Распростившись с Аркашей, как-то очень грустно посмотревшим на неё, Гита отправилась в общежитие. На сердце было очень тяжело, Мама была далеко, отчего хотелось плакать, что замечали люди вокруг. Девушка встала у окна на своём этаже и просто смотрела в окно, ощущая себя как-то… одиноко. Но в голове всплыли строки, вечные строки Песни Песней82, поэтому Мэйделе обратилась к Нему. Губы девушки шевелились, а слова молитвы будто прогоняли тоску и ощущение одиночества, заставляя брать себя в руки.
– Мэйделе! – Зоя Самуиловна, не поленившаяся подняться к девушке, назвала её так же, как тот явно влюблённый мальчик. – Тебе телеграмма!
– Телеграмма? Мне? – Гита мгновенно развернулась от окна, и, видя, как полыхнули надеждой глаза совсем ребёнка, женщина только вздохнула. – Спасибо-спасибо-спасибо!
Казалось, ещё мгновение, и девушка расцелует пожилую женщину. Читая всего несколько слов, Гита улыбалась, чтобы потом поцеловать бланк. Ривка нашла возможность вырваться из Ленинграда, встретиться со своей младшей сестричкой и поддержать не умеющую жить без Мамы девочку. Зоя Самуиловна решила попозже поговорить с товарищем Пельцер, иначе девочка сердце себе спалит. Женщина обладала большим опытом, поэтому понимала, что происходит с Гитой.
Ривкин поезд прибывал через три часа, но Мэйделе не выдержала, помчавшись на вокзал. Нужно было, разумеется, ждать, что и делала Гита, вызывая поначалу интерес милиционеров, никак, впрочем, не проявлявшийся. Вот наконец появился поезд, к которому рванулась девушка, и спустя несколько бесконечно долгих минут… Девушки стояли, обнявшись, на привокзальной площади, и каждому было видно – это близкие, родные люди.
– Не плачь, Мэйделе, – попросила Ривка. – Так хотела наша Мама, чтобы мы поехали учиться, надо слушаться.
– Я слушаюсь, Ривка, – всхлипнула Гита. – Но это так тяжело – уезжать из родного дома…
– Я знаю, малышка, – старшая сестра погладила младшую. – Ты уже нашла синагогу?
– Да, – кивнула младшая сестра, вспоминая ошарашенное лицо местного ребе.83 – Я молюсь за вас всех, чтобы Он вам ниспослал мир, забрав всех врагов.
– Ох, Мэйделе… – вздохнула Ривка, понимая, как тяжело на самом деле их младшей, их девочке.
Провожать сестрёнку было больно, но Мэйделе держалась, хотя хотелось только плакать. Она держалась, хотя хотелось не отпускать, спрятать Ривку в карман или… спрятаться самой. Сколько таких прощаний видел этот вокзал… Скольких провожали, будто навсегда… И Мэйделе бежала вослед вагону, желая ещё хоть на минуточку удержать перед глазами родное лицо. Когда она остановилась, запыхавшись, слёзы всё ещё текли по лицу девушки.
Так её и нашел Аркаша, очень беспокоившийся о Мэйделе. Сгорбившаяся фигурка выражала такую тоску, что юноша не смог сдержаться, подбежав и обняв Гиту, этого, казалось, даже не заметившую. Но тепло объятий Аркадия помогло взять себя в руки, постепенно захлестнувшая тоска отпускала, помогала и молитва, отчего девушка вздохнула, подняв взгляд на наполненное беспокойством о ней лицо юноши.
– Спасибо… – прошептала Гита, спросив затем: – Как ты меня нашел?
– Цербер ваша подсказала, – улыбнулся Аркадий. – Ну что, пойдём?
– Пойдём, – согласно кивнула девушка, чему-то робко улыбнувшись. – Ты удивительно вовремя…
– Ты же наша Мэйделе… – не очень понятно ответил ей Аркадий и, взяв за руку, как маленькую, повел к метрополитену.
«Здравствуй, милая Мамочка! Вчера уехала Ривка, а я плакала всю ночь… Сестрёнка приехала, чтобы утереть мои слёзы. Наверное, я неблагодарная, но так хочется убежать к тебе и спрятаться от всего… Мама, Мамочка, я так тебя люблю! И Папочку! И Йосю! И Ривку! Умоляю, берегите себя! Ваша Мэйделе», – древние буквы ложились на бумагу. Гита по привычке писала на идише, ей было так удобнее выражать свои мысли, хотя и по-русски она тоже могла, но…
Аркадий тепло думал о девочке, оторванной от дома. Все чаще он задумывался именно о ней, можно даже сказать, что Мэйделе покорила его сердце, но, по мнению самого юноши, не любить девушку было просто невозможно. Поэтому, помня, что сказала тетя Циля, он старался быть рядом, а это было не очень просто, потому что Гита поступила сразу на второй курс, то есть занятия и аудитории были разными, но Аркадий старался.
