Я жизнью озвучен слегка, понарошку.
В моей тишине говорят антизвуки.
В хлебах моих слов, что осыпались крошкой,
Признали меня палестинские внуки.
И, здравствуя взглядом, ушедшим за кромку,
Я слышу, введя в себя нервы песка,
Всю музыку жизни в убогой котомке
Втуне совершённого в мыслях греха.
Не милостью леса в исчезнувшем море
Приходит в сознанье легенда легенд…
Я верую в счастье, я верую в горе,
В невинный, газетно-компьютерный стенд…
Пять тысяч скрижалей с живыми словами,
Забытая святость распятий в крестах —
Хрупки и бесплотны в своих оригами
В живых для присутствия Б-жьих местах.
Немилостью милость любви обернулась,
Черны на погостах земля и кресты.
Всё то, что ломалось, всё то, что не гнулось,
Ушло, растворившись, за грань пустоты.
Безумие статуй боится движенья,
Теряется краткость в программах длиннот…
Звучит, как сирена, моё отраженье
В последней из ныне исчезнувших нот.