В тайной комнате над второй аркой Петельного моста Спица опустошил свой узелок, высыпав его содержимое на верстак. Поднимая каждый осколок маленькими щипчиками, он подогнал острые края друг к другу. Получился неполный прямоугольник.
– Ты, я смотрю-ка, важная табличка, такие вроде как зовут мемориальными, – сказал Спица, глядя на верстак. – Тока тебе не хватает одного квадратика в самом низу. – Он схватил старую шпильку, которую вымыло на берег уже очень давно и у которой не было своей интересной истории, и стал выковыривать грязь из выгравированных на табличке букв.
– Где это тебя носило? – спросил Спица у Сороки, когда та влетела в комнату через свой собственный маленький лаз. – Как по мне, Сорока, сегодня боги сокровищ прям-таки насыпали удачи нам на головы.
Та внимательно посмотрела наверх, на мальчика.
– Ну так да, откудова же еще это все взялося? Точно-точно, так-то и можно объяснить этот горячий клад и все прочие прелести в нашей сокровищнице, – сказал Спица и махнул рукой в направлении жестянок и деревянных ящичков, заполненных всевозможными речными богатствами: кусочками металла, фигурными пуговицами, осколками тонкого фарфора с ручной росписью… Он кивнул и в сторону банок, до краев засыпанных обломками украшений, сверкающими морскими стеклышками, которые напоминали драгоценные камни, и другими таинственными симпатичными вещицами, которым он не успел дать названия.
Не все они, конечно, были находками Спицы. Его отец устроил это местечко, чтобы хранить в нем сокровища их обоих. Он превратил пустую комнату над второй аркой в мастерскую с полками, верстаком и гнездом для Сороки: в толстой доске вырезал неглубокую ямку, которую птица выложила кусками веревок, собранных на берегу, и веточками. Здесь отец научил Спицу слушать истории добытых сокровищ и здесь же при свете свечи они вместе придумывали, как превратить давно утерянные кем-то вещи в нечто стоящее, что можно продать на рынке.
Сорока выпустила из клюва большой кусок скона [3]и защебетала, как птенец.
– Ты что же, никак летала в пекарню? А камнями они в тебя не бросалися? – Спица спешно отложил в сторону шпильку и стал внимательно осматривать крылья вороны, нет ли увечий, потом пересчитал пальцы на лапках. Сорока курлыкнула в ответ на заботу, и Спица, внезапно почувствовавший страшный голод, потянулся за сконом. – Спасибо, ну.
Странно, булочка все еще хранила тепло, как только что из печи. Однако для верности Спица все же сначала проверил, нет ли на ней зеленых островков плесени. Потом откусил с краю. Хрустящая золотистая корочка треснула под его зубами, и только тогда он осознал, что за чудесное лакомство ему досталась.
Какая воздушная мягкость! Скон был сладким и ароматным, таких Спица не пробовал никогда прежде.
Доев, он взглянул Сороке прямо в глаза.
– Где ты его раздобыла, а?
Это явно не было творением рук подлецов из пекарни.
Сорока широко раскинула крылья и обдала его волной теплого воздуха.
Не дожидаясь ответа, Спица сдул крошки с металлических осколков.
– Вот ты как думаешь, что тута написано, Сорока? – спросил он и почувствовал, как глубоко в животе все задрожало и затряслось от волнения. – Вдруг про то, как найти королевское золото? Или как сделать колдунское зелье?
Сорока каркнула.
– А может быть, тута говорится, что ты лучшая ворона во всем городе? – Он ласково прижал крылья Сороки к ее бочкам и взял птицу в ладони. – Я маму попрошу, она-то прочитает. – Он почувствовал, что Сорока хочет улететь. – Но не сейчас, да? – Нужно было сделать что-то особенное для маминого прилавка на рынке. Разве он мог забыть цвет ее голоса, когда домовладелец стучал к ним в дверь? – У меня, знаешь, есть одна идея. Подсвечник с цифрами тысяча восемьсот шестьдесят четыре. Как тебе, а?
