, и не беспокойся – он полностью привит, так что вряд ли чем-то от тебя заразится.
Вид у Эдварда дружелюбный, но тон ледяной. Его терпение наконец лопнуло. В этот момент большинство людей бы поняли намек, сменили тему или просто заткнулись. Но не Хьюго. И он выбирает себе в союзники наименее подходящего человека. Он поворачивается ко мне.
– Тебе не кажется глупым, когда хозяева обращаются со своими животными, как с людьми?
– Конечно, Хьюго, – отвечаю я. – Меня поражает, когда совершенно разумные на первый взгляд хозяева считают, будто могут обращаться со своими кошками и собаками насмешливо, будто они – люди. Ведь абсолютно ясно, что Лорд Байрон куда умнее большинства людей, и я уверена, что его манеры безупречны.
Хьюго гомерически хохочет (слово дня – смеяться громко или не в меру), а это не самый лучший ответ.
– Рони предупреждала меня, что у ее сестры эксцентричные друзья. А по-моему, вы все просто чокнутые.
Уверена, Леди Т. бы крайне неодобрительно отнеслась к удару кулаком одним из гостей другого, так что, если это продолжится, мне, возможно, придется сесть себе на руки.
– Уверяю тебя, у меня не было намерений тебя веселить.
Хьюго снова находит мой ответ безмерно забавным и хрюкает от смеха, словно трюфельная свинья-кокаинщица. Эдвард наблюдал за разговором с плохо скрываемой яростью из-за хамства Хьюго, но теперь в его глазах сверкнуло озорство. Он спрашивает у Хьюго почти доброжелательно:
– А почему именно ты считаешь нас «эксцентричными»?
– Ну, для начала, вы носите одежду, которую большинство нормальных людей сочтет маскарадным костюмом!
Хьюго явно считает себя остроумным и мудрым. И он еще не закончил.
– И высказываете убеждения, в которые явно не верите сами, просто привлекаете внимание эпатажем.
Я раздумываю, сочтет ли он резкий удар по яйцам в равной мере шокирующим и развлекающим.
– Например? – Эдвард побуждает Хьюго открыть рот еще шире, чтобы поглубже запихнуть туда свою ногу. Хьюго откидывается на спинку стула и готовится изречь очередную мудрость.
– Например, вся эта история с собаками. Согласен, они довольно милые, эти избалованные песики, – он снисходительно машет рукой в сторону Лорда Байрона, – но они слишком маленькие, чтобы считаться нормальными собаками.
– А как насчет волкодава Маши? Это «нормальная» собака? – спрашивает Хелен, которая слушает разговор с возрастающим раздражением.
– Ну, это совсем другое дело! – поворачивается ко мне Хьюго с развратной улыбкой. – Размер имеет значение, – он поднимает пустой бокал, показывая, что ему нужно долить еще вина, и продолжает: – Но, разумеется, большинство этих избалованных собачонок лишь заменяют детей людям, которые не хотят брать на себя настоящую ответственность.
Повисает короткая, но крайне неловкая пауза, но потом Рони объясняет:
– У Хьюго есть маленькая дочка, Софи. Она живет с мамой, но приезжает к нему на каждые третьи выходные.
Я скорее чувствую, чем вижу тревожные взгляды, и все в моем направлении. Под столом Эдвард берет и слегка сжимает мою ладонь. В этот момент я извиняюсь и выхожу из-за стола. В безопасном укрытии прекрасной уборной Епифании я пытаюсь сморгнуть подступающие слезы вины. Стены маленькой комнатки покрыты странными и чудесными картинками, вырезанными из журналов, вдохновляющими и жизнерадостными цитатами и всем остальным, что понравилось Епифании. Подоконник заполнен китчевыми безделушками, а маленькое окошко обрамлено гирляндой огоньков в форме цветов, которые отражаются в зеркале на двери. Женщина, которую я вижу в зеркале, – эгоистичная, жалеющая себя дура, немногим лучше кошмарного Хьюго. Это изысканное молчание – полностью моя вина.
