Вот бы остаться вместе навсегда! О, наивная жажда освободиться из тюрьмы времени и вдвоем уйти в вечность… Влюбленные – даже в тюрьме влюбленные: глядя друг на друга, они не замечают стен и решеток – они вместе, и весь мир принадлежит им.
В те дни мы не догадывались, что мы оба в тюрьме, и наши тюремщики не сводят с нас глаз. Мы наслаждались свиданиями – то в замке, то в тени старого парка. Какое счастье – просто стоять рядом с тобой, прикасаться к тебе, видеть твои прекрасные глаза, такие теплые, когда ты смотришь на меня. Мы словно дикие олени, тонкие, грациозные, сильные – и такие незащищенные… Лай гончих псов, стрела – и все кончено. Но мы не думаем об этом. Мы забываем обо всем на свете, когда смотрим друг на друга. Смеемся, шутим, играем – или молчим, думая об одном и том же.
Ты поднимаешь тяжелую ветку, свисающую над тропой, пропускаешь меня вперед, и мы скрываемся в дальнем уголке парка, в чудесной зеленой тишине, как Адам и Ева. На свете больше нет никого, только мы и наша сказка, и пусть она никогда не кончается…
Мы с матушкой поехали к брату Анжу в Сен-Жан-д’Анжели, где он вел военные действия. Я так соскучилась по нему! Пока мы были в разлуке, я разобралась в своих чувствах. Уверена, что никаких страстных сцен между нами больше не будет. Второй раз подобное безумие невозможно. Но случившееся не оттолкнуло Анжу от меня – он по-прежнему мой самый близкий и любимый брат.
Я была уверена, что он тоже будет счастлив меня видеть. Поэтому меня до глубины души потрясло, как он меня встретил. Вместо теплой улыбки – высокомерный взгляд и сухое приветствие. Еще недавно такой дружелюбный и любезный, брат сделался отталкивающе холодным и надменным до грубости – и это после всего, что между нами было, и после всех моих усилий увеличить и без того непомерное расположение к нему нашей матери!
Когда появилась возможность поговорить наедине, я спросила его:
– Что случилось, мой брат? Вы совсем не рады моему приезду. Вы сердиты на меня? Быть может, по незнанию или по несчастливой случайности я обидела вас чем-нибудь?
– Ничего не случилось, сестрица Маргарита, – произнес он спокойно, даже вяло, чуть растягивая слова. Я сразу вспомнила детство: с таким же напускным равнодушием брат говорил со мной, когда сжигал в камине мои четки и часословы. А что он сожжет на этот раз? Во мне все сжалось от дурного предчувствия.
Брат некоторое время молчал, листая какую-то книгу в красном переплете. Потом закрыл ее, положил на стол и взглянул на меня сверху вниз своими большими темными глазами. Когда я посмотрела в них, мне показалось, что я заглядываю в глубокое темное подземелье, откуда тянет холодом. Ко мне вернулся детский страх перед братом.
– А в чем, собственно, дело, Маргарита? Вам что-то нужно от меня?
Я не смогла скрыть, как ошеломлена его словами. Но чем большее недоумение я показывала, тем отрешеннее и невозмутимее он становился.
– Ничего, мой брат, – выговорила я, вконец растерявшись, но все-таки попыталась взять себя в руки. – Просто я не понимаю, отчего вы так переменились ко мне. Я делала все, о чем вы меня просили, а вы так холодны со мной…
– Холоден? Ничуть.
– Вы любите меня, как прежде?
– Конечно, я люблю вас, как прежде, Маргарита, – произнес он таким тоном, что мне захотелось провалиться куда-нибудь. Меня охватило смятение.
– Но, признаться, мне неясно, чего вы от меня ждете, – продолжал он. – То, что вы сделали для меня, было вашим долгом, ведь вы моя сестра. Да это и легко было сделать.
Повисла тягостная пауза. Наконец брат нарушил тишину, неторопливо прибавив:
– Маргарита, я советую вам вспомнить наставления в вере, которые вы сами же когда-то мне давали. Recte facti fecisse merces est[11]. Разве вам что-то нужно сверх этого?
Я вышла от брата с чувством, что он ударил меня. Мое лицо горело. Я посмотрела на свои руки и заметила, что пальцы дрожат. Что произошло? Что случилось? Сам брат не мог так перемениться ко мне, кто-то повлиял на него. Но кто? И почему?
