– Мамины слова, они ж совсем без цвета, Сорока, – сказал Спица, сидя в своей сокровищнице и вертя в руках последнее подношение вороны – кусок теплого орехового хлеба. – Она мне раньше-то почему не рассказывала – говорит, такие тревоги мне пока не по зубам. Чую, я должен найти Па. Маме он нужен во как. – Спица посмотрел на свою собеседницу, пытаясь понять, есть ли необходимость добавлять, что и сам он очень нуждается в отце.
Сорока прыгнула Спице на колени. Он предложил ей крошку, поднеся прямо к клюву, но та лишь слегка покачала хвостом. Новый язык. Что она пыталась сказать?
– И я тоже. – Спица не знал, так ли это, но предположил, что, возможно, и Сорока скучает по его отцу. – Иди, разомни крылья, ну. Мне ж-то еще нужно сделать пару штук маме на продажу. Может, украшу те дверные ручки. – Птица послушалась, и мальчик вздохнул, желая прогнать собственное разочарование. Он знал, что необходимо сделать – найти отца, но как – вот в чем заключался вопрос.
Он потянулся через весь верстак и снял металлический поднос с деревянного ящика, в котором хранил незаконченные рождественские украшения. Земля все еще была слишком промерзшей для новых находок, но, возможно, как следует пораскинув мозгами, он сможет что-нибудь придумать с имеющимися речными сокровищами, например преобразить скучные дверные ручки в сверкающие изысканные подвески. Он сунул руку в ящик и пошарил внутри, не имея возможности видеть содержимое, потому что тот был глубоким, с высокими стенками. Для начала что угодно бы сгодилось. Он вытащил какую-то шпильку-самозванку, после чего встал и заглянул в ящик. Внутри он увидел лишь керамический квадратик и одно-единственное, почти законченное украшение. И все! Спица содрогнулся.
– ВОРЫ! ВОРЫ! НАС ОБОКРАЛИ! СОРОКА! – Мальчик перекинул свой мешок через плечо, подпрыгнул, схватившись руками за металлическую балку сверху, и перебросил ноги в щель над второй аркой моста. Затем он перевернулся на живот, хлопнул деревянной дверью и, весь дрожа, сунул ключ в замочную скважину.
– Как? – Дверь всегда была заперта. Всегда. – Сорока? – Спросил он себя, не веря собственным словам. Вылезая на поверхность, Спица ободрал колени. Держась за плоские облицовочные камни Петельного моста, он вертелся то влево, то вправо, стараясь увильнуть от солнца, которое било прямо в глаза. Он искал взглядом воришку. Сороку.
– Куда ты провалилася? СОРОКА! Я ж-то тебе все перья из хвоста повыщипаю, воровка несчастная…
Тут справа от него послышалось неожиданное «бултых», и на поверхность воды красноречиво всплыл скон с красными ягодами, закачался на волнах и скрылся, уносимый течением реки. Взгляд Спицы тут же метнулся вверх и наткнулся на щель над соседней, третьей аркой Петельного моста.
– А НУ НИ С МЕСТА, ВОРОВКА! Вот ты ж у меня сейчас получишь! – Он стал продвигаться вбок, отдавая рукам и ногам команды для каждого следующего движения. – Ты-то небось думала, я туды прям до следующего Рождества не загляну, а? Да тока я тебя рассекретил, ох и несдобровать ж тебе.
Он заметил голову Сороки, что высовывалась из дыры над третьей аркой, и устремился туда. Подтянулся, нырнул внутрь. Края этого лаза оказались совсем не такими, как он предполагал. Они были гладкими и округлыми. Но у мальчика не было времени обращать внимание на такие мелочи.
– Па рассказывал мне про тебя-то, ага, да про воровские твои замашки. Уж я-то знаю, как вы познакомилися. Ты, значится, стянула чегой-то ценное прям у него из рук… – Спица просунулся в пустую комнату, подобную его сокровищнице. Но никакой металлической балки, за которую он мог бы зацепиться, здесь не было, и мальчик просто рухнул вниз, ударившись головой о холодный, влажный пол.
Спица застонал. Лоб пульсировал, болела челюсть. Он встал на колени и поднял глаза. Его окружала полнейшая темнота, если не считать тонкого лучика света, что пробивался сквозь отверстие высоко над его головой.
– Сорока? – шепнул он, хотя хотел крикнуть во весь голос.