Спица выпустил из рук ворону и обратился к разложенным справа от него незаконченным рождественским украшениям. Всевозможные речные находки теперь были искусно склеены, спаяны и сшиты друг с другом, превратившись в изящные и в то же время крепкие причудливые вещицы. Он собрал их и развесил на себе – по несколько игрушек на каждый палец, уподобившись праздничному дереву, постоял так немного, а потом сложил все в пустующий деревянный ящик.
– Еще б сюды стеклянную бусинку да медную закорючку, ну да ладно, можно оставить до следующего-то года. – Он вытащил из-за верстака металлический поднос и положил сверху на деревянный ящик, как крышку. Потом перенес на него осколки горячего сокровища в надежде, что тепло разойдется по металлу, а вслед за ним согреются и его пальцы.
– Вот, – сказал он, вынимая серебряную жучью коробочку из кармана своего заплечного мешка. Внутри лежали восемь сонных жуков, пойманных Сорокой сегодня. Он достал одного из них и остановился, наблюдая, как тот расправляет лапки. А потом поцеловал его, попросил прощения и оторвал крылышки. – Угощайся, Сорока. Тока крылушки, чур, мои.
Пока птица наслаждалась завтраком, мальчик готовился к работе. По своему старинному, им самим заведенному обычаю Спица потянул за веревочку на шее, пока в просвете воротника не показался висевший на ней гладкий овальный камешек. Мальчик зажал его между пальцами и заглянул в дырочку в центре. Он невероятно дорожил этим камнем, потому что это была одна из первых совместных находок его и Па. Редкий куриный бог, как называл его Па.
– Послушай-ка мое дыхание, Сорока. Оно замедливается, кады я гляжу сквозь эту дырочку. Па говорит, что замедливается прямо даже само время, а он-то не дурак. – Спица прищурился и почувствовал, как в душе затихают волнения. Тревога за отца убывает. Узел в животе, который затягивается при каждой попытке заговорить, ослабевает. Комок в горле от цвета маминых слов, когда она извиняется, что обед похож на вчерашний, тает. В такие моменты он будто бы попадал в другой мир, лучший мир. Он опустил камешек обратно за ворот рубашки, сделал глубокий вдох и принялся за работу.
Прошло несколько часов, прежде чем Спица вытащил из кармана обрывок бумаги и изучил изгиб каждой цифры в числе 1864, которое записала для него мама. Он потер большим пальцем ручку своего новенького подсвечника – это была изогнутая вилка с широко разведенными зубцами, облепленная для пущей красоты морскими стеклышками, – и решил, где лучше сделать гравировку. Потом, набираясь храбрости, прошептал своим нервным пальцам пожелание удачи и взялся за дело.
Снова проголодавшаяся Сорока начала суетиться.
– Ну ты ж добудешь еще тех чудесных сконов, да? – Это прозвучало скорее как наказ, чем как предложение, и Спица тут же об этом пожалел. – Мама бы очень обрадовалася, – добавил он с извиняющейся улыбкой.
Сорока все же повременила с отлетом и ответила ему на своем языке жестов. Она повернула голову так, чтобы видеть всего Спицу одним глазом, потом вытянула ногу и снова поджала ее. Спица воспринял это как знак того, что все хорошо.
Когда Спица вернулся домой, уже стемнело. Он толкнул дверь, и в лицо ему пахнуло теплым воздухом и чем-то очень вкусным. Мальчик украдкой пробрался к столу в центре маленькой кухоньки. Мама стояла у плиты спиной к нему и даже не пошевелилась, разве что легонько вздрогнула.
Слышала ли она, как он вошел? Вероятно, ведь голая ступня, та, которую не обожгло осколком, шлепала по каменному полу. Но мама подыгрывала Спице, и потому он, тихонько поставив подсвечник на стол, продолжал приготовления. Ощупав рукой пространство под столешницей сбоку, он сунул палец в маленькое отверстие, в которое прежде вставлялась деревянная ручка, и выдвинул ящик. Оттуда Спица достал свечку, установил ее в своем новом, рукодельном сокровище и поджег фитиль. Свет заиграл на стеклянных украшениях и сверкающих крылышках жуков. Золотые крапинки сотен бликов усеяли побеленную стену кухни.