Этим вечером я обнаружила, что и моя мать стала так же холодна со мной, как Анжу. До этого они беседовали наедине. Что он сказал ей? Что? Я не могла спросить, потому что брат стоял тут же… Матушка велела мне идти спать, но я дождалась, когда брат уйдет, и спросила у нее:
– Что случилось, матушка? Мне кажется, вы недовольны мной. Не прогневила ли я вас чем-нибудь по неведению? Если это так, я сделаю все, чтобы загладить свою вину! Только скажите мне, в чем она заключается?
– Дочь моя, идите спать, – отозвалась мать тоном, говорившим куда больше слов. Ее голос звучал спокойно, совсем без гнева, но так, словно сегодня подтвердились ее давние подозрения.
– Матушка, но ведь я не смогу заснуть, пока не узнаю, в чем провинилась перед вами! Вы были так добры ко мне, уделяли мне столько внимания, и я от всего сердца старалась угодить вам! Если это не получилось, не отталкивайте меня, а позвольте исправить свою ошибку! Неужели моя вина настолько глубока, что я не заслуживаю даже этой милости?!
Мать задумалась. Похоже, она совсем не верит в мою искренность и сейчас решает, как ей держаться со мной. Но что такого мог сказать ей брат, чтобы она вот так, в одночасье, переменилась ко мне?
Я продолжала настаивать на объяснениях. Наконец она ответила:
– Не сердитесь на своего брата, дочь моя. Он мудр и желает вам только добра.
– Я ничего не понимаю, матушка! Что это значит? Умоляю вас, объясните мне, что произошло? Брат так переменился ко мне!
Она посмотрела на меня в упор и заговорила медленнее, чем обычно:
– Ваш брат сказал мне, что вы близки с месье де Гизом и что месье де Гиз, с поддержки своих родственников, намеревается просить вашей руки. Это правда?
Я не ожидала такого и растерялась. Мое замешательство не укрылось от глаз матери и, судя по всему, не развеяло, а только укрепило ее подозрения.
– Это так? Что же вы молчите, дочь моя?
– Матушка, я ничего не знаю об этом! Если бы я узнала, что месье де Гиз имеет подобные планы, то вы узнали бы об этом первой!
– Маргарита, прошу вас, не пытайтесь сохранить в тайне то, что уже стало явным. Этот спектакль никому не нужен.
– Клянусь вам, матушка, я ничего не знаю о таких планах господ Гизов! Почему вы мне не верите?
– Потому что молодой герцог де Гиз умен, красив и обаятелен. Неудивительно, что он вскружил вам голову. Только вы совсем не думаете о семье. Гизу, несомненно, выгодно ваше расположение – ведь именно потому он и добивается его. Ваша приязнь позволяет ему знать все, что происходит внутри нашей семьи. К тому же он надеется породниться с нами и получить власть. Ваша наивность непростительна, дочь моя.
– Матушка, я уверяю вас, что у месье де Гиза нет подобного намерения!
– Полно, Маргарита. Ваш брат сказал мне об этом, и ваша реакция только подтверждает его слова.
Во мне все вскипело.
– Мой брат предал меня, матушка! Когда он расположился ко мне, я стала самой счастливой на свете, и вам это известно! А сегодня он отнял у меня это счастье и ваше хорошее отношение под влиянием чьей-то гнусной лжи! Но больше всего меня ранит то, что вся его привязанность ко мне была только лицемерием и обманом! Он поверил чьей-то клевете, даже не удосужившись вначале поговорить со мной, чтобы проверить свои домыслы! Я никогда этого не забуду!
– Прекратите оскорблять брата, дочь моя! – оборвала она. – Это вы его ненавидите, а он любит вас и заботится о вас, несмотря на ваше отношение к нему! Он не произнес о вас ни единого грубого слова, напротив, старался защитить и оправдать вас. Но он слишком мягок к вам – а вы вместо благодарности осыпаете его незаслуженными обвинениями! Довольно, я не желаю больше разговаривать с вами! Ступайте. И не смейте показывать ваше дурное отношение к брату! Если я увижу, что вы демонстрируете малейшую неприязнь к нему, пеняйте на себя.
Я вышла от матери сама не своя. Что теперь делать? Все рушится… Вот оно что – брат узнал о моей любви. Одна эта фраза стоит целой греческой трагедии… Я вспомнила наши с ним жаркие объятия, его голос: «Ты моя, навсегда моя, я никому тебя не отдам!» Как странно, дико, страшно и стыдно думать об этом сейчас – сейчас, когда все встало на свои места, потому что я нашла настоящую любовь!
