– Какая прелесть! Это итальянская бумага?
Джо удивленно поднимает голову. Прямо перед ней стоит Беглянка-викарий – но уже без парика. Мышиного цвета свежевымытые волосы уложены в короткое каре, едва прикрывающее уши. Сегодня на ней нет привычного дождевика, и Джо снова кажется, что эта женщина очень похожа на маленькую птичку-крапивника.
– Руфь, – говорит она, не столько обращаясь к стоящей перед ней особе, сколько к самой себе, как бы в упрек, что, мол, хватит думать о ней в выражениях заголовков желтой прессы.
– Да, это я, – отзывается Руфь. Ее явно забавляет эта ситуация, и викарий надеется на продолжение.
– А меня зовут Джо, – говорит Джо и протягивает руку.
Секунду помедлив, Руфь своей узенькой ладошкой пожимает пальцы Джо.
Физический контакт поражает Джо, как удар электрического тока. До сих пор Руфь существовала по большей части лишь в ее голове. Одно дело – добывать о ней информацию в Интернете, обдумывать причины побега, сочинять разные сценарии дальнейшего развития событий, и совсем другое – держать в своей руке эту маленькую, теплую, крепкую ладошку. Джо внезапно чувствует всю человечность этой маленькой руки.
– Приятно с вами познакомиться, Джо, – говорит Руфь, отпуская ее руку. – Так бумага итальянская? – повторяет она вопрос, кивая на стоящую на прилавке коробку, которую Джо только что вскрыла.
– Нет, думаю, компания американская, но я понимаю, что вы хотите сказать. Нечто подобное я видела в одном флорентийском магазине канцтоваров.
Джо протягивает пачку Руфи, чтоб та получше рассмотрела новинку. В коробке с прозрачной крышкой лежат чистые бланки для открыток светло-кремового цвета. В верхней части каждого бланка имеется рисунок ракушки, выполненный в красных и фиолетовых тонах. А по краю каждого бланка проходит тоненькая золотистая линия.
Несколько выбитая из колеи рукопожатием, Джо продолжает говорить, доставая из коричневой картонной коробки все новые пустые бланки для открыток:
– Мне пришло в голову пополнить запасы товара и заодно заказать что-нибудь новенькое. Мой дядя…
На секунду Джо кажется, что говорить о личных делах своего дяди несколько неприлично. Но потом она вспоминает, что перед ней викарий. И в голову тут же приходят слова Флотсама из воскресной школы: «Викарию всегда следует говорить только правду».
– Вообще-то, магазин не мой, а моего дяди Уилбура, – честно признается Джо. – Он стал спотыкаться и падать, и мы сначала думали, что ему просто надо отдохнуть. Но потом стало ясно, что это лишь вершина айсберга. Обнаружилась прогрессирующая деменция.
– С моей матерью было то же самое, – кивает Руфь. – Это все ужасно. И что же теперь будет с магазином?
Джо испытывает огромное облегчение: не надо притворяться и говорить, что все будет хорошо. Но на вопрос викария Джо отвечает своим вопросом:
– И вашу мать поместили в дом престарелых?
– Да, уже перед самым концом.
Руфь берет еще одну пачку пустых бланков и, не торопясь, вертит ее в руках. Эти бланки уже серо-голубого оттенка. В верхней части карточек имеется рисунок шмеля, а в нижней – бледный рисунок трех ульев.
– Очень симпатичные, – вполголоса говорит викарий.
– Дядя Уилбур сейчас тоже в доме престарелых, совсем неподалеку от дома моих родителей в Северном Йоркшире. В свое время нам, наверное, придется подумать о том, что же делать с магазином. А пока моя мама…
– Ей сейчас не до этого? – Викарий поднимает глаза на свою собеседницу.
Джо молчит, и Руфь понимающе кивает. И тут Джо сознает, что она вот уже несколько месяцев так ни с кем не разговаривала. То есть не говорила серьезно о том, что происходит в ее жизни.
– Ваш дядя держит этот магазин довольно давно? – озираясь, спрашивает Руфь.
– Больше пятидесяти лет. Я приезжала к нему в гости, когда еще была совсем маленькой.
– А живет он здесь же? – Руфь бросает взгляд на потолок.
– Да. Сейчас в комнатах наверху гощу я.