– Готово?
– Готово, мам.
Она вытерла руки, убрала волосы от лица и повернулась.
– Какое чудо, любовь моя!
Спица осторожно повернул подсвечник по часовой стрелке и мама тоже закружилась, обходя вокруг стола. Она грациозно проплыла по кухне, насвистывая любимую Спицей желтую мелодию и пританцовывая, достигла двери и закрыла ее.
– Не хватает одного крылушка. Это все Сорока. Умыкнула последнее, а было б шестнадцать.
– Но пятнадцать же смотрятся гораздо лучше! – Мама подождала, когда Спица согласится, улыбнулась и указала на его шедевр. – Такую красоту можно оценить очень высоко. Отличная работа, – сказала она, не покривив душой, – но ты пока погоди. – Она вернулась к плите и наполнила две тарелки горячим супом. Потом достала из стеклянной банки две ложки и дала Спице его любимую – речную находку с короткой ручкой и тонкой гравировкой. Она хранила в себе историю одного бала и изумительного кушанья под названием желе.
– Теперь можно, – сказала мама и села напротив Спицы. Между ними мерцало пламя свечи.
И тогда он начал. Он дотрагивался ладонью до каждого фрагмента подсвечника и ждал, пока руку пронзит холод. Он рассказывал маме историю за историей: про шестипалого убийцу с такими тяжелыми серебряными кольцами, что от них отвисали руки и рос горб на спине; про серую канализационную крысу, гордившуюся своей коллекцией украденных ключей; про ревнивую умелицу, которая создала парик из нитей чистого золота; про амулет в виде паучка, вызывавший в хозяине непреодолимое желание танцевать, что было и благословением, и проклятием. Каждая бусина и каждый металлический завиток таили в себе настоящую сказку, и их хватило бы на целую книгу. Да, он был мальчиком, который не мог выловить ни единого слова в море напечатанных букв, но он же был великолепным рассказчиком, умеющим читать сердцем истории речных сокровищ.
Когда они закончили, огонь в печке почти угас. Мама обвила ладонями подсвечник и задула свечу.
– Ты создал что-то невероятно прекрасное, сынок, и теперь, ровно в эту секунду, после того как ты рассказал историю каждой детали, начинается его личная история. Это самое красивое, самое лучшее твое творение. Но только пока, дальше, я уверена, будет еще интереснее. – Мама взъерошила волосы Спицы и отодвинула стул назад. Но вместо того, чтобы встать, она хлопнула себя по бедру. – Так, а теперь покажи мне ногу. Я слышала, что ты хромаешь. – Ее голос внезапно сделался красным. – А где ботинки?!
– Брошены в реку на забаву чайкам, мам. – Спица медленно поднял ногу и положил раненую ступню ей на колено. – Ну хорошо, что хоть сумку-то мою не тронули, да? – добавил он в надежде, что она его поймет и взглянет с хорошей стороны, которую он с таким трудом отыскал.
Мамины крепко сжатые губы расслабились, а вслед за ними смягчился и ее голос.
– Ох, сынок. Это опять те пекари? Братья Себиджи?
Отвечать не было нужды. Вместо этого мальчик пошевелил пальцами на ногах, дожидаясь ее реакции.
Мама рассматривала рану, бережно придерживая стопу, чтобы она не дергалась. Большим пальцем она отодвинула в сторону скопившуюся за день засохшую грязь и тихонько сдула ее. Спица вздрогнул, но не от прикосновения, а от тепла маминого дыхания.
– Как это произошло?
– Мы с Сорокой, ну, шмокали, – начал мальчик и бросил на маму быстрый взгляд, пытаясь понять, не сердится ли она из-за того, что он сейчас произнес. Раньше она говорила, мол, это грубое слово, но разве можно было так сказать о рождении его сокровищ? – И я нашел в иле вот это. Они тама точно меня ждали. – Мальчик снял мешок со спинки стула и почувствовал тепло, которое расходилось от узелка из серого хлопка. Спица мгновенно выпрямился и затолкал в штаны выбившийся край оборванной рубашки, а потом поморщился, заметив мамин строгий, полный неодобрения взгляд.
