Глори, 1927 – Когда пыль осядет
– Кажется, теперь мне ясен смысл этих слов, – сказала Глори зеленой тряпичной кукле, которую сама сшила для себя когда-то. Та сидела у нее в рукаве, наружу из-под манжеты выглядывала одна головка. Балансируя на цыпочках на табурете, давным-давно расписанном ее мамой, девочка изучала верхнюю полку родительского гардероба. Из самой ее глубины она вынула коробку для памятных вещей и аккуратно поставила на деревянную ладонь, стараясь не уронить.
– Когда пыль осядет, – проговорила она таким голосом, будто была куда старше своих одиннадцати лет. – Вот что мне постоянно говорили. Когда мамы не стало, все кругом твердили одно: дела наладятся тогда, когда пыль осядет. Это значит, когда улягутся волнения.
Глори спрыгнула с табурета, и ее кожаные ботинки так грохнули об пол, что снизу, из кухни, послышался голос старшей сестры. Девочка тут же пожурила себя за поднятый шум и закатила глаза.
– Ничего страшного, Ди-Ди! Со мной все хорошо. Просто споткнулась.
Она положила коробку на кровать и изогнула руку так, чтобы лицо куклы смотрело прямо на пыльную крышку.
– Ну что же, Долли, как тебе кажется, пыль, наконец, осела?
Глори сделала глубокий вдох и чихнула.
– Я смогу… – сказала она, вытаскивая куклу из рукава, – смогу найти нормальную работу и тоже начну, как взрослая, откладывать по несколько пенсов на арендную плату в копилку Ди-Ди. Понимаешь, нечестно, что ей приходится полночи стоять у печи, чтобы мы продолжали жить в этом доме.
Если бы кукла могла видеть своими пуговичными глазками, она заметила бы проблеск страха во взгляде Глори: ведь остаться сиротой, потеряв от лихорадки всего за несколько недель обоих родителей, – и само по себе тяжкое испытание, а тут еще и страх оказаться на улице.
– Беда ведь не приходит одна. А значит, я просто обязана помочь сестре.
Глори с усилием сглотнула.
Она подняла крышку. Вещей в коробке было не очень много, но все до единой напоминали о маме. Глори медленно провела деревянной ладонью по содержимому и подцепила едва заметным крючком на кончике указательного пальца пару шелковых чулок.
– Сойдут на первое время, – сказала она. – В них мне можно будет дать как минимум шестнадцать, никак не меньше, чем Ди-Ди.
Конечно, и одиннадцатилетние дети находили в городе заработок, не было в этом ничего совсем уж неслыханного. Но Глори обладала достаточным умом, чтобы понимать, что достойные рабочие места доставались только тем подросткам, которые уже окончили школу, и чаще всего мальчикам. Разумеется, Глори никогда не позволила бы тому факту, что она не мальчик, встать у себя на пути, и, воспользовавшись мамиными вещами, она готовилась составить солидную конкуренцию любому юноше. А вот об окончании школы не могло быть и речи: несмотря на то, что школьные предметы давались ей легко, строгая директриса не сомневалась, что все усилия учителей будут потрачены впустую, если речь идет о девочке без будущего, каковой ее все считали.
– Они же меня исключили. Из-за этого! – Глори подняла деревянный протез и раздраженно потрясла им в воздухе. – Дурацкая рука. Дурацкая директриса, – пробубнила она и искоса взглянула на куклу. – Ну что? – Она могла поклясться, что в пуговицах, заменявших кукле глаза, застыл вопрос. Глори до боли прикусила язык. Да, если бы она сделала это раньше и не высказала всего директрисе, то не исключено, что в эту минуту сидела бы на уроке алгебры. Но ведь не ее вина, что ей было так трудно держать при себе свои чувства, не говоря уже о словах. Все равно она имела право на хорошую работу, разве нет? На карьеру в модной лавочке, в которой делали то, что она любила больше всего на свете, – создавали ювелирные украшения.
Глори несколько минут изучала красную помаду, выкрутив ее и любуясь изгибами, в точности повторявшими форму маминых губ. Потом аккуратно убрала ее обратно в коробку и сунула под мышку рубиновокрасную шляпку-клош, напоминавшую колокольчик. Она перекинула чулки через плечо, обмотала шею ниткой бус и достала из-под кровати пару серо-кремовых шнурованных ботиночек на каблуке.
Через несколько минут, украсив себя деталями лучшего маминого наряда, Глори уверенным шагом подошла к зеркалу. Представляя, что перед ней дверь в ювелирную лавку, девочка постучала в стекло и слегка надула губки, как это делают француженки, которых она видела возле гостиницы «Фицрой».
Самым взрослым своим голосом она обратилась к отражению в зеркале:
– Добрый день. От вашей витрины сегодня просто глаз не отвести. Возможно, вас заинтересуют мои творения?
Что, если ей удастся проскочить? Имитация взрослого голоса давалась Глори без особого труда. Он звучал вполне естественно теперь, когда девочка целыми днями и словечком со сверстниками не перекидывалась. Она внимательно осмотрела свое блеклое синее платье и решила при случае позаимствовать одно из гардероба сестры.
– У меня все получится, – сказала она. Ей наверняка удастся найти работу, и тогда домовладелец их пальцем не тронет. Наклонившись вперед, Глори прищурилась и взглянула в собственные глаза в пыльном зеркале. – И кто знает, Глория Шпуллен, если будешь молчать в тряпочку, быть может, однажды обзаведешься собственной ювелирной лавкой. – Она лучше других знала, что из-за отсутствия руки казалась многим безнадежной, но одно было точно: ни на секунду эта девочка не прекращала мечтать.
Она скомкала шляпу и приготовилась было стереть с зеркала слой пыли, но застыла на месте.
– Пожалуй, дам ей еще немного осесть, – прошептала она, а потом подмигнула своему отражению и скрестила пальцы так, что они даже побелели, – на удачу.