– Есть над чем подумать, – замечает Руфь. – Интересно, насколько кардинальными будут перемены, когда магазин в конце концов перейдет в другие руки. Если, конечно, вы не захотите остаться.
– Нет-нет, я планирую вернуться обратно, на Север.
– А-а, значит, магазин придется продать.
– Думаю, да. А вы хотели бы когда-нибудь вернуться в Шотландию? Вы ведь родом из Шотландии, так?
– Да, из Глазго. И нет, не хотела бы. Ни за что, – отвечает Руфь с такой категоричностью, что Джо невольно задается вопросом, насколько счастливым было детство викария.
Руфь снова принимается внимательно изучать магазин.
– Сразу видно, у этого магазина есть своя история, – с улыбкой говорит она. – Вы уж простите меня за эти слова, но мне почему-то кажется, что вы смотритесь здесь весьма органично.
– Да, мой папа всегда называл меня старомодной, – говорит Джо, отвечая улыбкой на улыбку.
– Возможно, поэтому ваш магазин мне кажется таким… – Руфь не заканчивает начатой фразы. – Надеюсь, вы не против, если я стану иногда к вам заглядывать, – говорит она, глядя Джо прямо в глаза. – Мне кажется, это место помогает…
Тут вдруг дверь магазина с грохотом распахивается, чуть не срываясь с петель, металлическая ручка врезается в стену. Джо кажется, что вот-вот послышится звон разбившегося стекла. Хрустит штукатурка, в которую врезался металл, но стекло лишь зловеще дребезжит, оставаясь на месте.
На пороге возникает высокая фигура Малкольма; со лба над его правым глазом сочится кровь. Часто моргая, мужчина безуспешно пытается сфокусировать взгляд в одной точке. Одной рукой он держится за дверную коробку, другая – безвольно висит вдоль туловища.
Джо не успевает и шага сделать в его сторону, как к Малкольму с быстротой молнии бросается Руфь; она шустро просовывает свою маленькую птичью головку ему под руку и обнимает его за талию, словно прячась под его крылом. Тело Малкольма начинает заваливаться в сторону, Руфь мгновенно перестраивается, наваливаясь на него всем телом. Кряхтя, она помогает мужчине сохранить вертикальное положение.
Одной рукой придержав табурет, Джо срывается с места и, обогнув прилавок, пулей несется к Малкольму с Руфью. Вдвоем женщины подтаскивают мужчину к табурету.
Малкольм тяжело опускается на него и, чтобы не опрокинуться на пол, хватается обеими руками за прилавок. Джо тут же подбегает к входной двери, закрывает ее и запирает на ключ, предварительно повесив табличку «Закрыто». И только после этого вновь поворачивается к опустившей плечи фигуре на табурете.
– Малкольм! – восклицает она. – Что случилось?!
– Простите… Простите меня, Джоанна… у меня сильно кружится голова, я чуть не потерял сознание и видел перед собой только ваш магазин.
Приняв сидячее положение, Малкольм, похоже, немного приходит в себя. Кажется, он понимает, где находится, хотя по лицу его продолжает течь кровь, которая капает на прилавок и на пачки пустых бланков для открыток. Руфь наклоняется к прилавку, берет пачки бланков и перекладывает на полку у себя за спиной.
– Я увидел ваш магазин и направился к нему, словно к маяку во время шторма.
Услышав, что голос Малкольма вновь обрел присущий ему музыкальный размеренный ритм, Джо облегченно вздыхает.
– Ну что ж, давайте-ка посмотрим, что у вас там, – бодрым голосом говорит Руфь, подходя к Малкольму ближе, но пока не касаясь его раны. – Вы позволите, я осмотрю вас?
– А вы, мадам, врач? – Малкольм смотрит на Руфь так, будто видит ее первый раз в жизни.
– Нет, я священнослужитель.
– Даже так? – Малкольм медленно и с сожалением покачивает головой.
Руфь улыбается ему такой ослепительной улыбкой, что кажется, во всем магазине становится светлее.
– Джо, будьте добры, принесите тазик с теплой водой, полотенце и, если найдется, вату, кусок какой-нибудь ткани, бинт и ножницы, – спокойным, уверенным тоном просит Руфь.
«Всему свое место, и все на своем месте». Джо почему-то сразу же догадывается, где дядя Уилбур может хранить аптечку. Она бросается в заднюю часть магазина и уже через несколько секунд возвращается, неся в руках все то, о чем ее просила Руфь.