– Я ж… У меня, ну, не было выбора, мам. Нужно было их завернуть, а тама, у реки, знаешь, больше ничего-то и не оказалося под рукой, – сказал он и протянул маме узелок. – Аккуратно тока, они горячие.
– Горячие? – Голос скрипнул, и Спица ощутил его оранжевый цвет. Мама боялась. Откинув слои хлопковой ткани, она тронула острый краешек металлического осколка.
– МАМА! – воскликнул Спица и сжался, представив, как ей сейчас больно.
Но она спокойно подняла треугольный кусочек и положила себе на ладонь.
– Холодный как лед. Видишь?
Спица попытался схватить его.
– НЕТ! – крикнула мама. – Обожжешься.
– Чего? – Понять ее было невозможно, какая-то сбивающая с толку путаница. Горячий или холодный, да или нет – такие простые вопросы. Почему мир не черно-белый, зачем в нем так много серых пятен?
– Все это… Сложно, – произнесла мама, разминая ему икру. – Когда ты находишь в иле разные предметы, какие они на ощупь?
Спица пожал плечами.
– Подумай. И не бойся ошибиться. И не бойся сказать то, с чем не согласятся другие. Просто скажи, и все! Твои сокровища, какие они в тот момент, когда попадают к тебе в руки?
– Ну, не знаю. Очень холодные вроде. – Спица выпрямился. Ответ был правильным. – А у меня-то в руке они ажно ледяными становятся, точно, мам. И чем древнее вещица, так тем и холоднее, щупаю – прям пальцы сводит, ух, больно. Зато тады их становится видно насквозь.
– Ты видишь их прошлое.
– А как подумаешь изо всех сил об этом сокровище, видишь все-все, что тама с ним приключилося. Ну вроде – кто носил его в кармане. И как будто на месте этого человека сам ты. Ты-то не спишь, но все одно оно как во сне, да же?
– Я тебе уже говорила, я не могу этого знать, малыш, мне просто не дано этого. Это твоя способность. Такая же редкая, как другая твоя способность – слышать, какого цвета слова. Ну разве ты не счастливчик? Кому захочется быть еще одним серым камешком, ничем не отличающимся от остальных? Но, пожалуй, будет лучше, если ты не станешь рассказывать об этом другим, – добавила мама и погладила сына по щеке. – Уникальный. Вот ты какой.
Спица не припоминал, чтобы его хоть раз раньше называли таким сверкающим золотым словом.
– Да ведь кто угодно ж может читать истории сокровищ, ну. Тока нужно чутка замедлиться и выбросить все свои мысли, – сказал он.
– Ты имеешь в виду, очистить сознание. Мы пробовали, и у меня не получилось.
Щеки Спицы загорелись румянцем. Опять он неправильно выбрал слово. И по поводу своих попыток читать истории вещей мама была права. Он помнит, как на днях она сжимала в ладонях чашку Па. Что за мысли она никак не могла выбросить тогда из головы?
– Па получше учитель, чем я, мам. Если уж он меня научил, так и тебя-то научит… Что он на этот раз тама строит, как думаешь, а? Мост какой или башню? А что если замок, а, мам?
В любом случае то, что его отец строил сейчас, должно быть чем-то особенно важным. Иначе почему он не смог приехать домой на Рождество?
– Возможно.
Как обычно. Всякий раз, когда он спрашивал про отца, ему был обеспечен краткий ответ из одного слова, большего не жди. Спица страшно скучал по Па с тех пор, как мама сообщила, что ему пришлось уехать на заработки. Накопился миллион вопросов, которые мальчик хотел задать, и большинство начиналось словом «почему». Но по непонятной причине мама мгновенно закрывалась, едва заслышав о нем, и не хотела дальше разговаривать. Каждый божий раз.
