– Мама! Мамочка! – кричала Мэйделе, чуть ли не вываливаясь из вагона, несмотря на недовольство проводницы.
– Мэйделе! – ветер принёс ответный крик, и, едва лишь поезд остановился, девушка оказалась в объятиях Мамы. – Как ты, малышка?
– Мамочка… – шептала, не замечая своих слёз, Гита, обнимая и целуя самое дорогое существо на свете, а с перрона смотрел на это Аркаша, думая о том, какой же Мэйделе ещё, по сути, ребёнок.
– Мэйделе! – Ривка, приехавшая на день раньше, обняла сестрёнку, не расцеплявшуюся с Мамой.
У них было совсем немного времени – всего десять дней, но это были их дни, поэтому Нудельман, лишь поздоровавшись с тётей Цилей и Ривкой, хотел уже отправиться домой, что ему сделать, разумеется, не дали. Все вместе Пельцеры и Аркаша отправились домой, а Гита рассказывала. Она рассказывала, как соскучилась, как ей плохо без Мамы, как она счастлива вернуться домой. Снег скрипел под подошвами зимних ботинок, а семья шла домой, совершенно не замечая заснеженной Одессы.
Уже дома, рассевшись за столом, – хотя Аркаша, извинившись, всё же ушёл, – Гита, Ривка, Йося, Мама и Папа смотрели друг на друга со счастливыми улыбками. Дети вернулись, хоть и ненадолго, домой, и было в этом что-то действительно волшебное. Мэйделе жалась к обнимавшей её Маме, за окном стоял январь тысяча девятьсот сорокового года, последнего счастливого года, но ни Гита, ни Мама этого ещё не знали. Сейчас они сидели за общим столом, делясь своими успехами, и только Гита, полузакрыв глаза, грелась в тепле Маминых рук.
– Тяжело тебе, доченька? – тихо спросила Циля свою младшую.
– Ничего, Мама, я справлюсь, – радуясь возможности поговорить на идише, ответила девушка. – Главное, чтобы ты улыбалась.
– Тяжело нашей Мэйделе, – заметил Йося, видя это выражение неземного счастья на лице сестры. – Может быть, стоит перевести её в Одессу?
– Нет, Йося, – покачал головой Изя. – Мама права, там её будущее; вот закончит, будет уважаемым врачом и у нас.
– Как бы я хотела забрать вас всех с собой, – тихо проговорила Гита. – Просто сунуть в карман и увезти, чтобы вы были рядом.
– Мы всегда рядом с тобой, малышка, – улыбнулась Циля, погладив дочь, становившуюся в эти мгновения совсем маленькой.
– Аркаша мне очень помогает, – призналась девушка, наслаждаясь Маминым теплом. – Если бы не он, я, наверное, пропала бы.
– Может быть, ты ему дорога? – поинтересовалась Циля. – Подумай об этом.
– Хорошо, Мамочка, – пообещала та, кого звали «девочкой» в любом возрасте. Правда, сразу же думать об этом она не захотела, потому что рядом была Мама.
Каникулы пролетели как-то очень быстро. И, хотя Ривка гуляла с Мишкой по Чкалова,89 уже ставшей почти центральной улицей города, и с удовольствием посещала кинотеатр, то вытащить младшую из дома было технически невозможно – только с Мамой. Мэйделе ходила хвостиком за Цилей все десять дней каникул, не желая покидать самого родного человека на свете. Но наступивший февраль заставил семью вновь расстаться.
Снова поезд… Гита плакала всю ночь, не давая спать и Маме. Девушка ничего не могла с собой поделать, только утром немного вздремнув. Сидя за столом, Мэйделе вглядывалась в лица… Папа, озабоченно смотревший на неё. Йося – немного грустно от разлуки, ведь он очень любил свою младшую. Ривка – с жалостью, старшая сестра очень хорошо понимала свою младшую. И Мама… Самая тёплая, самая лучшая на свете Мама. Гита желала запомнить лица, которых будет лишена целых пять долгих месяцев, ещё не зная, что Папина больница послала в институт запрос на практику товарища Пельцер и этот запрос было решено удовлетворить, ибо как относилась Мэйделе к своей семье, ни для кого секретом не было.
