Лето.
Костры инквизиции ярко пылают по всем близлежащим землям твердыни Адма, очищая и ужасая не только еретиков, но и праведных мирян. Беспощадные допросы продолжаются и по всем показателям не планируют прекращаться.
Прошёл месяц добросовестной работы инквизитора Конрада Мракобеса и результат вылился в день казни еретиков через повешенье. На рыночной площади под навесом установили амфитеатр с рядом трибунных мест для привилегированных персон. На втором ряду, полоская рот алтарным вином, разместился апостольский нунций Мастема. Инквизитор Саммаэль, по правую руку от него угрюмо скрестил руки на груди. Его волнуют внутренние споры, между добродетельностью и милосердием. Сам же торжественный виновник сего происходящего – инквизитор Конрад Мракобес крупной фигурой занимает место на первом ряду. Прямо под нунцием Мастама, символично у его ног. Конрад знает это и недовольно подперев кулаком подбородок ждёт начала казней. Глазеющих на рыночной площади в это воскресное утро собралось – не протолкнуться. Во всей этой шумихи многочисленных затылков толпы, Конрад неволь слышит разговор позади себя, обсуждение идёт бурно будто его здесь нет во все.
– Вот скажите Саммуэль? – чётко разлучился голос нунция Мастема. – Разве это не решение сложившейся ситуации с занятостью палача? – он небрежно указал кубком перед собой на особняк графа Фалькона, расплескав вино. Вернее, на то что от него осталось на противоположной стороне рыночной площади. – И настоятельно прошу заметить и даже записать, что это я предложил, а никто-то из вас…
– Ваша честь… – оторвавшись от своих внутренних споров наигранно улыбнулся Саммаэль.
– Моя, Саммуэль и только моя, – прищурив один глаз, будто целясь другим, нунций продолжил разглядывать творение своей мысли. – Мне сразу не понравился особняк графа, он не вписывается в пейзаж рыночной площади, да и сам граф с гнильцой оказался. Три этажа бесполезного места было, ну а теперь, другое дело?
– Совсем другое… – всё так же наигранно улыбнулся ему Саммаэль.
– А то приходит ко мне тот второй, ну как его там? – он щёлкнул пальцами ища подсказки. – Скажи мне Саммуэль и я скажу тебе…
– Инквизитор Конрад, – на выдохе подсказал Саммаэль и невольно покачал головой.
– Именно… – широко улыбнулся нунций и пнул кресло перед собой. – Приходит и жалуется, что палач не успевает вешать еретиков. Представляешь? Как будто это моя проблема, а не палача… – ещё раз пнул кресло перед собой и сделал это сильнее чем в первый раз. Конрад стерпел оскорбление, он надеялся, что тот просто пьян и не знает о его присутствии. – Ну вот, смотри Конрад! Прекрасный же получился Монфокон (огромная каменная виселица в несколько ярусов), – надежды Конрада рассыпались и всё случайное неуважение от нунция Мастема было целенаправленно.
– Благодарю, – не оборачиваясь ответил Конрад, теперь осознано стерпев оскорбление.
– То та же, цените меня, пока я с вами, а то заберут меня обратно в базилик Святого Престола, – нунций откинулся в тронном-кресле и свободной рукой взял кроваво-красный платок. Он должен подать им сигнал палачу, чтобы началась казнь, но нунций купается в тщеславии своих полномочий и не торопится.
По приказу нунция Мастема особняк графа Фалькона выскребли и даже крышу сняли. Целыми оставили три стены и балки перекрытий этажей, что служат виселицами. Цоколь стал эшафотом. По центру, на высоте третьего яруса весит ста двадцати пудовый (1 пуд = 16 кг) колокол, верёвка от которого свисает в руки палача, что стоит на эшафоте внизу. Оконные проёмы заполнены приговорёнными еретиками, что стоят со связанными руками с петлёй на шее. Как только палач начнёт звонить в колокол, то он под своим весом начнёт опускаться и стаскивать еретиков из оконных проёмов, чья учесть предрешена быть повешенными. Монфокон (огромная каменная виселица в несколько ярусов) вмещает за раз до сорока еретиков и казнь теперь через повешенье целое представление.
– Я знаю, что сам граф сейчас там присутствует, верно? – нунций прищурился, высматривая того в оконных проёмах Монфокона.
– Верно, – Конрад стиснул зубы и только для себя указал на графа пальцем. – На третьем ярусе.
– Вижу, вижу его хвалённую рожу. Даже сейчас, с петлёй на шее он продолжает быть напыщенным индюком. Он знает, что это творения я назвал в честь него, тем и гордиться… – недовольно заёрзал на своём троном-кресле нунций. – Вот какая разница, если знаешь, что умрёшь, ну отринь свои святотатские взгляды и приди к прощению, но нет, он как глупец стоит с высоко поднятой головой и ждёт смерти…
– Когда знаешь, что умрёшь, выбор остаётся только за тем, как умереть, – Саммаэль произнёс с гордостью в голосе, уважая выбор графа Фалькона, что не склонился перед допросами Конрада, ведь он как никто знает, как часто тот бывает очень убедительным.