– Ну а как же с ним-то быть, мам? – Он указал на горячий осколок. – Я ж не могу взять его в руку, чтобы послушать историю.
– Об этом не беспокойся. – Мама хлопнула в ладоши, чтобы стряхнуть остатки пыли и покончить с расспросами. – Нужно что-то придумать тебе на ноги. – Она встала, сняла с плеча кухонное полотенце и поддела им горячую ручку стальной бочки над плитой. Окунув полотенце в бурлящую воду и оторвав от него узкую полоску, мама взялась промывать его ступню и, закончив, аккуратно ее перебинтовала. Спица завороженно наблюдал, как мама возилась с его раной, а потом потянулась к стальной дверце слева от потрескивающих поленьев и что-то оттуда достала. Это оказалась пара теплых шерстяных носков, которые она тут же натянула сыну на ноги.
– Папины? – Он снова сказал это.
Мама отвернулась и вытерла глаза. А Спица открыл рот от удивления. Слезы? Это ж просто носки! Но, может быть, за то время, что отца не было дома, они тоже превратились в сокровище.
Мама глубоко вздохнула, подняла сиденье скамьи возле входной двери и вытащила старые ботинки Па.
– Теперь их будешь носить ты.
В ее голосе звучали голубые нотки.
Спица поднялся, и его ноги скользнули в ботинки. Это далось ему легко, ведь внутри было так просторно, что можно было свободно сжимать и расправлять пальцы. Отвернувшись от мамы, мальчик тайком обмотал шнурки несколько раз вокруг щиколоток, а потом заправил их концы в случайные дырочки. Да уж, эту беспорядочную путаницу на ногах иначе, чем безобразием, не назовешь. Удивительное дело: дай ему пригоршню выловленных из реки безделушек, и он превратит их в сокровища, но завязать шнурки, да так, чтоб получился красивый бантик, – это было выше его возможностей.
– Лучше? – спросил он, надеясь, что сможет подбодрить маму. Когда она улыбнулась, Спица указал на горячий осколок. – Так почему ж этот горячий, а не холодный, как остальные вещи? Он-то вообще сокровище или что?
– Да, сокровище, сынок. И очень важное сокровище. Но это вещь, что пришла не из прошлого… – Мама села на стул, прижала пальцы к губам, и по ее щеке покатилась слеза. – Эта находка, сынок… Твое сокровище родом из будущего.
Из будущего? Мысль запрыгала внутри головы Спицы, не зная, где остановиться. Он вглядывался в мамины глаза, отчаянно надеясь найти в них объяснение.
– А я ж и другие такие кусочки-то нашел… На них тоже буквы.
Мама подвинула стул ближе к столу.
– Твой отец, не без помощи Сороки, тоже нашел кусочек этого сокровища. Я своими глазами его видела, его и ожог, который он оставил. На папиной ладони остался шрам, возможно, на всю жизнь.
Спица ахнул от изумления. Он помнил повязку на руке Па незадолго до того, как он исчез. Мама каждый вечер перевязывала ее точно так же, как она поступила сегодня с его собственной ступней.
– Шрам остался не только на руке, но и в его душе. Он целыми днями ни о чем другом не думал. Потерял покой из-за него, этого горячего квадратика металла, на котором значилась дата из довольно далекого будущего. А потом он отправился на берег искать другие осколки. Он всё копал и копал сверх меры, и это в конце концов дурно сказалось на его работе, хотя сам он того не желал. Все так усложнилось. Так усложнилось, сынок. Для всех нас, – договорила мама, высмаркиваясь.
Она очень тщательно подбирала слова и произносила их с огромным вниманием, следя за тем, чтобы они получались именно того цвета, которого она хотела. Но слух подсказывал Спице, что мама сильно волновалась, потому что ее слова были оттенка бурого ила.
– Так он как, отправился искать работу, а?
– Он просто уехал, а мы нуждаемся в нем. Нам нужна еда, одежда, чтобы прикрыть тело, нужен этот дом… – Мама в отчаянии вскинула руки и выкрикнула что-то про домовладельца, а потом резко зашептала: – Но хуже всего то, что его нет рядом. Я скучаю по нему. Скучаю. Я так скучаю.