– …И в итоге вы тоже с удовольствием захаживаете в этот магазин? – говорит Малкольм, несколько приподняв голову и подставив лицо Руфи, которая вытирает кровь с его лица большим белоснежным носовым платком. Джо догадывается, что платок принадлежит самому Малкольму.
– Мм… – бормочет Руфь, макает носовой платок в теплую воду, что принесла Джо, и продолжает свою работу.
Становится понятно, что раненый в надежных руках, и Джо решает не вызывать «скорую».
– Сразу видно, что вы уже не в первый раз этим занимаетесь, мадам, – роняет Малкольм и с готовностью наклоняет голову, чтобы Руфи было удобнее делать свое дело.
– Таков уж удел викария. Кровь, кал и рвота – вот с чем нам приходится иметь дело.
– Надеюсь, не со всем сразу. А то получается совсем не святая троица, – замечает Малкольм. Не отрываясь от работы, Руфь издает негромкий смешок. – Вы должны немедленно нас познакомить, Джоанна… не могу же я все время называть эту добрейшую леди словом «мадам».
– Это Руфь, – говорит Джо, мысленно вновь наказывая себе позабыть о прозвище Беглянка-викарий. И тут она вспоминает текст той газетной статьи. – Руфь Гамильтон, – добавляет она. – Руфь родилась и выросла в Глазго.
И только потом Джо пронзает мысль, что, возможно, раскрывать полное имя викария и не стоило.
Но Руфь и бровью не ведет. Она спокойно продолжает обрабатывать рану на голове Малкольма.
– А меня зовут Малкольм Басвелл, – чопорно представляется раненый. – Мне очень приятно познакомиться с вами, ваше преподобие.
– Прошу вас, зовите меня просто Руфь. – Она бросает быстрый взгляд на Джо. – Не волнуйтесь, Джо, все не так страшно, как кажется на первый взгляд. Кровотечение почти прекратилось, сейчас только перебинтуем рану, и все будет в полном порядке.
– Люди на улице предлагали вызвать «скорую», – говорит Малкольм, – но я посчитал, что это всего лишь царапина. Кровь полилась, как только я поднялся на ноги.
– Так что же там с вами случилось, Малкольм? – уже во второй раз спрашивает Джо.
Но Малкольм продолжает изучать взглядом какую-то точку над головой Руфи. Видно, что мысли его витают где-то далеко.
Викарий опускает глаза и заглядывает в лицо раненому, будто хочет на нем что-то прочесть.
– Рана у вас в непростом месте, Малкольм. Повязку придется закрепить под подбородком, – с улыбкой продолжает она. – Боюсь, получится не слишком красиво, зато будет держаться.
– О, ничего страшного, ваше преподобие Руфь. Еще никто и никогда не обвинял меня в том, что я писаный красавец.
– Всякая тварь Божья красива, Малкольм.
Сила и искренность этих слов поражают Джо, как и собственное смущение. Она и представить себе не может, чтобы кто-нибудь из ее знакомых говорил что-либо подобное. На память приходит еще одна фраза викария: «Никто сегодня больше не верит в Бога».
– И вы в это по-настоящему верите? – подает голос совершенно озадаченный Малкольм.
Руфь какое-то время молчит.
– Верю, – отвечает она наконец и потом усмехается. – Такая уж у меня работа. Очень тесно связанная с этой несвятой троицей крови, кала и рвоты, – добавляет она вполголоса, занимаясь повязкой.
Малкольм улыбается.
Руфь надежно закрепляет повязку, и Джо с восхищением смотрит на ее работу.
– Сразу видно, что вам не раз приходилось делать нечто подобное, – говорит она.
– О да. Я прошла полный курс оказания первой помощи.
Малкольм, которому теперь уже не нужна опора в виде прилавка, обеими руками изображает дефибриллятор.
– Как, даже командовали «Разряд!»? – рокочет он.
Джо улыбается, а Руфь смеется:
– О да, один раз пришлось, на кустах.
Джо вскрикивает от изумления. Картина, которая при этих словах вспыхивает у нее в голове, обескураживает.
– Но как?! – восклицает она.
– Ну, это было не очень трудно, – отвечает Руфь.
– Но зачем понадобился дефибриллятор кусту?
Руфь и Малкольм одновременно с изумлением поворачиваются к Джо. И через мгновение магазин сотрясается от их дружного хохота.