Сороки не было. У Спицы закружилась голова. Он что, терял сознание? Надолго ли? В голове носились путаные мысли, по мере того как его глаза приспосабливались к темноте и вокруг начинали проступать серые очертания предметов. Пространство по размеру было таким же, как и его комната над второй аркой, только его, по всей видимости, не обжило еще ни одно человеческое существо. Спица с трудом поднялся, испытывая слабость в коленях, руки и вовсе тряслись, как желе. Ботинок за что-то зацепился, кажется, за шнурок или веревку, и мальчик подрыгал ногой, чтобы высвободиться. Но, опустив ее, он почувствовал, что под ней вовсе не твердый каменный пол.
Он наступил на что-то мягкое, податливое, неровное.
– Сорока?
Мальчик рухнул на колени.
– Нет! НЕТ! – закричал он, и желудок свело от раскаяния, что он позволил голосу так покраснеть, когда гнался за птицей. Задержав дыхание, он вслепую попытался нащупать то, чего не хотел видеть.
Нашел.
Поспешно изучив пальцами очертания предмета, он застонал от облегчения. Чем бы ни было лежавшее перед ним на полу, это была точно не Сорока. Собрав все силы, мальчик выкрикнул клятву: никогда в жизни больше не думать дурно про свою ворону.
Потом он поднес влажную на ощупь находку ближе к глазам.
– Да разве ж может такое быть? – Он поворачивал предмет в руках, снова и снова водя пальцами по его поверхности. – Сумка Па! – Он отлично ее знал. Зеленая мешковина, простроченная мамой, и кожаная отделка в три дюйма шириной – идеально для сидения на влажной гальке.
Спица проковылял в дальний угол комнаты, где полоска света пересекала темноту и ложилась на пол. Его руки дрожали, а в голове пульсировала кровь, когда он вытряхнул на каменные плиты содержимое сумки: резец, карманные часы, жестянку со спичками и до боли знакомую деревянную коробочку. Перед тем как отец исчез, эта самая шкатулка поставила Спицу в тупик. Он нашел ее на кухонном подоконнике, крышка была приоткрыта, и он увидел содержимое. Спица не понимал, почему отец не передал эти находки маме для продажи или по крайней мере ему, своему сыну, который умел превращать безделушки во что-то ценное. Отец объяснял, мол, это на черный день, но Спица видел, как ласково папа с ними обращается, так что в этой шкатулке, по всей видимости, хранилось собрание его любимых сокровищ. Теперь, когда папа пропал, и Спица впустит их все в свое сердце.
Первым Спица решил прочитать зеленый стеклянный шарик, которому было примерно девяносто лет. Мальчик положил его на ладонь, и тот начал свой рассказ: много недель он провалялся, забытый, под подкладкой пальто у карманного воришки с дурной привычкой ковыряться в носу, пока не оказался брошен в окно дома одной бедной семьи. Он подкатился прямо к ногам живущего там мальчишки. И сколько же радости ему принес! Жаркий день, палящее солнце, мальчик в компании четверых друзей копает пяткой канавки на склоне, и пять шариков несутся по ним вниз, к ручью. Мальчик подбадривает свой, стремительно летящий к воде, но внезапно тот выскакивает из борозды и ударяется о гнутую ножку золотой чаши для причастий, торчащую из земли. Пока мальчик в изумлении рассматривает находку, что была зарыта жестоким и кровожадным епископом, давно уже превратившимся в скелет, его шарик выигрывает гонку. Его уносит течением, но мальчику уже все равно.
Спица открыл глаза. На этот раз история показалась ему такой реальной, гораздо ярче и ощутимее, чем тогда, когда он брал шарик в руки дома. Он как будто все еще чувствовал тепло летнего солнца, и частички сухой разогретой земли щекотали ему нос. Спица чихнул и уронил шарик на пол.
Вдруг стало до странности жарко, и он поднял взгляд на полоску света, которая пересекала комнату. Прямо ему на плечо медленно опустилось семечко одуванчика на своем белом пушистом зонтике. Он частенько сдувал точно такие же, играя, чтобы угадать время. Как странно! Летнее семечко? Мальчик стряхнул его. Что оно здесь делает? «Эй, зима ж», – пробормотал он вослед исчезающей в темноте пушинке.
