Бенетти носил сапоги без каблуков, и от него всегда пахло чем-то кислым. Казалось, он знал что-то мне неведомое, – этим и привлекал и отталкивал одновременно. Появлялся редко, в такое время, когда на улице никого не было. Как-то в воскресенье, в два часа дня, позвонил нам в домофон, попросил кусочек лимона, и моя мать, фармацевт, конечно, поняла, зачем, но лишь сокрушенно покачала головой: “Бедняга”… Запретить дружить с ним – об этом не было и речи, мама верила нам.
Не знаю, что взбрело мне в голову в тот вечер. Было девять, я помню, но еще светло, белый мрамор собора ярко выделялся на фоне стен, обагренных закатным солнцем. Микелу мы не дождались, возможно, ей пришлось помогать родителям в баре. – А что, если и нам попробовать, разочек? – неожиданно предложила я Майо, кивнув головой в сторону Бенетти.
Прежде я никогда об этом не думала.
И он тоже, я уверена.
Он сразу понял, что я имею в виду. Распахнул руки, запрокинул голову, скосил глаза и ответил: ''Отчего ты бежишь?”
И мы засмеялись.
Я всегда была уверена, что есть тайны, которые нельзя раскрывать. И никогда не рассказывала об этом Антонии, чтобы не заразить ее своей болью.
Даже Франко, мой муж, не знает подробностей того, что произошло. Он знает, что мой отец покончил с собой, но не в курсе, как именно. Знает, что моя мать серьезно заболела, что наша семья развалилась и что я всему виной.
Он мне очень помог, но настоящим спасением стала для меня Антония: мне было двадцать, когда она родилась. Теперь, когда она сама вот-вот станет матерью, настало время рассказать ей все.
Я никогда не говорила с ней о том, как пропал ее дядя, еще и потому, что и сама не знаю как.
Был январь. Как-то утром в воскресенье мама вошла в мою комнату, села на кровать и положила руку мне на плечо.
Накануне я была на вечеринке – ничего особенного, скука смертная, – в час ночи поехала домой на велосипеде, прорываясь сквозь густой туман. Перед сном, чтобы компенсировать зря потраченный вечер, дочитала роман "Великий Тэтеби”. С тех пор, как я стала гулять одна, без Майо, все казались мне занудами.
В два, перечитав несколько раз последнюю строчку: Так мы и пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое[2], я погасила свет. Положила книгу на пол рядом с кроватью и заснула, под впечатлением от прочитанного. Я чувствовала себя очень несчастной, но не могла вообразить, что настоящее горе совсем скоро войдет в мою жизнь.
В воскресенье мы с Майо обычно спали долго. В тот год мне предстоял выпускной экзамен, и гуляла я только по субботам, а он исчезал из дома каждый вечер и возвращался далеко за полночь. Отец, который обо всем тревожился, казалось, ничего не замечал. Может, он думал, что для парня это нормально, ничего плохого в маленьком городке с ним не случится. Мама что-то подозревала, но молчала. Она беспокоилась только об отце.
Из-за постоянных финансовых трудностей отца мама продолжала работать в аптеке, куда устроилась еще студенткой. Если кто-то спрашивал ее, чем она занимается, она неизменно отвечала: “Продавщица”.
– Франческа, скажи, что ты – фармацевт! – подбадривал ее отец.
– Какая разница? – отзывалась она. – Продаю карамельки от кашля, прокладки, пластырь… Ну, бывает, измерю давление.
В ее голосе не было ни досады, ни раздражения. Она выбрала эту аптеку, самую большую в городе, где ей позволялось работать до обеда: двое детей и муж – третий ребенок. Она любила его. В те времена, если уж ты выходила замуж, то не мучилась потом всю жизнь сомнениями в правильности выбора.
Я не уверена, что смогла бы так.
Отец был сложный человек – неуверенный, с перепадами настроения, абсолютно непредсказуемый, к тому же ужасный пессимист. В те времена я не понимала, а сейчас знаю, что это депрессия. Заторможенный, молчаливый и вялый зимой, он оживал летом. Угасал в начале ноября и снова расцветал в мае. Ему досталось в наследство небольшое поместье за городом, правда, он управлял им из рук вон плохо, хоть и проводил много времени в доме у дамбы на По. Ловил рыбу, гулял с собакой, пытался заниматься хозяйством, которое, тем не менее, целиком сосредоточилось в руках управляющего.
