«Никакого наследства я не получила, только долги. Его родители хотели оставить мне квартиру, в которой я тогда жила. Я отказалась. Сказала, что съеду, как только найду работу.
Так в 30 лет я стала журналисткой, а затем редактором женского журнала. Поселилась в Пятом округе, через дорогу отсюда, в бывшей комнате для прислуги».
Она указала пальцем на противоположный берег реки.
«Писала глупые статьи о моде, но гордилась тем, что смогла найти работу. Будучи в браке, я думала, что свободна, однако лишь теперь поняла, что вкус настоящей свободы совсем другой. Раньше я была привязана к семье, к мужчине, мне казалось, что я обладаю большой свободой действий, а на самом деле не могла в браке позволить себе ничего, что могло бы расстроить, шокировать или причинить боль моим близким. Мое религиозное воспитание, обремененное чувством вины и подчиненности, сильно способствовало такому образцовому отношению к жизни.
В этой комнатке для прислуги я впервые оказалась по-настоящему одна и по-настоящему свободна, свободна вести себя так, как хочу, встречаться с кем захочу и приходить домой в любое удобное мне время. Появились любовники, которыми я крутила, как хотела. Открыв наконец глаза на окружающий мир, я обнаружила, что нравлюсь мужчинам. Поскольку у меня была совершенно бестолковая работа, я и сама решила стать более легкомысленной. Забросила великих и сложных писателей и сосредоточилась на маникюре и шпильках. Наконец-то открыла для себя чувственное и сексуальное удовольствие и присвоила собственную женственность. Вне всякого сомнения, я тогда подсознательно стремилась сблизиться с матерью, женщиной, которую почти не знала, но которая тридцать лет назад, как и я, жила полной удовольствий жизнью.
Конечно, я всеми силами пыталась подражать ей и почувствовать родство с той, кого так мало знала и даже не помнила.
Ну а потом, вдоволь навеселившись, я, как водится, влюбилась. Директор нашего журнала уволился, и пришедший ему на замену понравился мне с первого взгляда».
Эта информация заставила меня улыбнуться. Я представила ее молодой влюбленной женщиной. После долгих лет заточения она виделась мне в весеннем платье в цветочек, идущей легкой походкой по парижскому асфальту.
«Душевный трепет я познала довольно поздно, – продолжила она. – Он входил в мой кабинет – я бледнела, проходил мимо – меня охватывала дрожь. Когда отсутствовал на работе, мне было бесконечно грустно. А вот когда с утра становилось понятно, что он проведет весь день в конторе, энергия била ключом. Лежа в постели, я часами думала о нем. И вскоре стало невыносимо продолжать пустые отношения, которые у меня были с любовниками.
Высокий, светловолосый, элегантный, с правильными чертами лица… Женский коллектив редакции был очарован, и все мы как дурочки замирали при каждом его появлении. Я, конечно, влюбилась сильнее всех, но тщательно это скрывала. Никогда не уходила раньше его с работы, тем более, в отличие от коллег, меня дома никто не ждал.
Я грезила, что однажды вечером он пригласит меня на ужин, и каждое утро собиралась на работу с этой надеждой. Мы знали, что он холост, по крайней мере официально, и тот факт, что рядом с ним не было замечено ни одной женщины, оставлял широкий простор для мечтаний.
Наконец-то вечером накануне Рождества он сделал это. Мы всем коллективом отпраздновали сочельник скромной вечерней трапезой и засобирались покинуть редакцию довольно рано. Я ненавидела этот праздник, он слишком остро напоминал о моем семейном одиночестве. Настроение было мрачное, к тому же усугублялось усталостью, накопившейся от неразделенной любви. Впервые за долгое время зеркало не увидело с моей стороны никаких попыток прихорошиться этим утром. Так не хотелось возвращаться вечером в эту пустую комнату. Поскольку я старалась скрыть свое одиночество, то наплела всем про двухдневную семейную поездку за город.
Когда почти все ушли, он вызвал меня в кабинет. Я в этот момент заканчивала убирать со стола бокалы.
