Наконец автомобиль остановился у нужного дома. Что за болван, подумала Гертруда, сверля кожаную спину шофера сердитым взглядом; неужели трудно было спросить дорогу у прохожих? Пока они кружили по этим закоулкам, ее укачало, а противней могут быть разве что женские недомогания.
– Помоги же мне с этой дурацкой шляпой, – сказала она раздраженно, повернувшись к Люси.
Чумазый мальчишка, увлеченно пинавший консервную банку, остановился поглазеть на них. От досады Гертруда запуталась в густой вуали, прикрепленной к полям шляпы, и он прыснул.
– Что уставился? Я тебе! – пригрозил шофер, и пацаненка как ветром сдуло. – Давайте руку, мисс.
Придерживая юбку свободной рукой, она спрыгнула на землю. Надо было все-таки поехать на трамвае: вышло бы не дольше, и не нужно напяливать эту нелепую шляпу и закутываться в плащ по самые уши. Автомобиль был бы хорошей вещью, позволяй он только пускать пыль в глаза другим; но глотать эту пыль самой…
Люси постучала в дверь щитового домика. Открыла девушка, похожая на горничную, но без передника, в одном лишь черном платье. Они прошли в маленькую гостиную, обставленную скромно, хотя не без изящества. На столе у окна в безупречном порядке лежали шкатулки с нитками, портновский метр, ножницы, какие-то еще предметы. Рядом стояла швейная машинка. Большое окно, единственное в комнате, обрамлялось кружевными занавесями, а на круглом столике, накрытом белоснежной вышитой скатертью, возвышалась ваза с букетом из голубых ирисов.
– Хочу вас предупредить, мисс Марвуд, – сказала девушка извиняющимся тоном, – что моя сестра глухая. Пусть вас это не смутит. Не волнуйтесь, я буду переводить.
Вошла молодая женщина, тоже в черном и на удивление миловидная. Траур совсем не портил ее, хотя самой Гертруде этот цвет пошел бы гораздо больше. А вот крой был модным, и сидело платье отлично. Раньше она бы ни за что не поверила, что человек с физическим изъяном может выглядеть так эффектно. Глухие ей, правда, до сих пор не встречались, а вот слепые музыканты на благотворительном концерте оставили тягостное впечатление. Играли хорошо, но она не могла сосредоточиться на музыке: всё смотрела в их лица, чувствуя смесь жалости, страха и отвращения. Многие носили черные очки, глаза остальных были пусты и бессмысленны.
– Итак, чем мы можем вам помочь, мисс Марвуд? – прервала ее раздумья девушка.
– Я хочу сшить вечернее платье, – сказала Гертруда и протянула портнихе каталог, раскрытый на нужной странице. – Вот такое.
Она заранее приготовилась к глупым вопросам и ждала их с застарелым раздражением, но в ясном, правильном, как у моделей из журналов, лице не дрогнул ни один мускул. Коротко кивнув, женщина сделала несколько знаков своей переводчице.
– Будьте так добры, покажите ткань, из которой вы хотите сшить платье.
Гертруда взяла у Люси сверток, и тускло блеснул в дневном свете лимонно-желтый шелк. Портниха вновь кивнула и, жестами объяснив, что хочет снять мерки, подошла к столику у окна. Держалась она очень спокойно и с каким-то затаенным достоинством – не суетилась подобострастно, как другие швеи, не сникала под ее взглядом («Ты умеешь так требовательно смотреть, дорогая», – говорила иногда мать).
Когда все мерки были записаны, портниха вновь обратилась к помощнице, то постукивая указательным пальцем одной руки по другой, то прикладывая его к ладони на разный манер.
– Мы должны обсудить с вами детали, – заговорила девушка, подойдя поближе. – Хотите ли вы сделать отделку кружевами, как на рисунке?
– Я все принесла, – Гертруда протянула ей второй сверток.
Как ловко они болтают, просто диву даешься! Удобно, должно быть, знать такой язык: можно говорить хоть о чем, и никто не подслушает. Вот бы они повеселились с Джен! Обсуждай хоть ухажеров – ни мать, ни Люси и бровью не поведут.
– Вам понадобится особый корсет для этого платья, – сказала Делия, переведя взгляд с сестры на Гертруду.
– У меня он уже есть, – отпарировала та с достоинством. Пусть знают, что уж она-то разбирается в моде, как никто. Длинный, почти до колен, новый корсет – предмет ее тайной гордости, сделанный на заказ в Англии, – целых два месяца ждал своего часа в ящике комода.
Примерку назначили на следующий четверг – довольно скоро, прикинула Гертруда, ведь работа не из легких: скользкий шелк так капризен, особенно если фасон облегающий… Одно такое платье прежняя модистка уже испортила. И почему отец не хочет переехать в Европу? Там сейчас происходит все самое интересное, а ей только и остается, что читать письма кузины да рассматривать картинки в журналах. Француженки щеголяют в невероятных нарядах от Поля Пуаре – таких праздничных, ярких, не то что надоевшие за несколько лет одеяния в пастельных тонах. Ах, как хочется быть там, в самой гуще событий! Дамы носят украшения от Лалика13 – тут такое никому и не снилось. Впрочем, мистер Вейр обещал ей что-то подобное…
Да, подумала Гертруда, выходя на улицу, он все-таки настоящая находка. В нем нет ничего от неотесанных мужланов, которые, увы, нередки даже в столице. С другой стороны (так приятно чувствовать себя рассудительной!), английской спесью и сухостью он тоже не отличается. Отменные манеры, всегда безупречно элегантен и учтив, остроумен – с ним никогда не приходится скучать. Даже отец благосклонен к нему, хотя считает торговцев неподходящей партией для своих дочерей. А уж маменька и вовсе души не чает.