В детстве мой брат и Гиз были неразлучными друзьями, доверяли друг другу все свои секреты. Выходит, что и Гиза мой брат теперь ненавидит так же сильно, как меня? Это даже хуже, чем ненависть – это ревность, страшная, испепеляющая ревность! Брат уязвлен тем, что он больше не царит в моих мыслях, что он отступил на второй план, а место, которое он считал своим и только своим, занял его ближайший друг! А главное – Анжу взбешен тем, что ему нельзя быть со мной, а Гизу – можно… Конечно, теперь он употребит все силы, чтобы отнять у Гиза победу. Как это глупо, как страшно!
Вскоре я узнала, кто настраивал Анжу против меня. С некоторых пор он приблизил к себе некоего Луи де Беранже, сеньора Ле Га, редкостного мерзавца, который убедил брата, что мое желание ему помочь неискренне, мое расположение – не что иное, как лицемерие, что заключать со мной союз и надеяться на мою помощь крайне неразумно, поскольку я преследую только собственные интересы и при первом удобном случае, не колеблясь, нанесу и брату, и всей нашей семье удар в спину. Ле Га пользовался успехом при дворе – рыжеволосый, высокий и статный, невозмутимый на вид, но очень энергичный и настойчивый месье, грубый и бесцеремонный, с наглым взглядом. Однажды он подошел ко мне, когда поблизости никого не было, и заявил, оглядев меня с головы до ног:
– Уверен, что не разочарую вас, ваше высочество.
– Не разочаруете чем?
– Вы меня прекрасно понимаете. Сегодня вечером.
Я оторопела – ведь только что в присутствии других придворных этот дворянин был любезен и предупредителен со мной.
– Да как вы смеете?!
– Беру пример с месье де Гиза. – Он железной рукой схватил меня за плечо, притянул к себе и прошептал еле слышно: – Спишь с Гизом – значит, будешь спать и со мной!
Я с размаху дала ему пощечину.
– Прочь от меня, мерзавец!
Его бесстыдные глаза довольно заблестели.
– Что ж, воля ваша, я покоряюсь ей всецело. Не хотите секретов – их не будет.
Я думала, он оставит меня в покое, но он еще довольно долго продолжал свои мерзкие ухаживания, при этом в присутствии посторонних неизменно делал вид, что он мой самый почтительный слуга. Мое раздражение только раззадоривало его, а угрозы рассказать о его домогательствах матери и братьям вызывали надменную улыбку: «Попробуйте, я не против. Вы ничего не докажете, и никто вам не поверит». Поэтому я сменила тактику и наконец нашла его слабое место: этот самодовольный наглец совершенно не понимал моих намеков. Нескольких насмешек над ним оказалось достаточно, чтобы он отстал от меня.
Но он ничего не забыл и теперь решил мне отомстить. Нашел подходящий случай. Конечно, оскорбленный Анжу легко поверил его словам, вопреки всякому здравому смыслу!
Хотя в этом замешан не один Ле Га. Наверняка кто-то из моих слуг помогал ему. Вот уж воистину, задумаешься, кто хуже – враги, ненавидящие тебя, или их случайные помощники, лишенные дара чувствовать людей. Любопытные, но бессовестные, сентиментальные, но бессердечные, живущие серой жизнью и ненавидящие всех, на них непохожих! Страшен не тот, кто сознательно хочет навредить тебе. Страшен случайный прохожий, помогающий ему, потому что больше нечем заняться. Страшен слуга, крадущий письма, чтобы потом развлечься, подглядывая в замочную скважину за скандалом, который разразится у господ. Страшны горничные, подслушивающие у дверей и собирающие сплетни… Откуда у ленивых, недалеких слуг, которые без угрозы наказания не сделают лишнего шага, появляется столько прыти, когда дело доходит до чужих судеб и чувств, которые их не касаются и вмешиваться в которые они не имеют никакого права?!