– Я сказала, что делала это на курсах, – повторяет Руфь в перерывах между приступами хохота.
Джо заливается таким диким смехом, что почти задыхается.
Когда общий хохот наконец стихает, что-то в обстановке меняется. Тишина вдруг исполняется какого-то глубокого чувства. Джо бы даже назвала его предчувствием.
– Чаю! – решительно объявляет она.
Джо направляется в маленькую кухоньку и слышит за спиной голоса Руфи и Малкольма; они о чем-то разговаривают. Она с облегчением вздыхает.
Но почему на душе становится легче, она и сама еще толком не понимает.
Лишь поздно вечером, закрывая магазин на ночь, Джо понимает, что совсем забыла про табличку «Закрыто» на двери. Так вот почему в магазине весь день не было покупателей. Впрочем, она не жалеет об этом. Джо прекрасно провела несколько часов в компании Малкольма и Руфи за чаем и разговорами. Чувство облегчения, охватившее ее при виде весело болтающих возле прилавка пожилых людей, не покидает Джо. Ей кажется, что это чувство пронизывает все ее существо, помогая не думать ни о Джеймсе, ни о Люси, ни об Эрике-викинге. К ним добавляется еще одно имя: Финн. Да-да, ей ни разу за это время не пришлось вспомнить ни о ком из них.
И вот, наконец убрав аптечку на место, избавившись от окровавленных тряпок, женщины уговаривают Малкольма пойти домой. Руфь не то чтобы настаивает на своей компании, но как-то сумбурно поясняет, что им по пути, хотя Джо уверена: Руфь понятия не имеет, где живет Малкольм. Это заставляет Джо задуматься: а где, интересно, живет сама Руфь? Куда или даже к кому она, в конце-то концов, сбежала?
Оставшись в магазине одна, Джо предается раздумьям об этих двух людях, которые так неожиданно появились в ее жизни. О чем они разговаривали за чаем с печеньем из белого шоколада с лимонной начинкой, которое Джо принесла вместе с еще двумя табуретами из квартиры наверху, она уже и не помнила. О Хэмпстедской Пустоши? О магазине? О смене сезонов?
Перед тем как Малкольм отправился к себе, Джо вернула ему тетрадь, что мужчина обронил возле полок. Она чуть было не призналась ему, что успела прочитать его заметки об Уильяме Фойле, который, как Джо выяснила, открыл сеть книжных магазинов под общим названием «Фойлз». Она собиралась порасспросить Малкольма (в который раз), о чем, собственно, его книга, но тот быстро переменил тему разговора. Создается впечатление, что он вовсе не намерен рассказывать о своей работе. Джо также уверена в том, что и Руфь неохотно отвечала на осторожные вопросы Малкольма о ее приходе.
Зато за чаем Малкольм все-таки рассказал им о том, каким образом он заработал рану на голове. Причиной ее был вовсе не удар, заверил он викария, которая хотела уже отправить раненого в больницу из-за подозрений на сотрясение мозга. Это была просто царапина. Малкольм поскользнулся на краю тротуара и чуть не попал под колеса автобуса. Спас же его какой-то курьер, ехавший мимо на велосипеде: развернувшись, он протянул Малкольму спасительную руку. И как раз при развороте и задел Малкольма своей курьерской сумкой – отсюда и царапина.
Джо прикрепляет инструкцию по оказанию первой помощи из аптечки к доске для заметок (на случай чрезвычайной ситуации), как вдруг ей вспоминаются слова Малкольма, произнесенные вполголоса: «И я очень ему благодарен, потому что мне совсем не хотелось умирать».
Что Малкольм имел в виду? Какое-то время женщина смотрит на доску с пришпиленными календарем, началом письма «дорогой Джиане» и инструкцией. Четверть доски уже занята. Из головы Джо все никак не выходят эти слова: «Мне совсем не хотелось умирать».
Задел ее вовсе не смысл этих слов, а скорее интонация, с какой они были сказаны. Когда Малкольм говорил это, он был… как бы… удивлен, что ли.
Тут сам собой напрашивается еще один вопрос: а что, было такое время, когда Малкольм хотел умереть? Джо вспоминает, что, услышав слова Малкольма о смерти, Беглянка-викарий едва заметно покачала головой. Неужели она тогда подумала о том же самом?