Спица отыскал на полу стеклянный шарик и положил его обратно в шкатулку между изящным костяным гребешком и маленькой деревянной ручкой от ящика их кухонного стола, завернутой в хлопковый лоскуток. Любопытно. Но все же то, что лежало рядом, последняя вещь в шкатулке, было гораздо интереснее. Это был аптечный бутылек с тугой пробкой, почти полностью стертой бумажкой и остатками зеленой жидкости на дне. Мама однажды застала его за выдергиванием пробки зубами и предупредила, что буквы на ярлыке гласят: «смертельно опасно». Но сам бутылек рассказывал Спице совсем другую историю – о том, как всего одной ложки этого средства хватило, чтобы поправить здоровье многих людей.
Спица переложил вещи отца в собственный заплечный мешок и ощупал отсыревшую папину сумку в поисках чего-нибудь еще. Его рука скользнула в боковой карман.
Жар обжег его пальцы.
Он потряс сумку, и по комнате эхом прокатился звон ударяющегося о каменный пол металла.
– Ну вот, тебя-то и не хватало, – прошептал Спица, глядя на выпавший квадратик, осколок горячего сокровища. На нем, как он и ожидал, были буквы и круглая печать с датой, которую упоминала мама.
– Ух, что будет, кады мама-то тебя увидит! И все эти вещи, – произнес мальчик. – Вещи Па. – Его дыхание участилось, сердце понеслось, как конь на скачках. Что за радость! Он представил, как мама сгребает папины вещи в охапку, прижимает к груди, улыбается, покачивается из стороны в сторону и поет. Кусочек Па. Но вдруг он застыл на месте. В душе поднимался тяжелый вопрос. Почему сумка здесь? Что это означает? Он почувствовал знакомую боль в желудке, он всегда ощущал ее, когда не мог найти ответа на вопрос. Знает ли мама?
Не желая больше рвать рубашку, он распутал закрученный вокруг ноги шнурок и скинул ботинок, а потом снял носок, сунул в него руку и потянулся к осколку.
Плотная шерсть оказалась в самый раз для защиты от ожога, и тогда в голову Спице пришла идея. Что если он попробует и все-таки сможет услышать историю этого металлического фрагмента точно так же, как делал это с другими сокровищами, теми, что из прошлого? Прежде он не пытался этого сделать, боясь обжечься, но теперь осколок лежал у него на ладони, и благодаря толстому слою шерсти терпеть его жар было не так мучительно.
Спица закрыл глаза и стал ждать. Тепло в ладони все сгущалось и тяжелело, и вот история осколка начала открываться мальчику.
Сначала очень тихо, как мысли, что зарождаются на границе сна и бодрствования.
Со сбивающимся дыханием он прислушивался очень внимательно и трепетно. Словно пойманную бабочку в легчайшей клетке из пальцев, он заботливо удерживал ее в голове, пока та не начала расти.
Все больше и больше.
И наконец отправилась в полет.
Ладонь пронзило ледяное онемение, по рукам побежали мурашки. Холод, внезапно разлившийся в воздухе, едва не сокрушил его. Свистящий звук чернее черного ударил по ушам, земля под ногами Спицы затряслась, сердце понеслось стремглав, все набирая скорость. Мальчик стал хватать ртом воздух и почувствовал, как его горло, нос и уши наполняются ледяной водой. Он больше не мог дышать. Не мог дышать. Он никак не мог спастись. Спица взмахнул руками и выронил осколок вместе с ужасающей историей наводнения на пол, после чего открыл глаза.
Он набрал целые легкие воздуха, такого холодного, что горло будто огнем обожгло. Голова немного кружилась, сознание оставалось спутанным, но, когда он смотрел на лежавший у его ног осколок, две вещи виделись ему совершенно отчетливо. Этому проклятому наводнению нельзя отдать ни единой человеческой души. И чтобы справиться с этим, Спице точно понадобится помощь отца.
От этих мыслей его отвлек звук. Спица прислушался. Такой знакомый глухой мерный стук – его мог создавать только клюв самой лучшей в мире вороны.
– Сорока! – Спица бросил осколок вместе с носком в заплечный мешок, закинул его на спину и схватил с пола ботинок. – Я сейчас! Пожди-ка чутка! Я на тебя не злюся, слово даю! – С огромным усилием он вскарабкался по стене к отверстию и выглянул наружу.