– Кады ж он вернется, мам, а? Где он?
Мама покачала головой и опустила взгляд.
Спица задержал дыхание. Значило ли это, что она не знает? Он чувствовал, что ее тревога окружает его и, как пронизывающий холодный ветер, стремится прорваться и в его голову.
– Мам? Он вернется домой, да? – снова спросил он и увидел, что мама пытается говорить, но печаль или страх не дают ей издать ни звука. Спице было очень хорошо знакомо это чувство, когда попавшие в ловушку слова хотят с криком вырваться наружу, но лишь бьются, не находя выхода, пока по внутренностям не разливается боль. Мамины слова так и остались невысказанными, а в довершение и лицо скрылось за дрожащими руками.
Ее голос сломался.
Стал совсем бесцветным.
И это потрясло Спицу до глубины души.
Это он виноват. Он заставил ее говорить про Па. Он поступил так, не догадываясь о ее тревогах, и теперь не знал, как все исправить.
– Я… Я зря это, мам, я не хотел. Прости. – Он вскочил, уронив на пол стул. Нервно перетаптываясь с ноги на ногу, он подошел к ней ближе и взял ее за большой палец, не понимая, что делать дальше. – Пожалуйста, мама. – Он подергал ее за палец и начал хрипло петь. Ту самую песню, которую пела она, когда все было хорошо.
Мама вытерла лицо ладонями.
– Давай-ка я взгляну, мой милый. На твои находки.
Спица отодвинул в сторону подсвечник и высыпал металлические осколки на стол. Не дотрагиваясь до них, он угадывал и подсказывал маме место каждого, пока все они не сложились воедино. Закончив, мама опустила руки на стол и увидела будущее.
– Боже, сынок.
– Что?
– В память о несчастных, пропавших без вести в Великом наводнении в ночь с шестого на седьмое января тысяча девятьсот двадцать восьмого года у Петельного моста в Интингтоне, – прочитала она.
– Это ж будет тока потом, после сегодня еще шестьдесят четыре года ждать-то! – выкрикнул Спица.
Мама улыбнулась, конечно, он не ошибся. Возможно, способностью читать он и был обделен, но этого никак нельзя было сказать об умении считать.
– И это еще не все. Видишь, что здесь? – Она пробежалась пальцем по строчкам с более мелкими буквами. – Это имена и адреса погибших. Тех, кому предстоит погибнуть. Всего должно быть четырнадцать имен, я так понимаю. На отсутствующем фрагменте начертано последнее имя. – Она постучала по столу в том месте, где должен был лежать последний квадратный осколок. – Я знаю, потому что именно его нашел твой отец. И там в уголке была круглая печать с датой: тысяча девятьсот двадцать восемь. Это по-настоящему взволновало его и сбило с толку. А еще он был слишком, слишком любопытен. – Ее глаза остекленели.
– Он вернется, ну. Вот увидишь, точно, – сказал Спица и погладил маму по спине точно так же, как отец гладил его, обещая, что полоса невезения закончится и он сможет подсечь рыбку. – Па просто занят, строительство тама или еще что. Вернется – и закатим праздник, и пирог испечем, мам. О, пирог же!
Он покопался в сумке и достал новое угощение, которое Сорока скинула ему на колени перед тем, как он отправился домой. Развернул бумагу – он позаботился о сохранности подарка – и показал маме кусочек пирога. Тесто было пористым и желтым, и теперь, имея возможность получше рассмотреть его, Спица заметил сверху удивительную желтую глазурь. Пирог оказался еще теплым – несомненно, это металлические осколки сделали свое дело.
– Ешь, мам. Это от Сороки, свежее, тока сегодня испекли.
Он разделил кусок надвое грязными пальцами и протянул один маме. Та, наконец улыбнувшись, приняла его. А сам он сунул в рот палец с приставшей глазурью и вдруг, с исказившимся лицом, замахал руками, как птица.
Никогда прежде он не пробовал лимон.