Агата.
– Женя…
Губы Дамира дергаются, искривляясь в подобии улыбки. Это скорее напоминает боль, чем улыбку… А я не сомневаюсь, что он чувствует… Невыразимую тоску… Она сжигает нутро, как кислота. Парализует, не давая пошевелиться. Такого он точно не планировал… Обмануть меня – да. Выпытать сведения об Акимове и транше наркотиков – тоже да… В нем не было и капли искренности. Один холодный расчет. Осознание этого обжигает и меня обидой. Я чувствую то же, что и он… Смотрю в его потускневшие глаза и хочу плюнуть ему в лицо. Никогда его не прощу… Зачем я его только искала? Как маньяк бегала и не спала ночами, чтобы найти хоть какую-то зацепку…
– Моя девочка… Женя… Спасибо тебе, Агата. Спасибо…
Врач грубо оттесняет меня, продолжая помогать Корсакову. Я уже не знаю, как мне его называть? Кто он вообще? Бессмертный солдат, тень… Или человек, которого я горячо любила? Отец моей Женечки? Как же она похожа на него… Красавица, каких поискать – темноволосая, кареглазая, с пухлыми губами. И она соткана из него… Переняла все, что только могла… Внешность, взгляд, жесты.
Господи, как мне теперь дальше жить?
– Агата…
Оборачиваюсь и подхожу ближе. Дамир часто и поверхностно дышит, собирает в кулак простынь, очевидно, пытаясь унять боль, и смотрит на меня. Пронзительно, словно в душу заглядывает.
– Дамир, отдыхай. Тебе надо восстанавливаться.
– Какую ты дала ей фамилию?
Вершинина ее фамилия, как и моего мужа. Евгения Витальевна Вершинина – так зовут нашу с тобой малышку. Потому что ты, гребаный ублюдок сбежал и не оставил мне выбора. Как я еще могла ее назвать?
Но я молчу… Не хочу добивать его окончательно. Улыбаюсь и касаюсь его костлявой кисти.
– Свою, Дамир. Римская. А теперь отдыхай.
– Агата…
Он что-то хрипит мне вслед, но я не слышу. Выбегаю в коридор и приваливаюсь к стене. Задыхаюсь от слез… Никогда не прощу. Не смогу переступить через чудовищную ложь, в которую он меня впутал. И дочь мою он не увидит. Пусть катится куда хочет. Я смогу сделать так, чтобы Дамира Хасанова допрашивали в Москве. Чтобы им занимались самые высшие инстанции.
– Агата Васильевна, что случилось?
Гречка… Как я могла о нем забыть? Костик здорово помогал мне с расследованием, и я не могу нагрубить ему. Но и слабости своей видеть не позволю…
– Я просто не думала, что он будет… такой. Я помнила его другим. Он же был… – бормочу, торопливо стирая с лица слезы.
– Здоровым и красивым. Мы все его таким помнили. Но скоро все будет хорошо. Змиенко распорядился, чтобы майора Корсакова комиссовали в наш город.
– Что? Зачем он нам? Дамир Хасанов – сотрудник секретного отдела. Пусть они и занимаются им, а мы…
– Так он не принимал этого решения сам. Поступил приказ сверху. Нельзя, чтобы на солдатах секретного спецподразделения ложилась тень несправедливого обвинения. Ведь до сих пор все считают, что Бейл это Сидоренко.
– И не без оснований. Преступлений после смерти Сидоренко больше не было. Что нам еще думать?
– Это же чушь, вы же понимаете? – горячо возражает мне Гречка.
– Понимаю. Я устала, Кость. Бегать за ними и что-то выяснять. Угадывать, с какой миссией они отправлены в наш город. Они молчат, а я бегаю, как сайгак. Хватит уже… У меня есть семья. Я подам в отставку и уеду в Сочи. А почему нет? Жене будет там лучше.
– Подальше от отца, вы хотели сказать? Корсаков скоро вернётся в наш город. Это приказ. Вы ему сказали, что…
– Сказала. Он же не дурак. Он еще тогда знал, что я беременна. Только права у него все равно нет. Это моя дочь… А он – человек без имени… Как нам его теперь называть?
– Этого не знаю. Он под особой охраной и контролем. Думаю, называться настоящим именем он не станет. Слишком опасно.
Ну надо же… Какие мы важные… А мои усилия, значит, побоку? Он под особой охраной, а Римская под пули? Бегала под прикрытием Змиенко и Мышкина. Они, как на идиотку на меня смотрели. Я уже про Виталия молчу, тот готов был у виска крутить, глядя на мои потуги.
– Я сделала, что должна была. Теперь все… Моя миссия на этом окончена. Когда мы возвращаемся домой?
– Выезжаем в ночь. В Хасавюрте в это время чудовищные пробки на въезде. Ночью пройдем все посты быстро. А он тут…
– Ты сам сказал: Дамир под особым контролем. Мне уже отзвонились – его будут охранять. И лежит он здесь под чужим именем.
– Как-то все равно не надёжно… Может, я останусь? – с сомнением протягивает Гречка.
– На месяц? Ему восстанавливаться не меньше этого срока. Или больше… Врач сказал, что Дамир в критическом состоянии.
– Тогда нужно ходатайствовать о переводе в наш город. Вывозить его отсюда.
– Заладил, Гречка! Я эти вопросы не решаю.
– В ночь выезжаем, – важно произносит он. – Приказа оставаться не было… Значит, домой.
Приезжаю домой в семь утра. Тихонько шуршу в коридоре, боясь разбудить домашних. Но Виталик все-таки просыпается. Взъерошенный, он выходит меня встречать. Притягивает к груди и зарывается носом в мои волосы. Я пахну машинным маслом, пылью и совсем немного – цветущей акацией…
– Любимая моя приехала. Агата моя… Ты моя…
В его голосе – отчётливые нотки ревности. Он никогда не спрашивал, кем мне приходится Корсаков. Но, увидев его фотографию в досье, понял, что он – отец Жени. Там даже ДНК-тест не нужен, чтобы понять…
– Как вы тут… без меня? – уворачиваюсь от ответа.
– Евгеша спит, Агат. Идем в душ. Я тебя помою.
– Не надо, Виталь. Я с ног валюсь, я…
– Или уже успела… под своего… Прости, – цедит он сквозь зубы. Хлопает ладонью по стене, так, что стоящая на тумбе вазочка начинается шататься.
– Нет, не успела. Он полутруп, Вершинин. Заросший, в гнойных ранах и трещинах, сгорбленный, истощенный, с анемией и пневмонией. Он говорить не может от года в плену. И ходить… Но даже, если с ним было все в порядке, я бы не легла под него. Ни за что. И причиной тому не ты. Увы… У меня свои причины ненавидеть Дамира Хасанова.