У Лео теплая рука. Я люблю эти большие сильные руки, эти запястья с веснушками. В день, когда мы познакомились, он терпеливо разъяснял мне следственную процедуру при убийстве, а я смотрела на его запястья, выступающие из рукавов рубашки бледно-голубого цвета, цвета его глаз. Сегодня на нем пижама такого же цвета, стариковская, хотя ему всего лишь сорок.
Он кажется старше своих лет, может, из-за небольшого животика, из-за очков и необычной лысины, как у монаха: тонзура с чайную чашку в окружении густых волос, медно-рыжих, с серебристыми нитями седины. Я по запястьям поняла, каков Лео. Влюбилась в запястья.
– Помнишь, в среду я ужинала у родителей? Мама была очень взволнована. Я даже подумала, что у нее температура, такой странной она мне показалась. Мы были одни, Франко ужинал у ректора.
Накрывая на стол, она вдруг объявила, что решила сказать мне нечто важное. Усадила меня, налила себе вина – ты же знаешь, она никогда не пьет – и рассказала невероятную историю.
Лео весь внимание. Он больше не гладит мне живот, скрестил руки на груди, будто сидит не в постели, а в кресле за своим рабочим столом в комиссариате.
– Слово в слово повторить не смогу, поэтому перескажу вкратце. Помнишь, у нее был брат?
– Какой брат?
– Младший, я же тебе говорила, они были погодки. Марко, но все звали его Майо. Я думала, он умер от болезни, мама никогда о нем не рассказывала.
– И?..
– Он пропал, в неполные восемнадцать. Считается, что умер, но тело так и не нашли.
Лео снимает очки, он всегда так делает, когда что-то не сходится. Поворачивается ко мне.
– Как же так?
– Теперь ты понимаешь, почему я хочу расследовать это дело? Какая-то нелепая история. Мама уверена, что все случилось из-за нее.
– Из-за нее? – в его взгляде недоверие.
– Это она предложила ему попробовать героин, с тех пор он стал колоться и однажды ночью пропал.
– Твоя мать кололась? Что ты несешь?
Он снова надел очки и смотрит с упреком, будто я над ним издеваюсь.
– Не строй из себя полицейского, был конец семидесятых, и они, подростки, решили один раз попробовать. Она ограничилась одним разом, а он не смог. В ту ночь, когда он пропал, двое парней умерли от передозировки, так что решили, что он тоже умер, но, возможно, был кто-то еще, кто спрятал тело, чтобы отвести подозрения. Спустя шесть месяцев мой дед покончил с собой. А бабушка заболела раком, – выдаю я на одном дыхании.
– Черт возьми!!!
– Черт возьми, вот именно.
– Значит, твой дядя пропал тридцать четыре года назад?
– Около того.
– И что ты задумала?
– Поехать туда, поговорить с теми, кто его знал. Понять…
– Но зачем?
– Чтобы помочь маме. Она все еще уверена, что это ее вина, представляешь? Хотя прошло столько времени. И себе тоже.
– Дорогая, думаешь, это один из твоих детективов? Во-первых, ты беременна, а во-вторых, что можно раскрыть в давней истории? Полиция провела расследование, неужели ты надеешься узнать что-то новое, чего они тогда не узнали?
– Ты же сам говоришь, что иногда вы недорабатываете, что сторонний человек даже представить себе не может, до чего халтурно порой идет следствие, теряются улики, дела раскрываются по воле случая…
– С ума сошла, ничего подобного я не говорил… – и осекается, знает ведь, что говорил. – Антония…
– Да, милый.
– Я люблю тебя…
– Я тоже тебя люблю.
– Могу я чем-то помочь?
– Можешь сказать своему коллеге из Феррары, что я хочу поговорить с ним. Следственные дела у них сохраняются?
– Думаю, да. Я попрошу его поискать. Надо знать, когда пропал твой дядя. Если они никуда не переезжали, если не потеряли дело… Скорее всего, тех следователей уже нет в живых.
– А вдруг есть? Может, кого-то еще застану, на пенсии.
– Может быть. Не хочешь ли, чтобы я этим занялся? Мне было бы проще.
– Я хотела бы сама, лично, и хочу поехать туда. Мне нужно понять эту историю. Дядя – наркоман, дедушка – самоубийца… Конечно, я их не знала, но все же…
– Мама твоя тоже хороша… рассказать такую историю, когда ты ждешь ребенка… – Вид у Лео грустный.
– Она говорит, что специально так сделала, что беременные неуязвимы.
– Надеюсь…
Лео вздыхает. Он обожает мою мать. Иногда, чтобы подразнить меня, говорит, что она лучше и что, наверное, он в нее влюбился. Мама красивая, что правда – то правда, всегда была красивой, даже если не признает этого. Альма вообще странный человек. Кажется неуверенной, но в действительности у нее очень сильный характер. Непредсказуемая, противоречивая, все решает сама. Такая эмоциональная, что не любить ее невозможно, хоть она и убеждена, что невыносима, и, надо признать, нередко бывает такой. Когда я была подростком, мы не ладили: это она казалась мне тинейджером, иногда кажется и сейчас.
– Сколько времени думаешь провести в Ферраре?
– Неделю максимум. В понедельник мне надо быть на приеме у врача. Попробую поговорить с полицией, с теми, кто знал Майо. Нужно сделать это до рождения Ады. Раньше я ничего не знала о маминой семье. Теперь понимаю почему.
– Ты ей сказала?
– Нет, не могу. Она не поймет. Ты должен меня прикрыть. Ты даже не представляешь, насколько ей трудно об этом говорить. Она уверена, что разрушила семью своими руками!
– А отец?
– Он ничего не знает. Мы увидимся завтра, нужно многое у него спросить. Альма уехала в Рим на выставку Гирри[4], и мы договорились пообедать вместе.
– А что говорит твоя доктор Маркетти?
– Что со мной все в порядке и что, в любом случае, в Ферраре есть отличная акушерка.
– Ты уверена, она именно так и сказала?
– Нет, конечно. Думаешь, я рассказала гинекологу личную историю? В самом деле, чувствую я себя превосходно. Твоя мама работала до последнего, и смотри, какой прекрасный ты получился.
– Но моя мама не… Ладно, Тони, делай, как знаешь, тебя все равно не переубедишь.
– Буду дома в воскресенье или раньше. Не волнуйся.