А вечером скорый поезд уносил сестёр в Москву. Гита плакала в объятиях Ривки, не в силах успокоиться. Старшая сестра, грустно улыбаясь, гладила Мэйделе по голове, давая выплакаться. Это было очень тяжело. Ривка понимала, что младшая любит Маму сильнее всех них вместе взятых. Они уже давно забыли, что Мама не рожала Гиту, – сестра оказалась такой родной и милой, что словами это просто не выражалось. Аркаша ехал в соседнем купе, позволяя сестрам побыть друг с другом, и Мэйделе была ему очень сильно благодарна, начав задумываться о том, что и почему делает юноша.
Гите было физически тяжело расставаться; кроме того, что-то не давало покоя девушке, что-то будто надвигалось откуда-то со стороны, будто готовое прыгнуть и вцепиться в неё, подобно огромной собаке из глубин памяти. От этого ещё становилось просто страшно. Усталая Гита уснула прямо на руках старшей сестры, гладившей её всю ночь. Слышавший подробности истерики Нудельман лишь сокрушённо качал головой – его Мэйделе было очень, очень непросто, так непросто, что девушка едва выдерживала разлуку. Отец Аркадия внимательно выслушал сына на каникулах и только вздохнул – в сердце девочки была лишь Мама, полностью занимая это самое сердце.
– Доброе утро, Ривка, – открыла свои волшебные глаза Мэйделе. – А мне Мама снилась…
– Ой-вей, мэйделе… – вздохнула старшая сестра, не забыв погладить по голове младшую. – Садись, покушаем.
В Москву поезд прибыл ближе к обеду. Ривке нужно было сменить вокзал и успеть на свой поезд – в Ленинград, поэтому сёстры двигались быстро. Попрощаться, впрочем, они успели, после чего, проводив старшую свою сестру, младшая долго сидела в парке, стирая варежкой катившиеся по щекам слёзы. Неслышно подошедший Аркаша сел рядом, без спросу обнимая девушку, сначала, кажется, этого даже не заметившую, и лишь потом расплакавшуюся, уткнувшись носом в зимнюю шинель юноши. Аркаша очень хорошо понимал, что происходит с Мэйделе, единственное, чего не мог понять юноша – почему происходит именно так. Девушка временами будто становилась очень маленькой, как малыши из педиатрического отделения, поднимавшие рёв каждый раз, когда маме нужно было отойти дальше чем на шаг.
Осторожно подняв Мэйделе, Аркаша отправился с ней в общежитие, чтобы сдать там с рук на руки «церберу». Начинался второй семестр, обещавший подарить много интересного ученице самого Спасокукоцкого.
Несмотря на то, что Мэйделе училась не на военном факультете, её учитель приводил девушку на лекции именно для военных врачей. Возможно, дело было в том, что отгремевшая Зимняя война вскрыла слабости в подготовке специалистов, а возможно – просто в предчувствии профессора. Но загрузка Мэйделе усилилась так, что девушка возвращалась в общежитие только глубоким вечером, падая на койку без сил. Тут приходила очередь Машеньки заботиться о Гите.
«Здравствуй, милая Мамочка! Очень-очень уже соскучилась, просто до слёз! Ты не поверишь, что случилось недавно, – профессор как-то организовал курс лекций самого Бурденко90! А ещё я всё чаще участвую в операциях как операционная сестра. Это такая ответственность! Ривка пишет, что у неё все хорошо и Мишка хороший, наверное, скоро и под хупу91 поведёт? Аркаша… Он хороший, Мамочка, но… Я не знаю… Когда уже семестр закончится, чтобы я могла вернуться к тебе, Мама! Как там Папочка? И Йося? Мамочка…» – от тоски иногда рвалась, казалось, сама душа, и слёзы капали на листок бумаги в линеечку, вырванный из школьной тетрадки. А письмо летело в Одессу, летело к самым близким на свете людям.
Аркаша старался поддерживать сильно устававшую девушку, что было замечено её учителем. Профессор Спасокукоцкий решил попробовать взять к себе и этого пылкого юношу, чтобы проверить, насколько тот готов жертвовать собой, ибо в этом и было искусство. Обнаружив Аркашу на лекции по полостной военной хирургии, Мэйделе очень удивилась и страшно обрадовалась. Теперь им было проще, потому что военный факультет был в отдельном здании.
– Как ты думаешь, почему нам дают хирургию на таком уровне? – поинтересовалась как-то девушка, устало вытягивая ноги после трёх часов стояния у стола.
– Либо профессор считает это обычной практикой, – задумчиво ответил юноша, – либо что-то предчувствует. В любом случае, наше дело учиться.