– Мудро, но не точно… – запил своё замечание алтарным вином нунций. – Лежать в общем оссуа́рии (ящик, урна, колодец, место или же здание для хранения скелетированных останков) и гнить, много чести не нужно, да и убеждения там твои не нужны, – Саммаэль впервые заметил, как нунций Мастема опустошив кубок, отставил его в сторону, а не приказал наполнить. – Знаешь Саммуэль, мне уже нравится здесь. Я ощущаю уют в стенах твердыни Адма. Да, и она сама уже не выглядит такой удручающей, согласись?
– Бесспорно и это Ваша заслуга… – усмехнулся Саммаэль пересчитывая еретиков в оконных проёмах.
– Я тут ещё задумался, может мне переименовать её? – прищурив глаз, нунций посмотрел на башню Донжон твердыни, словно взвешивая свои силы. – Вот как ты считаешь твердыня Мастема, звучит?
– Достойно…
– А что ты так покладист, Саммуэль? – нунций спустил оценивающий взгляд с башни твердыни на рядом сидящего инквизитора. – Тебе что-то от меня нужно?
– Вы проницательны, Ваше преподобие.
– Да, а иначе с вами ни как. Так что тебе, Саммуэль?
– В грядущем слушанье по делу правителя твердыни Сигор фермилорда Геоманта, я хочу выступит стороной «обвинения».
– Обвинение? Зачем тебе всё это?
– Как никто, Ваше преподобие знает, что у прошлого два лица. Одно, ясное и кровавое, известно всем. Другое скрыто в тенях болтовни, и это забытое лицо никто не увидит, пока не вскроется вся ложь, что скопилась вокруг.
– И ты Саммуэль, хочешь стать тем, кто вскроет гнойник лжи?
– С Вашего дозволения апостольский нунций Мастема, я явлю истинное лицо истории, лицо негласной войны, которое скрыто за словами фермилорда…
– Ну что ж, ты доходчиво донёс суть просьбы. Я в свою очередь, не возражаю и с моей стороны препятствий тебе не будет оказано…
– Этого более чем достаточно, Ваше преподобие…
– Более чем, – Саммаэль показательно поклонился ему, и нунций Мастема вскинул кроваво-алый платок, совершив жест, который так страстно ждал палач на эшафоте. Платок уже взмок в ладонях нунция и так же быстро упал, как и попытался вспорхнуть в сигнальном жесте. – Начнём!
Палач заждался отмашки и когда увидел её от апостольского нунция Мастема, он бодро потянул верёвку ударника колокола. Раскачивая из стороны в сторону, колокол совершил свой первый удар и скользнул вниз, натянув за собой виселичные верёвки. Под гул ударника внутри колокола, как грозди винограда, еретики посыпались во внутреннее пространство Монфакона. Им неизбежно суждено умереть за свои убеждения под монотонные удары колокола, что перевесом опускается на эшафот и только сильнее затягивая петли на их шеях. Кому повезёт, умрёт сразу от перелома шеи, но большинству останется мучатся, медленно задыхаясь в петле. Толпа завыла под впечатлением жестокости и праведности инквизиции над святотатством еретиков. Повергая в ужас уцелевших от допросов еретиков и вдохновляя праведников на справедливость суда инквизиции. С последним ударом, колокол коснулся эшафот и замолчал, оставляя муки еретиков в тишине на всеобщее обозрение любопытных глаз.
Среди толпы затылков перед собой, инквизитор Конрад Мракобес поймал прямой взгляд. Из той самой любопытной толпы зевак необычайно чёрные глаза смотрят на него и будто молчаливо спрашивают – “почему?”. Он выпрямился в кресле и оторопел, не находя слов. Сейчас до него дошло, что на втором ярусе Монфокона, на балке перекрытия с петлёй на шее висит мать этой самой молодой женщины и что-то изменить он не может, ведь как всегда просто сделал свою работу.
– Не бойся смерти, ибо такова суть природы, – Конрад встал с места, он заворожённо подошёл к ограждению трибуны. – Убоись лишь смерти, лишённой смысла, – он отчётливо видит её перед собой и уже тянет к ней руку. – Горе помогает лучше познать счастье. Ты благочестивое дитя, твоё спасение стричься в монахини…
– Инквизитор, я бы попросил!? – осёк его голос нунция Мастема в спину, и та молодая женщина с необычайно чёрными глазами потерялась из виду. Она словно растворилась в толпе затылков, пропала в общем массе зевак. Конрад повернулся к трибуне амфитеатра и увидел лишь отёкшее лицо, произносящее отвратительным голосом ему замечание. – Ты загораживаешь…
– Люди, объединившиеся ради служения Создателю, благословенны в глазах Его, и вечно будут жить в Его памяти, а Вы – апостольский нунций Мастема всего лишь мозоль на пальце ноги истории и ничего больше, – произнеся в лицо полупьяного нунция Мастема, инквизитор Конрад Мракобес покинул трибуну. Оставив после себя молчаливое недопонимание.