Если был в духе, говорил, что посадки конопли сводят его с ума. Что в его семье все были немного того. Когда после исчезновения брата меня отправили к психологу, я рассказала ей об этом, и та пыталась убедить меня, что склонность к наркотической зависимости Майо унаследовал от отца.
Никогда и никому не поверю, что, если б в тот июньский вечер я не предложила ему попробовать героин, он все равно бы подсел, раньше или позже.
Если бы не моя безумная затея, брат был бы жив и, наверное, родители тоже. Мой малахольный отец и измученная мама – такие, как есть, но живые. Возможно, они переехали бы в деревню, а мы бы ездили их навещать. Мы обедали бы в саду, а потом гуляли бы по дамбе с собаками. У Антонии были бы дедушка и бабушка, двоюродные братья и сестры, а у меня – иная жизнь.
Майо ни за что не начал бы колоться, не предложи я ему, в этом я уверена. Это не навязчивая идея, просто я знаю. Такой нерешительный, он во всем мне верил, во всем подражал. Все мне верили.
Это я, я сама все разрушила, и ад, в котором я продолжала жить, минута за минутой, достался мне по заслугам.
Я повернулась к ней, дотронулась до руки, гладившей мою щеку. Прикосновение кольца, – она носила его поверх обручального – маленький сапфир в окружении бриллиантов, потом я подарила его Антонии.
Ледяная рука и этот камень встревожили меня. Обычно нас будил отец. Должно быть, что-то произошло.
– Что такое?
– Ты видела Майо вчера вечером? Уже девять, а он еще не вернулся.
– Я была у Лауры Трентини, ты же знаешь, он больше не ходит с нами.
Теперь каждый жил своей жизнью. Его жизнь – постоянные поиски дозы и зависание допоздна в убогой пивнушке с амбициозным названием “Поль Верлен”.
– Наверное, у кого-то переночевал, – сказала я.
Представила себе сцену: обколотый, он мог оказаться где угодно – в чьей-то машине, в общественном туалете. Домой он вернулся бы дурно пахнущий, возбужденный, или спокойный, безразличный, в зависимости от того, сколько дури удалось найти.
– Думаю, да. Я так и сказала папе, чтобы он не волновался.
– Тогда зачем ты меня разбудила?
Мне показалось странным, что мама решила разбудить меня просто так, без причины – импульсивностью она не отличалась.
– По радио только что сказали… сегодня ночью… – начала она и замолчала, взяв меня за руку.
– Что?
Я села на кровати и зажгла лампу на ночном столике.
Поверх сорочки мама накинула белую шерстяную кофточку с перламутровыми пуговицами. Эта кофточка мне очень нравилась, мама сама связала ее крючком. Она была элегантной всегда, даже рано утром.
Мне стало стыдно за свою одежду, брошенную накануне вечером на стул как попало: трусы торчат из брюк, носки на полу, книга под кроватью, спертый воздух в комнате. Захотелось открыть окно, навести порядок, разложить все по местам. Я не желала знать, что сказали по радио.
– Сегодня ночью умерли от передозировки два парня, их нашли в машине неподалеку от Понтелагоскуро[3]. – Она сжала мою руку.
Где-то в желудке я почувствовала вибрацию. Будто дернули струну с низким глухим звуком.
– Как их зовут, сказали?
– Ренато Орсатти и Сандро Путинати, двадцать лет. Ты их знаешь?
– Первый раз слышу.
– Они из пригорода, из Массафискальи. Бедные мальчики…
То, что они не из Феррары, меня успокоило: Майо тут ни при чем.
Но мама поняла все правильно. Две смерти от передозировки означали, что поступила партия слишком чистого героина. Потом, когда во время расследования допросили друзей Майо и местных наркоторговцев, стало понятно, что многие наркоманы в тот субботний вечер замечательно “отъехали”.
Вернулись все, кроме Ренато и Сандро. И Майо…
Только Майо исчез.