– Вы тоже празднуете Рождество? – спросил он с улыбкой.
– А что в этом такого? – резко ответила я.
– Ну, готов поспорить, вы еврейка. А у евреев Рождество не празднуют, так ведь? Не думаю, что рождение Иисуса для вас грандиозный праздник, я не прав?
– Вас натолкнуло на эти мысли мое имя?
– Ваше имя и ваше лицо. Моя бабушка полька, как и вы, и вы очень похожи на ее фотографии. Она тоже была еврейкой. Почему вы солгали? Чем вы на самом деле заняты сегодня вечером? – произнес он с иронией в голосе.
– Честно говоря, ничем, если вам так интересно, – ответила я, расставляя последние бокалы на полке. – А вы?
– Я тоже. Мои родители умерли много лет назад.
– Мои тоже.
Это признание мгновенно сблизило нас.
В итоге он пригласил меня в ресторан, и несколько часов спустя мы оказались в его квартире. Такой поворот событий меня очень порадовал, однако первая ночь сильно разочаровала, скажем так, в техническом плане, да и в эмоциональном тоже. Его ласки были банальны и лишены страсти. Проснувшись утром, я была поражена холодом окружающей обстановки: белые стены, кровать, телефон, несколько газет на стуле. И только моя разбросанная по полу одежда придавала хоть немного жизни этому стерильному помещению.
– И что теперь? – спросила я, открыв глаза.
– В смысле? – ответил он.
– В редакции…
– Что в редакции? – Он на мгновение замер, как бы размышляя. – Ничего не поменяется, если ты это имеешь в виду, я никогда не смешиваю личную жизнь и работу. Хочешь есть?
Мы спустились в закусочную на первом этаже его дома, позавтракали и разошлись по своим делам. Я о нем практически ничего не знала, кроме работы. А он знал обо мне только то, что я вдова и сирота, и воспринимал мою участь с иронией.
На следующий день он встретил меня в редакции с тем же безразличием, что и всегда. Поэтому я, как обычно, дождалась вечера, когда офис опустеет и мы сможем поговорить.
– С тобой все в порядке? – осторожно начала я. Казалось, он сейчас отправит меня куда подальше.
– Что ты делаешь в эти выходные? – спросил он. На календаре была только среда.
– Вроде бы ничего. Есть предложения?
– Давай поужинаем в субботу вечером?
Я приняла приглашение, он встал и небрежно произнес:
– Хорошо, тогда увидимся в субботу? Хорошего вечера!
Я как дура осталась стоять на месте, одновременно довольная приглашением и обескураженная холодностью. Вот так и начались наши странные отношения. Мне казалось, я влюбилась. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было не совсем так, хотя, конечно, он мне понравился.
Мы встречались субботними вечерами, иногда еще раз среди недели, но редко.
Утром после свидания он так или иначе давал понять, что теперь ему надо побыть одному. Я знала, что он пишет книгу, однако мы никогда о ней не говорили. Да и в целом темы наших разговоров не затрагивали личных вопросов, только литература, политика, общество, и ни слова о личной жизни! Спустя много месяцев общения я не узнала о нем почти ничего нового, разве только о его анатомии. Он всегда уклонялся от ответов на слишком личные вопросы и сам не проявлял излишнего любопытства ко мне.
А потом…»
Ее взгляд помрачнел, и она опустила голову. Затем продолжила:
«А потом я забеременела…»
В моей голове молнией пронеслось: как ее мать. Словно прочитав мои мысли, она добавила:
«Да, как моя мать, но я не оставила эту беременность. Услышав от меня новость, он сказал, что это не входит в его планы и вообще он решил уехать в Лондон, чтобы работать корреспондентом в издании, “достойном так называться”. Я спросила, любил ли он меня, он ответил, что это были его первые длительные отношения с женщиной, а это можно расценивать как признак некой привязанности, которая тем не менее не вызывала у него желания создать семью.
