Меня любила женщина чужая,
Из милости, с натугой и скорбя…
Согласно правилам, нас выгнали из рая.
В раю ведь невозможно жить любя.
Когда, в любовь впадая, как в молитву,
Мы жажду плоти окунали в кровь…
В нас золингеновскую всаживали бритву
Аскеты, оскопившие любовь.
Настырно препарировали члены,
Виновные в участии, потом
Поставили молитвой на колени
И залепили двери в храм крестом.
Остынь, судья! Да я её не помню!
Так – грудь, глаза, три взгляда, две руки…
За что меня теперь в каменоломню?
Вот так, всего в камнях, – на дно реки?
Да я не знал, что женщина чужая, —
Она без надписи, – а может, и своя?
Ну, выпили на сборе урожая,
Потом сплелись начала и края…
Я вовсе не страдаю приапизмом,
По сути, я обычный импотент…
Готов принять назначенную клизму,
Но не страдать, как вражеский агент.
Что говорит? Да что она там скажет,
Всё бредни, всё больной, в горячке Блок…
У ней ворота вымазаны сажей,
Она – библейски признанный порок.
Сам знаешь, старче, эти Магдалины
Святого во посту сведут с ума…
Был выпивши, не помню всей картины,
Она сама ко мне пришла, она сама…
Слаб человек – а тут такое тело!
И взгляд, огнём текущий по душе…
Да я не отрицаю – было дело…
К тому же оба были в неглиже.
Ну, понял я – всё надо по закону!
И никаких там пьянок на лугах…
Да я исправился. Зачем меня на зону,
Ещё и с поражением в правах?
Вот, каюсь, и товарищей присяжных
Прошу свидетельствовать – в помыслах я чист…
Условно дайте мне, коль это важно,
И исполнительный, что для оплаты, лист.
А к этой бабе, будь она неладна,
Поверьте, люди, больше ни ногой!
И так мой орган задышал на ладан,
И вообще, неладно с головой…
Меня любила женщина чужая
На празднике вина и урожая…
Впервые мною правила свобода,
Любовь к любви и продолженью рода.
И я её, как мог, тогда любил.
Но жить с ней жизнь мне не хватило сил.