Сегодня моему сыну исполнилось бы четырнадцать, и все эти годы я обрекала своих друзей. Обрекала на болезненную осторожность из страха задеть мои чувства, и понадобилась бесцеремонность Хьюго, чтобы до меня наконец дошло. Моя скорбь превратилась в одержимость, дурную привычку, как истрепанное до дыр детское одеялко, с которым я спала слишком долго. Хватит. Я снова смотрю в зеркало и пытаюсь представить, каким бы увидел мое лицо незнакомый человек. В нем есть все необходимые компоненты, чтобы казаться относительно привлекательным: зеленые глаза, полные губы хорошей формы и ровный, прямой нос. Но во взгляде нет жизни, и глубоко въевшееся поражение виднеется в каждой черте. Женщина в зеркале – не я. Она – лишь призрак, которому я позволила занять свое место, и я больше не хочу ею быть. Я хочу стать прежней Машей, которая, дай бог, по-прежнему прячется где-то внутри меня, висит на кончиках пальцев. Возвращаясь в столовую, я сталкиваюсь с Епифанией, которая уносит суповые тарелки обратно на кухню. Она встревожена.
– Ты в порядке? – спрашивает она.
Хватит.
За столом Стэнли раскладывает ризотто с горошком и мятой. Съев немного, Хьюго начинает сморкать нос в салфетку. Леди Т. крайне резка на тему «некрасивого поведения за столом», и, уверена, она бы определила это именно так. Но Епифания явно задалась целью быть радушной хозяйкой до последней капли крови: она поворачивается к Хьюго.
– Хьюго, расскажи, какой дом тебе было продать сложнее всего?
Она старается изобразить искреннюю заинтересованность, несмотря на тот факт, что с момента появления Хьюго говорил непрерывно, восторженно и исключительно о себе. Единственными передышками от этого безжалостного хвастливого монолога были периодические обидные и дурацкие замечания, направленные в сторону одного из ее гостей.
– У меня никогда не возникало сложностей с продажей недвижимости.
Почему мы не удивлены?
– У меня особый талант. Нужно просто знать, о чем говорить покупателям и о чем умолчать.
– Но разве сейчас не существует определенного свода правил, созданного, чтобы защитить нас, простых смертных, от коварных агентов по недвижимости с их заманчивыми описаниями и ловко обрезанными и отредактированными фотографиями? – спрашивает Хелен, которая подумывает о переезде.
– Говорят, такой документ существует, но меня это не слишком волнует.
Хорошие манеры Хьюго иссякают прямо пропорционально объему вина, которое он заливает себе в глотку. Притом что вежливость изначально не была его сильной стороной. Он продолжает миссию, покоряя нас своей потрясающей, престижной работой.
– Но, я вам скажу, у меня было несколько рискованных моментов.
– Не сомневаюсь, что скажет, – шепчу я Эдварду.
Хьюго выдерживает эффектную паузу, поправляя рукава своей жуткой розовой рубашки, и я замечаю у него на запонках слова «взболтать» и «смешивать» – агент 007 бы им гордился.
– Однажды я приехал показывать дом чуть раньше, чем нужно. Ожидая потенциальных покупателей, я решил проверить ящики с нижним бельем в хозяйской спальне. Я видел продавцов, и жена была в прекрасной форме. Я предполагал увидеть «Ля Перла», «Ажен Провокатор» и немного «Энн Саммерс» для пикантных поездок на выходные. Я неплохо разбираюсь в женском нижнем белье, особенно в том, как его снимать.
Хьюго мне подмигивает. Опять. Но на этот раз в ход идет и потная рука, которая ложится мне на бедро. В такой критической ситуации желание ударить Хьюго становится особенно сильным. Мои запасы любезности иссякают окончательно, я начинаю закипать. Эдвард задыхается от смеха, а Епифания залпом выпивает бокал. Альберт пристально всматривается в ризотто, а Рони с обожанием глядит на Хьюго, совершенно не замечая, что все остальные считают его заносчивым развратным болваном. Хьюго искренне верит, что мы все восхищены его дерзостью, и продолжает:
– В общем, я только начал, как домой неожиданно вернулась хозяйка и чуть меня не поймала.
– Какой ужас! – Стэнли откидывается на спинку стула и изумленно качает головой.
– Полностью согласен, приятель! – Хьюго не совсем понимает, что имеет в виду Стэнли. – Я успел лишь быстро просмотреть один ящик, когда она ввалилась.
Стэнли подается вперед и пристально смотрит на Хьюго тяжелым взглядом.
– Ты правда считаешь, что людям твоей профессии допустимо копаться в личных вещах клиентов?
– Я называю это рабочими преимуществами, приятель. Рабочими преимуществами.