– Машенька, ты покушала? – поинтересовалась Гита, помня, что за соседкой присмотреть некому.
– Нет ещё, – покачала та головой. Столовая пока не работала, а своих денег у Маши почти что и не было, поэтому она старалась экономить.
– Пойдём, – не слушая никаких возражений, произнесла Мэйделе, потянув соседку за собой. Продуктов она привезла достаточно, чтобы прокормить не только Машеньку.
– Спасибо… – от душевности еврейской девушки Машеньке хотелось иногда плакать. Получавшая с детства очень мало тепла девушка просто растекалась в доброте Мэйделе.
Назавтра были и первые лекции, на некоторые из которых уже нужен был халат и шапочка, которые у Гиты, разумеется, были. Привычно положив в карман бинт, потому что мало ли что, случаи бывают разные, девушка отправилась спать. Сегодня, как никогда, хотелось Маминых рук, поэтому Мэйделе тихо запела, а Машенька лежала тихо-тихо, слушая песню на смутно знакомом языке,84 в которую соседка вкладывала, казалось, всю свою душу, без остатка.
Войдя в первый раз в корпус, Мэйделе на минутку растерялась, но сопровождавший её Аркаша, улыбнувшись, подвёл девушку к большой доске, на которой висело расписание. Вокруг толпилось множество молодых людей и девушек, кто в халатах, а кто и без. Быстро найдя расписание второго курса, молчаливый юноша потыкал в него пальцем.
– Тебе сейчас нужно вот в эту аудиторию, – объяснил он, заглядывая в своё расписание. По какой-то радостной случайности аудитории оказались рядом. – Пойдём?
– Пойдём! – радостно улыбнулась девушка, двинувшись в указанном направлении.
Аркаша, пока сдавал свои экзамены, детально изучил корпус «лечебников»,85 поэтому в расположении аудиторий ориентировался хорошо. Поднявшись по красивой лестнице из белого мрамора, они оказались в полном студентов коридоре, но юноша не дал Мэйделе потеряться, шагая в известном ему направлении. Через несколько минут девушка оказалась в огромной, по её ощущениям, комнате, рассмотрев амфитеатром располагавшиеся столы, первый из которых оказался свободным.
– Ты не заблудилась? – поинтересовался какой-то юноша, отметив молодость Гиты и не помня её на первом курсе.
– Нет, – помотала та головой. – Это же второй курс лечебников?
– Лёшка, оставь девочку, она, наверное, как Пашка – сразу на второй поступила, – заметила какая-то очень серьёзная девушка в белом халате, расстёгнутом на груди так, что был заметен её комсомольский значок. – Привет, – поздоровалась она. – Меня зовут Лена.
– Гита, – робко отозвалась Мэйделе. – Я из Одессы…
– Комсомолка? – уточнила Лена. – На учёт встала? – и, увидев ответный кивок, улыбнулась. – Вот молодец!
В этот момент их прервал громкий звонок, отчего ойкнувшая Гита быстро уселась за стол, приготовившись слушать. Спустя несколько минут в аудиторию вошел мужчина лет сорока-пятидесяти, в костюме, а не в халате. Мэйделе почему-то отметила именно внимательный и какой-то пронизывающий взгляд. Это оказался Александр Николаевич Бакулев – выдающийся уже тогда хирург. Он внимательно оглядел собравшихся, чуть улыбнувшись немного жадному взгляду девушки на первом ряду, выбранную в ученицы его учителем.
– Здравствуйте, коллеги, – заговорил он, заставив удивиться Мэйделе. – Вы все будущие коллеги, так что привыкайте к такому именованию. Нам предстоит много работы в этом году, поэтому я бы хотел остановиться на…
Гита с интересом слушала, записывая опорные моменты, потому что лекция была обзорной, касаясь каких-то ещё не изученных дисциплин. Александр Николаевич быстро завоевал внимание студентов, и после лекции сделал знак остаться Гите. Ещё раз внимательно осмотрев девушку, хирург усмехнулся.
– Профессор Спасокукоцкий будет ждать вас по средам в четыре пополудни на кафедре, – передал Мэйделе информацию Бакулев. – В ваших интересах не опаздывать.