Ах, брат, мой брат! Неужели его настолько ослепила ревность и уязвленная гордость? Он только на вид спокоен и невозмутим. Я знаю, какими страстями наполнена его душа! К ревности и обиде наверняка добавился и жгучий стыд за то, что он раскрыл передо мной свои чувства, свою страсть – а я после этого полюбила другого… Но ведь он прекрасно знает, что продолжать добиваться родной сестры – тяжкий грех! И так мы с ним зашли слишком далеко… Каким же самолюбивым надо быть, чтобы продолжать упорствовать! Думаю, никакого чувства ко мне в нем нет и в помине, есть только злое желание отомстить и ревнивая убежденность, что я – его собственность, касаться которой имеет право только он.
Представляю, под каким соусом он подал матери нашу с Анри любовь. Теперь никто и ничто не разубедит мать в том, что Гиз, ухаживая за мной, стремится стать членом королевской семьи, чтобы при первом же удобном случае отобрать у нас власть. Анжу нет равных в искусстве красноречия: если он захочет, своими словами бабочку превратит в скорпиона! А мать верит каждому его слову, даже не допуская мысли, что он способен ошибаться.
Я надеялась, что справедливость все-таки восторжествует. Но мать окончательно оттолкнула меня, практически перестав общаться со мной. А брат ведет себя так, словно мы чужие. Гиза здесь нет, и мне некому довериться, не у кого спросить совета…
Внезапно я поняла, что такое корона, которой я так гордилась все детство, которую считала своим лучшим помощником и защитником. В эти дни она впервые стиснула мою голову своей холодной железной хваткой – до крика, до боли. Я поняла, что любовь и власть несовместимы.
Жажда власти ненасытна, как жажда крови; недаром Карл питает такую страсть к охоте, и пьянеет от вида раненого зверя, и сам с удовольствием бросается на него с кинжалом, как будто у его собак недостаточно острые зубы; недаром матушка может быть такой жестокой, недаром Анжу лицемерен, недаром его любимчик Ле Га не останавливается ни перед чем, недаром у придворных на лицах – улыбки, в сердцах – страх, а в глазах – пустота… Я думала, что любима матерью, братьями, придворными и слугами, думала, что защищена и свободна, – а оказалось, что вокруг полно капканов, и лишь один неосторожный шаг, малейшее движение против воли родственников – и мне будет больно, очень больно, а им – ничуть, и они не только не пожалеют меня, они меня осудят и посмеются надо мной!
Значит, мне можно не мечтать о замужестве по любви. Они не позволят мне быть вместе с Гизом, которого панически боятся, потому что он может сесть на трон – и, уверена, управлять страной у него получится куда лучше, чем у безвольного Карла… Голова кружится, голова в огне, корона сдавила ее – и я не могу ее снять… Помогите мне, кто-нибудь! Нет, никто не поможет…
Я посмотрела правде в глаза – и не смогла выдержать ее взгляд. Все случившееся так потрясло меня, что я подхватила лихорадку, свирепствовавшую в армии. Мир потемнел, его охватило жаркое гулкое пламя, которое заглушило все мои чувства, в том числе и боль…
Должно быть, именно так выглядит ад. Сквозь дымное марево виднеется темный горизонт с виселицами и колесами, к которым привязаны изломанные, изувеченные тела. На стенах Амбуаза покачиваются повешенные, кричат вороны… В сером небе – клубы густого темного дыма… А люди не переставая бьются друг с другом – на турнирах, на войнах, на словах… постоянно пытаются ранить и убить друг друга. От этого пламя разгорается сильнее, от этого так больно стоять на земле. Кто-нибудь, дайте воды, погасите этот жар, чтобы наконец стих оглушительный вопль боли и ярости, треск и гул огня! Есть ли здесь кто-нибудь, кто слышит? Или всех ослепила и оглушила война?…
Я открываю глаза и вижу возле моей постели слуг и мать. В ее глазах – искренний страх за меня. Она трогает мой лоб и дает мне выпить травяной настой. Входит Анжу, озабоченно смотрит на меня и тихо спрашивает:
– Ну как ты, Маргарита? Тебе лучше?
Он снова стал прежним. Участливый взгляд, мягкий голос… Я медлю с ответом, и он поворачивается к матери. Она что-то вполголоса отвечает ему. Мои близкие, мои братья…
Лихорадка, лихорадка. Трясущаяся повозка. Мне так плохо, что я боюсь умереть. Идет война, мы в дороге… едем в Анжер… В этом мире всегда идет война. Тяжелые, мучительные дни, когда от слабости я даже не могу встать – а повозка все трясется, мы едем, едем куда-то… Ночи в горячечном бреду… Мать ухаживает за мной. Похоже, ее мучают угрызения совести – теперь она видит, что своим недоверием и холодностью сама отчасти вызвала мою болезнь.