На мгновение наступает неловкое молчание, когда каждый из нас, кроме Рони, пытается определить, должны ли мы по-прежнему соблюдать вежливость, или черта пройдена и, несмотря на советы Леди Т., пора сбрасывать перчатки. Первым решается Стэнли.
– Ну, а я бы назвал это мерзким копанием в нижнем белье, – тихо говорит он, с отвращением покачивая головой.
Хьюго слегка сбит с толку. Ему никогда не приходило в голову, что кто-то может поставить под вопрос его абсолютное великолепие, в котором он убеждается все сильнее с каждым выпитым глотком вина.
– Приятель, не будь таким серьезным. Попробуй рискнуть, хоть раз в жизни.
Теперь Хьюго разговаривает немного медленнее, мужественно пытаясь не путать слова, из-за избытка алкоголя предложения выскальзывают у него изо рта с опасной скоростью, и все усилия напрасны.
– Я принесу десерт, – выдавливает Стэнли сквозь сжатые зубы.
Через несколько минут Хьюго становится поразительно похож на бывшего советского президента Михаила Горбачева. Допившись до бессознательного состояния, он падает лицом в черносмородиновый мусс, и когда его поднимает заботливая Рони, у него на лбу появляется изысканное пурпурное родимое пятно. Он громко храпит, пока остальные курят и пьют кофе, и опасно раскачивается на стуле. От падения его спасает только Рони, которая следит и поддерживает его, словно куклу чревовещателя.
По словам Леди Т., любой инцидент за столом должен «по возможности игнорироваться хозяином, хозяйкой и гостями». Все мы, возможно, кроме Рони, с восторгом игнорируем Хьюго. Рони рассказывает всем о своем новом увлечении – ракс шарки, египетской разновидности танца живота, и предлагает станцевать, когда мы в следующий раз соберемся вместе.
– Не приведи господь, – шепчет Хелен. – Уж лучше у меня будет цистит.
Наконец Рони заказывает такси и пытается поднять Хьюго на ноги. Альберт галантно приходит ей на помощь и поддерживает его, пока Рони накидывает тому на плечи пальто. Пока Альберт ведет Хьюго к выходу, Рони сжимает мою руку.
– Прости. Он не хотел ничего плохого – насчет собак и детей. Просто напился.
Похоже, она всерьез расстроена, и я чувствую себя ужасно. На помощь приходит Эдвард.
– Не глупи, милая! – говорит он, утешительно обнимая ее за плечи. – Это все вино. В любом случае, мы почти не смогли разобрать, что он там говорил.
Я обнимаю ее, прежде чем она выходит на улицу вслед за Хьюго и Альбертом.
– А Альберт наконец оживился, впервые за вечер. И все благодаря отъезду Хьюго! – говорит Эдвард нам с Епифанией, пока мы безуспешно пытаемся не хихикать, глядя, как Хьюго отчаянно висит на Альберте, который выглядит все более смущенным и раздраженным. Лорд Байрон, наблюдающий за происходящим с явным презрением, спокойно подходит к Хьюго и мочится ему на ногу. Кроме меня этого никто не замечает, и, я думаю, в данном случае леди Т. оправдала бы мое поведение – береженого бог бережет. Я предпочитаю смолчать.
После неловкого отъезда Хьюго и Рони мы все поздравляем Епифанию с ее необыкновенной любезностью перед лицом крайней провокации и благодарим Епифанию и Стэнли за гостеприимство. Еще одно такси приезжает – за Хелен и Альбертом, и посреди сердечных прощальных объятий и поцелуев Альберт, из которого обычно не вытянуть ни слова, подмигивает мне и бормочет:
– Ох уж этот Хьюго! Полный придурок.
Эдвард и Лорд Байрон провожают меня домой. На улице ясно, холодно и спокойно, и наши шаги эхом разлетаются по улице, пока мы идем, держась за руки, под широким звездным небом.
– Ты в порядке? – спрашивает Эдвард, когда мы подходим к моему дому.
– Конечно.
Я целую его в обе щеки и Лорда Байрона – в лоб. Эдвард крепко обнимает меня и пристально смотрит в глаза, словно что-то ищет. В какой-то момент я чувствую: он хочет сказать что-то еще. Невысказанные слова замирают между нами, словно выдох в ночном воздухе, и улетают прочь. Видимо, я их спугнула. Эдвард ждет, пока я открою дверь, и отправляется домой.
– Кстати, – кричу я ему вслед, – твой пес описал ногу Хьюго.
На улице еще долго слышен его хохот.