– Ой… Спасибо! – горячо поблагодарила мужчину Мэйделе, а он видел тот самый огонёк в её глазах, который отличал учителя от других коллег.
– Что-то случилось? – поинтересовался Аркаша, заметив несколько ошарашенное выражение лица девушки.
– Не знаю ещё, – медленно ответила ему Гита, рассказав затем то, что ей передали, и всё понявший Аркаша горячо поздравил девушку.
«Здравствуй, милая Мамочка! Как вы там поживаете? Я очень-очень скучаю! Представляешь, меня взяли в ученицы! Сам Спасокукоцкий! Я была такой счастливой, когда узнала. Аркаша постоянно стремится оказаться рядом, что мне очень помогает. Хотя мне иногда странно… Скажи, это странно, что он рядом? Мама, Мамочка, как бы я хотела тебя обнять сейчас… Ривка пишет, что у неё всё в порядке и ей всё очень нравится, а я хочу к тебе… Я неблагодарная, да?..» – буквы древнего языка ложились на бумагу, по щекам катились слёзы, а где-то там далеко Циля грустно вздыхала, читая пронизанные любовью и тоской строки, написанные её младшей дочерью.
Потянулись дни. До каникул было очень далеко, зато профессор начал брать девушку на операции, приучая к виду крови и внутренностей, воспитывая умение быстро находить решение. Не самый молодой врач будто что-то чувствовал, стремясь передать свои знания и опыт девушке, отчего та сильно утомлялась, но не роптала, с молитвой встречая новые испытания. А ещё очень помогал Аркаша, к которому Мэйделе, кажется, начала привыкать.
Зимняя сессия всё приближалась, отчего с одной стороны становилось все страшнее, а с другой… После сессии каникулы… Мама! Мамочка! Манеру девушки писать слово Мама с заглавной буквы профессора отметили, но ничего по этому поводу не говорили, а вот студенты удивлялись. Но девушка была активной, от работы не отлынивала, как-то успевая совмещать общественную работу и институт, не забывая при этом о синагоге, чему немало способствовал всегда готовый помочь Нудельман.
– Пельцер, зайди к секретарю, – попросил её кто-то из комсомольцев, на что девушка кивнула. Институтский комитет комсомола часто давал Гите поручения, с которыми она справлялась, не ропща и не задавая лишних вопросов. Даже на политинформации девушка рассказывала так интересно, что посещаемость занятий была почти стопроцентной.
– Кто за то, чтобы послать Гиту Пельцер представлять… – на всякие городские мероприятия девушка также отправлялась с улыбкой, возвращаясь с неизменной благодарностью. Еврейскую девушку заметили, причём, по слухам, чуть ли не сам Мехлис86, отчего провокаций в отношении Гиты не было совсем.
«Здравствуй, милая Мамочка! У меня всё хорошо, даже очень. Вчера на практическом занятии мне доверили держать крючки87, это было так интересно, хотя и немного страшно, но я будущий врач и должна уметь всё. Как ты там? Как Папа и Йося? Сдаётся ему медицинская наука? Скоро уже и зимняя сессия, а потом мы соберёмся все вместе за нашим столом, да?» – Гита писала каждое письмо как молитву, будто разговаривая с Мамой, предугадывая её ответы, и читать эти листы, заполненные буквами древнего алфавита, было как-то очень тепло. Циля ждала каждого письма, отвечая своей Мэйделе. Девочка была в Москве совсем одна, разве что мальчик… но каждую минуту чувствовала свою Маму рядом, что ощущалось в каждой строке.
– Не надо нервничать, – улыбнулся профессор, ещё вчера наблюдавший счастье девочки от похвалы Спасокукоцкого, очень круто взявшегося за этого почти ребёнка. – Вы всё знаете, вот и расскажите мне…
И Гита рассказывала, зачастую увлекаясь, но её не останавливали – профессора ещё помнили себя самих, радовались за неё, за её желание нести избавление людям, поэтому с удовольствием принимали экзамены. А растерявшая страх девушка радовалась каждой отличной оценке, великолепно сдавая сессию и тем самым приближая день отъезда домой. Её стремление было заметно многим, потому Гиту, которую всё чаще начинали называть Мэйделе, не нагружали.
Вот наконец последний экзамен оказался позади, и литерный поезд, уведомив всех паровозным гудком, был готов увезти её вместе с Аркашей домой. Лязгнули сцепки, поплыл назад Киевский вокзал, отмечая начало пути домой. Счастливо улыбаясь, ехала домой а идише мэйделе.88