Лето.
Прошло уже два месяца, как Инквизиция явила себя пепелищу (Пандемониуму) империи Солнечного Гало. С этого момента над тверденью Адма раздирают каждую ночь крики еретиков, что так яростно жаждут покаяться в своих согрешениях. Перст 2 – Конрад Мракобес вышел из дома Милосердия, именно так называется помещение, выделенное для допросов. В былые времена здесь мостился театр с поэтическим названием “дом ночных духов”, но первое чем занялась инквизиция – это допросы. Беспощадные и предвзятые допросы. Так что в театральных постановках больше нет смысла, их место заняли публичные и частные экзекуции.
Конрад укрывая голову от дождя накинул капюшон. Прохлопал себе грудь, в надежде выбить из одежды едкую вонь пригоревшей плоти, у него естественно ничего не вышло. Проведя весь день в замкнутом помещении эта едкая вонь проникла в поры кожи, оставшись с ним как неотъемлемая часть. Он уже давно свыкся с этим, но привычка оставаться чистым заставляет вновь и вновь обхлопывать себя. Под глухой звук очередных таких хлопков, Конрад заметил молодую женщину у стены дома Милосердия. Мокрая от дождя и перепачканная от вездесущей грязи, она невзрачно ютится под стеной. Приникнув слушает под ближайшим окном, что может донестись до её слуха. Что-то сильное заставило Конрада остановиться и не моргая смотреть на неё.
Несмотря на всю её невзрачность, необычайно-чёрные глаза пленили внимание инквизитора. Они блестят из-за слёз и дождя, а остальное не важно. Она смотрит на него и в её больших глаза застыл вопрос. Подобный взгляд инквизитор встречал только однажды, когда его с братом Томасом в пятилетнем возрасте разлучили с семьёй и прикрепили к Церковно-приходскому приюту Святого Престола. Взгляд своей матери, которую больше не видел, и сейчас спустя много лет, он вспомнил во взгляде незнакомки свою мать.
– Подозреваемых в ереси сажают на допрос. Они продлятся не меньше месяца, – инквизитор сказал это в слух, надеясь, что именно это она хочет от него сейчас услышать. – Обычно этого хватает чтобы еретик сознался в ереси и выдал сообщников.
– Там моя мать… – девушка ладонью протёрла щеку, но от этого на её бледном лице не стало меньше слёз.
– В эпоху империи Солнечного Гало, истинную веру душили, и общество подверглось слабости и разложению, пожравшему его изнутри. Ваш император, возлюбленный всеми еретиками, знал это и стремился к тому что мы сейчас пожимаем. Всё то что нас окружает это наследие Императора-еретика, все эти костры в его честь…
– Но там моя мать? – Конрад не слышит, что говорит эта молодая женщина, он слишком сильно зачерствел к чувствам других. Его таким сделал долг перед Святым Престолом, который он привык называть работой.
– Зачастую на смертном одре они сознаются во всём, раде милости удушения на гарроте (орудие казни через удушение в виде петли с палкой) выдумывают и называют людей наугад, – Конрад пожал плечами и попытался улыбнуться, но это только сильнее напугало её, и она сильнее прижалась к стене.
– Но моя мама?
– Что? – он вздрогнул словно от дрёмы. – Ты сама та где хочешь быть внутри или с наружи? – незнакомка ничего не ответила, лишь сильней прижалась к стене. – То та же, – широко улыбнулся Конрад. Ему показалось что сделал доброе дело, успокоив её. – Тебя как звать? – он шагнул к ней, но незнакомка встрепенулась и попятилась. – Вот-вот, ступай домой и жди там… – она побежала без оглядки, где-то падая в грязь, но до последнего не оборачиваясь. – Жди, когда мы придём за тобой, – он дождался, когда шум дождя скрыл звук её шагов, а ночь силуэт, и только после этого смог оторвать провожающий свой взгляд.
Смахнув с глаз пелену образа необычно чёрных глаз, он пошагал по протоптанной дороге за низменными усладами после тяжёлого дня. Лупанарий (публичный дом) – вот что освобождает его голову от тяжёлых мыслей, которые копятся на допросах. Дорога к дверям Лупанария протоптана, за то время что инквизиция заняла твердыню Адма.
Конрад смело открывает дверь и жжённый запах низменных услад привычно бьёт ему в нос. Пока он посещает это злачное место, инквизиционные зачётки не касаются местных нимф и это двухстороннее соглашение плата за которое – грех.
Грехопадение – и Конрад Мракобес знает это, но эта слабость выше его клятв.
Его встречают лживые улыбки похотливых нимф, но он смотрит сквозь их соблазн, и берёт за руку самую проверенную из них. В её руку он вкладывает спинтрию (серебряный монетовидный жетон с изображением сексуальных действий) и она с самодовольной улыбкой уводит к себе в комнату. Он не знает её имени, но этого и так больше чем достаточно, чтобы нимфа возгордилась, что сам инквизитор стал у неё постояльцем.
Она уронила инквизитора себе в кровать и не дожидаясь приглашений оседлала его.
– Создатель, прости… – закатив глаза, он взмолился и до боли сжал ей упругие бедра. От такого пылкой страсти искусница сжалась во всех местах и позволила себе чрезвычайно смелое и настолько же ошибочное промедление.
– Инквизитор? – она почувствовала в себе излишнюю уверенность и остановила процесс нежности. – Но почему вы все так уверены, что Создатель – он, а не она, хоть не кто его и не видел? – Конрад был ошарашен наглостью нимфы, но ещё сильнее стал, когда в её взгляде увидел необычно чёрные глаза той молодой женщины под дождём.
– А как может быть иначе и сомнения в этом зачатки самой ереси, – широкая улыбка Конрада задёргалась, он одновременно смутился и засмеялся от такой неожиданной наглости.
– Но всё же? – искусница улыбается и продолжает смотреть на него сверху чужими необычно чёрными глазами.
– Женщина в образе своём порочна и быть иначе не может, – он стал необычайно серьёзным, осознав, что разговор задаётся не шуточный. – Вот разденьте стража до гола и какие чувства вызовет в вас его обнажённый образ? Чувства здоровья, силы и храбрости. А разденьте женщину и только самые низменные желания вызовет в вас её обнажённый образ…
– Но, что если на стража взглянет женщина, в ней какие чувства вызовет его обнажённый образ?
– Вот в этом и суть, – засмеялся инквизитор. – Я же мужчина, а женщина, что женщина, она порочна.
– Какая глупость… – рассмеялась она ему в лицо, он тоже продолжил смеяться лишь по тому, что уже знает, что завтра будет жечь ей ноги за ересь, ну а пока низменные слабости.