Мальчик застыл. Пощупал шишку на лбу. Да, сильно же он ударился головой об пол, ведь, когда он залезал в комнату, остававшаяся за его спиной дыра была гладкой и достаточно широкой для его тела. Теперь же он наткнулся на стену из оранжевого кирпича. В некоторых местах она не доходила до закругленных краев лаза, и там зияли дыры размером с кулак, в которые проникал свет.
Напротив самой большой дыры Спица увидел по ту сторону моргающий глаз.
– Сорока?
Но его ворона улетела.
Спица подтянулся и сел на край лаза, стараясь сохранить равновесие. Он сунул руку в ботинок и начал снова и снова бить по кирпичной стене, пока ее куски не полетели в Идейку. Пыль и пот застили ему глаза, но Спица втянул живот, насколько мог, и полез наружу.
Стоило его голове показаться над третьей аркой Петельного моста, как щеки тут же иссек ветер, а противная снежная крупа заставила отплевываться и часточасто моргать. С зажатым в зубах башмаком Спица широко расставил руки и посмотрел вниз.
Он никогда не забудет, что увидел в тот страшный миг.
Желудок сделал сальто. Из горла вырвался крик. Звенящие волны, нежно покачивающие гальку на берегу, пропали. Под ним трещал, сотрясался и вздымался лед – огромные толстые пласты окаменевшей воды. Замерзшая река, каких он прежде никогда не видел.
Спица попытался выбраться наружу, схватившись за обледеневшую балку над головой. Ладони соскользнули. И он, раскинув руки и ударившись ногами, упал на лед рядом с Сорокой и своим ботинком.
Щурясь, Спица стал искать взглядом сквозь мутную пелену снега свой дом. Первый из пяти белых домов на Швейной набережной.
Дом ПРОПАЛ, и вместе с ним из груди Спицы пропало дыхание. На том месте стояло гигантское серое здание с несколькими рядами ступеней и солидными колоннами.
Сладкий запах хлебопекарни пропал.
Коричневый стук лошадиных копыт по брусчатке Интингтона и черный фабричный гул пропали.
Пропало все, что когда-то было ему знакомо.
Спица опустил взгляд: его птица, его ботинок. Вот и все знакомое и понятное, что есть вокруг. Он сгреб их в охапку, испытывая страх и отчаянное желание удержать то, к чему привык, – а потом снова выронил. Он обхватил руками голову и обернулся. Перед ним стоял Петельный мост. Те же пять арок, те же знакомые ему каменные блоки. Обычный, нормальный, ЕГО Петельный мост. Он снова повернулся лицом к берегу. Там все было неправильно: камни подпорной стены поднимались как минимум на два фута [4]выше, чем надо, вдоль дороги торчали необычные черные столбы, изогнутые и увенчанные фонарями, а еще высокие деревья, которых он раньше в глаза не видел.
«НАЗАД, НАЗАД, НАЗАД!» – кричал он самому себе. Он схватил ботинок и полез к проему над третьей аркой Петельного моста. Внутри, мгновенно поглощенный темнотой, он свернулся крошечным комочком в углу комнаты. Он сидел, крепко обхватив колени и заплечный мешок, и покачивался вперед-назад. Наверное, прошел не один час, а он все не обращал внимания на безумные попытки Сороки сдвинуть его с места и заставить посмотреть на полоску света, который лился сверху, оставляя круглое пятно на полу комнаты. Когда же свет перебрался на стену и начал затухать, он решился вылезти наружу, чтобы взглянуть в сторону дома. Десять раз он поднимался к отверстию и каждый раз видел одно и то же – его дома в помине не было. В угасающем вечернем свете он посмотрел на замерзшую реку, ища глазами Сороку.
– Сорока, ты где? – заорал он, высунувшись из лаза. Он снова и снова в диком страхе выкрикивал ее имя, звал то ее, то маму. И вот Сорока спикировала вниз, коснувшись крыльями его лица. Птица приземлилась прямо под Спицей и застучала лапами по льду, как будто призывая какого-нибудь червячка выползти на его поверхность.
Спица спустился. Он дышал так часто, словно только что пробежал целую милю [5].
– Сорока, где…
Не было никакого смысла в том, чтобы спрашивать, где они находятся. Ответ был ему известен: под третьей аркой Петельного моста на реке Идейке, что в городке Интингтон. Не могло быть никаких сомнений в том, что это именно то самое место. И тогда его осенило.
Место было тем же самым.
Другим было время.