– Да, учиться… Хорошо, что мы теперь вместе на лекциях, – призналась Мэйделе, и от этих слов что-то замерло в груди Аркаши, хотя он понимал, что девушка совсем не имела в виду чувства.
– Ты теперь хотя бы обедаешь вовремя, – улыбнулся ей юноша, старавшийся быть рядом, помогая отчаянно тосковавшей по дому девочке.
Кроме института, была и общественная работа, но учитель и здесь что-то сумел сделать, потому, даже трудясь по комсомольской линии, молодые люди продолжали учёбу. Ну и, конечно, различные съезды, с трибун которых звучали искренние, пламенные слова Мэйделе, заставлявшие поднимать голову и желать… Правильные речи говорила Мэйделе, очень правильные. Это, правда, не мешало девушке разговаривать с Ним. Пусть и втайне от многих, но не мешало. Молитва помогала жить, успокаивая.
После очередного такого собрания комсомольцев города, которое проходило поблизости от Кремля, Мэйделе, беззастенчиво пользуясь остатками памяти о будущем, объясняла заинтересованным лицам, как нужно правильно, по её мнению, организовать дорожное движение, , когда девушку прервали. Высокий мужчина с внимательным взглядом, но не нёсший угрозы, прервал Гиту, объяснявшую, что реле может управлять сигналами, освобождая тем самым регулировщика для более важных дел.
– Товарищ Пельцер? С вами хотят поговорить, – негромко произнёс этот мужчина. – Прошу следовать за мной.
– Да, конечно, – улыбнулась девушка, в первый момент немного испугавшаяся. Однако на энкаведешника мужчина совсем не походил, потому вряд ли был опасным.
– Не старайтесь юлить и подлизываться, он этого не любит, – счёл нужным предупредить Мэйделе незнакомец.
– Это все не любят, – понимающе кивнула Гита, догадавшись, что судьба сталкивает её с кем-то из руководства, возможно, даже… страной?
Николая Александровича Михайлова девушка, разумеется, узнала. Трудно было не узнать первого секретаря комсомола, поэтому, вежливо поздоровавшись, Гита спокойно улыбнулась, что мужчине, разумеется, понравилось. Вот только зачем он вызвал её, девушка так и не поняла. Расспросив о семье, о планах, улыбнувшийся первый секретарь отпустил Мэйделе, отправившуюся в институт. Она даже не знала о том, что у одного кремлёвского начальника в блокноте напротив её фамилии появилась пометка: «личный кадровый резерв, обкатать».
«Здравствуй, милая Мамочка! Скоро уже и сессия! И я приеду, потому что Папочкина больница попросила, чтобы я практику проходила дома! Я такая счастливая, просто не сказать какая! Аркаша какой-то очень тёплый стал, меня везде поддерживает, наверное… Впрочем, до каникул это точно подождёт. Мама! Мамочка, совсем скоро мы увидимся!» – прижатый к груди листок, исписанный древними буквами, и шевелящиеся в молитве губы… Маша уже привыкла к такому виду подруги, это значило – Мэйделе пишет домой. Поражаясь такой любви к родителям, Машенька только грустно улыбалась.
Сессия пролетела совершенно незаметно, казалось, Мэйделе стремится сдать все как можно скорее, потому спешит, не оглядываясь… Только Нудельман внимательно следил за тем, чтобы девушка вовремя ела и отдыхала, а та принимала ласку Аркаши, его робкие объятия, его тепло, отчего тоска по дому и по Маме будто бы слегка отступала. Но вот и последний экзамен остался в прошлом.
– Ты тоже едешь? – удивилась Мэйделе, помнившая, что вроде бы у Аркаши должна быть практика.
– Ну как же я тебя одну отпущу, Мэйделе? – поинтересовался Аркаша, помнивший «битву» по поводу его практики. Нудельмана запросил Одесский городской комитет комсомола по своей линии, поэтому понадобилось вмешательство чуть ли не Центрального комитета, но всё разрешилось успешно, отчего летняя практика у Аркаши была «по партийной линии».
– Здорово, – прошептала девушка, которой почему-то стало очень тепло от этих слов юноши. – Поехали? – спросила она.
– Поехали, – согласился Аркаша, отправляясь со своей Мэйделе на вокзал.
Уже сидя в купе, Гита задумалась о собственных ощущениях. Были ли это те самые «чувства» или нет, девушка не понимала, решив обсудить с Мамой, а пока она ждала, когда паровоз загудит, отправляясь домой. Всей душой, всем сердцем стремилась домой а идише мэйделе.92