Абсолютная холодность вызвала у меня отвращение к нему, к нашей любви и к ребенку в моем животе. При этом он не преминул прочитать мне лекцию, как я должна развивать карьеру, сказал, что мои статьи неинтересны, мои знания устаревают и т. п. В конце заверил, что готов помочь войти в мир “настоящей” журналистики, ни разу не обмолвившись при этом о моем положении.
Помню, как вышла из его дома и шла куда глаза глядят долго-долго. В глубине души я знала, что не хочу этого ребенка, и тем более ни при каких обстоятельствах не хочу пережить то, что пережила моя мать. Жизнь свернула куда-то не туда. Я перестала видеть смысл в происходивших событиях, в этой любви, рассыпавшейся в пыль при помощи нескольких слов.
Через несколько дней я нашла “создательницу ангелов”. Красивые слова для того, что не должно иметь никакого названия, правда? В то время других вариантов просто не было. Она извлекла из меня ребенка, а вместе с ним и огромный кусок моей жизни.
Он все же сдержал слово. Нашел мне место в ежедневном издании, где я должна была “делать выжимку” из текущих событий и публиковать несколько статей в месяц в качестве литературного критика. Он употребил именно это словосочетание, “делать выжимку”, – как же отвратительно прозвучало. Из меня он тоже “сделал выжимку”. К слову, он неоднократно предпринимал попытки снова начать встречаться по субботам, но я больше не могла разделить с ним моменты близости; более того, я вообще ничего не могла ни с кем разделить.
Когда он уволился и уехал в Лондон всего за несколько недель до моего собственного ухода из журнала, я даже не зашла с ним попрощаться. Просто прошла, не поворачивая головы, мимо его кабинета, в тот момент, когда оттуда раздался хлопок пробки от шампанского. Совсем как в тот рождественский вечер, когда он пригласил меня на ужин. И все же он впервые за всю историю наших отношений окликнул меня: вышел из кабинета и произнес мое имя. Представляю изумленные лица коллег, которые ни о чем даже не подозревали и вдруг оказались свидетелями этого жалкого окрика, предавшего огласке отношения определенного порядка.
Однако я не обернулась.
Приступив к новым обязанностям в ежедневном издании, я пообещала себе никогда больше не смешивать работу и чувства. А затем, так как моя зарплата увеличилась вдвое, переехала. Здесь, на острове, на улице Де-Пон, я нашла меблированную двухкомнатную квартиру. Это роскошное пространство должно было помочь мне забыть прошедшие несколько месяцев, и все же я с грустью вспоминаю, как переезжала. Я пыталась ощутить радость – место потрясающее, – но у меня не получалось.
Видите ли, мне кажется, тогда я находилась в состоянии, сильно похожем на то, которое вы переживаете сейчас. Вот почему я вас понимаю, так хорошо вас понимаю».
Я слушала долгий рассказ, не проронив ни слова, и казалось, отныне мы сильно сблизились. Пока она говорила, ее лицо становилось все более и более знакомым, последовательно отражая каждый возрастной этап, о котором шла речь. Тем не менее было не очень понятно, каким образом ее опыт отношений вылился в некие особые знания. Когда она замолчала, я подумала, закончила ли она рассказывать свою историю. Не хотелось смотреть на часы, это было бы неловко. А больше всего я надеялась на продолжение, каким бы оно ни было. В глубине души я чувствовала разочарование от услышанного до сих пор и надеялась, что продолжение истории его развеет.
Я не хотела показывать, что мне пора уходить. Понадобилось несколько секунд, чтобы принять решение оставаться на месте ровно столько, сколько она будет продолжать рассказ.
«Именно здесь все и началось», – произнесла она, слегка улыбнувшись.
И посмотрела на меня своими голубыми глазами, цвет которых сильно изменился. Они казались бледнее во время предшествующего повествования, которое, очевидно, утомило не только меня, но и ее саму.
«Да, – продолжила она, – до того дня я не знала, что такое настоящая жизнь, хотя каждый день вдыхала воздух. Что такое вселенная, хотя часто поднимала взгляд к звездам. Я исполняла музыкальные произведения, не зная, что такое музыка, писала и говорила, не зная слов. В тот день я родилась».