– Марго, тебе нужно выпить лекарство. У тебя жар, – слышу я голос Шарля и открываю глаза. Шарль сидит возле моей постели. – Как ты, сестричка?
Мне хочется плакать. В эту минуту он для меня не король, а просто брат, и он называет меня уменьшительным именем – Марго. Только он в нашей семье зовет меня так… Он замечает мои слезы и ласково гладит меня по голове.
– Не бойся, Марго, все пройдет, мы тебя вылечим. Я только что говорил с врачами – они не сомневаются, что ты поправишься. Болезнь неприятная, но твоей жизни ничто не грозит. А сегодня тебе лучше, чем вчера. Только, по-моему, ты неудобно лежишь. – Он осторожно приподнимает меня и сам поправляет мои подушки. – Ну как сейчас? Лучше?
– Да…
– Не грусти, Марго, все будет хорошо.
Шарль преданно заботится обо мне. Знает ли он об этих проклятых сплетнях, или мать и Анжу ничего ему не сказали?
И Анжу не отходит от моей постели. Уверена, что он не отойдет, даже если врачи скажут ему, что он рискует заразиться. Мать с умилением наблюдает за ним – а я не решаюсь показывать свою обиду на него не только потому, что боюсь ее гнева. Я буду молчать до последнего, чтобы не распространять гнусную интригу: в ней замешан де Гиз, это может повредить ему…
Анжу садится возле моей постели, ласково берет меня за руку. В его глазах и голосе – искренняя забота. Как я люблю его, когда он такой! А может, он все понял? Может, сейчас пелена спала с его глаз? В минуты слабости, когда мне становится хуже, так хочется верить, что теперь все будет хорошо! Верить, что брат на самом деле меня любит, что боли, которую он причинил мне, нет и никогда не было, а когда я поправлюсь, мы с ним непременно поедем кататься верхом…
Наконец мы добрались до Анжера. Я была измучена болезнью и переживаниями и надеялась, что там мне наконец станет лучше. Но в Анжер приехал и Анри де Гиз, причем не один, а со своими родственниками. О, только не это!
Разумеется, узнав о моей болезни, Гиз сильно встревожился, и Анжу немедленно привел его ко мне. Пока Гиз справлялся о моем здоровье, а я отвечала то, что в таких случаях полагается по этикету, Анжу, оживленный и любезный, заверял, что мне уже лучше, улыбался, дружески обнимал Гиза, похлопывал его по плечу и повторял:
– Мой дорогой Анри, как я рад тебя видеть! Знаешь, теперь я каждый день молю Бога, чтобы ты стал моим братом. Я так надеюсь, что Господь услышит мои молитвы! Я еще в детстве мечтал об этом, помнишь, даже говорил тебе? Ну помнишь? А сейчас эти мечты могут сбыться! Это было бы так восхитительно!
Мне едва удается скрыть гнев. Анжу даже не подумал отказаться от своих заблуждений! Он все это время лицемерил, выжидал – ну и подлость! Де Гиз удивленно смотрит на Анжу и делает вид, что не замечает его слов, видимо, решив, что Анжу бредит. Он же ничего не знает об этих сплетнях! А чего теперь добивается Анжу? Ждет, что Гиз проговорится, допустит оплошность, ошибку? И тогда – страшный скандал… Представляю, как братец будет рад, если ему удастся отомстить!
Мне стоило немалых усилий утаить чувства. Главное – чтобы брат убедился, что я не стараюсь его выдать. Но надеюсь, Гиз по моим глазам все-таки догадался о чем-то. Теперь я не понимаю, как можно не замечать, что поведение Анжу неестественно, что его симпатия наигранна, – но ведь еще недавно я сама стала жертвой его лицемерия! Только бы Гиз был осторожен…
Когда они оба уходят, я прячу лицо в подушку и всхлипываю. Все вышло совсем не так, как я хотела. Как я ждала встречи с Гизом – и какой мучительной она оказалась! Будь я здорова, я бы расплакалась, но сейчас плакать нет сил. На меня наваливается усталость. Перед глазами все еще стоят их силуэты – моего брата и моего любимого, заклятых врагов, выходящих от меня в обнимку. А я не иду с ними. Это игра, как в детстве. Пусть они доигрывают без меня… Я хочу спать.