Две дамы, одетые в кожаные плащи и шляпы с сеткой, как у пасечников, сели в автомобиль, и тот, чихнув, укатил. Слава Богу, все позади! Мисс Марвуд, кажется, осталась чем-то недовольна, и было грустно думать, что это ее, Делии, вина. Когда человек раздражен, это кожей чувствуешь, даже если он с виду спокоен.
Но сейчас все это не так важно; главное – у них будут деньги! Мистер Вейр не обманул ее и в самом деле помог. «Связи, мисс Фоссетт, – написал он ей в ответ на открытку с адресом, – это самое главное в большом городе. Одно звено тянет за собой другие, так что уверен, у вас не будет недостатка в клиентах». Агата, правда, запретила ей продолжать эту переписку. Чем осторожней ведешь себя с мужчинами, сказала она, тем лучше. Если что-то случится, виновата будет не только Делия, но и она сама: не досмотрела, не выполнила обещания, данного родителям.
Агата хлопнула в ладоши, привлекая внимание, и сделала знак, что пора заниматься с Тави. Уроки проходили в спальне, которая одновременно служила классной комнатой и детской. Едва Делия вошла, маленькая ученица тут же бросила игрушки: она явно устала сидеть в одиночестве и изнывала от любопытства – ей-то не удалось увидеть незнакомок даже в окно.
– На чем они приезжали? – зазвенел с порога тоненький голосок.
– На автомобиле.
– Они были красивые?
Делия улыбнулась. Даму-компаньонку, низенькую и пухлую, вряд ли кто-то назвал бы красавицей, а вот в мисс Марвуд определенно было нечто, притягивающее взгляд. Тяжелые, «воловьи» веки над зеленовато-карими глазами, крупные губы с капризным изгибом – все казалось экзотичным, ярким. Платье с картинки в ее каталоге тоже выглядело необычно: облегающее, будто кокон, оно не расширялось книзу, а напротив, чуть сужалось, заканчиваясь небольшим шлейфом, так что силуэт получался прямым и стройным.
– Да, – сказала она. – Если будешь хорошей девочкой, я покажу тебе их в следующий раз. А сейчас давай заниматься. Иди, поможешь мне достать книжки.
Девочка, все еще взбудораженная услышанным, взобралась на стул, сгребла обеими руками стопку книг из шкафа и прижала их к животу.
– Нет, ты, кажется, взяла лишнего… Дай-ка мне эту тетрадку.
– А что в ней?
Делия бережно вернула тетрадь на полку.
– Стихи.
– Кто их сочинил?
– Мой брат. Для тебя он был бы дядей. Ну, садись заниматься, а то мама рассердится.
Тави примостилась у столика, а Делия раскрыла книгу и начала читать ей вслух о девочке Элле, которая задавала слишком много вопросов. Сама она любила эту книжку в детстве, хотя позже нравоучительный тон писательницы стал ей неприятен, и «Истории для мальчиков и девочек» так и остались недочитанными.
– Ты скучаешь по своему дяде? – спросила вдруг Тави, когда Делия прервалась, чтобы перевернуть страницу. – Поэтому ты такая грустная?
Делия не смогла сдержать улыбки, но поправлять девочку не стала.
– Я совсем не грустная, Тави. Хотя я, конечно, скучаю.
Она вернулась к чтению, но знакомое тепло уже побежало по венам, как бывало, когда заходил разговор об Адриане, и какая-то часть ее мозга, незанятая черными значками в книжке, предалась воспоминаниям. Ей так хотелось, чтобы окружающие знали о том, каким был ее брат! Но не заведешь ведь разговор вот так, запросто, будто хочешь прихвастнуть. А уж отнести стихи в редакцию тем более страшно: разложит тетрадку вальяжный, убеленный сединами редактор (а может, наоборот, молодой, вечно спешащий и взлохмаченный?), мазнет равнодушным взглядом по странице… Нет, не готова она была обнажить душу перед незнакомцами, отдать на их суд драгоценные строчки, которые для нее существовали всегда. Стихи звучали в их парадной гостиной, когда она, Делия, едва ли могла осознавать важность происходящего. Но еще будучи семи-восьмилетней, она любила слушать, как Адриан читает, и пытливо всматривалась в лица гостей: нравится ли им? Стояла тишина, даже веера смолкали, и голос звенел празднично, наполняя каждый уголок комнаты. Отец сидел гордый и бледный, чуть раскачиваясь в такт – никогда больше Делия не видела его таким. И – удивительное дело – она не испытывала зависти к брату. Наверное, потом, став постарше, могла бы; но когда она вышла из детства, завидовать было уже некому.
Она, кажется, запнулась на середине фразы и молчала уже долго – сколько, секунды, минуты? – потому что большие темные глазенки смотрели на нее удивленно и выжидающее.
– Хочешь, почитаем ту тетрадку? – спросила Делия.
Девочка охотно закивала, не вынимая пальца изо рта.
– Хорошо. Только обещай, что не расскажешь маме. Это будет наш секрет, ладно?
Ох, зря, думала она, доставая тетрадь. Рано или поздно всё тайное всплывет. Никаких разговоров на эту тему, конечно, не было, но она чувствовала: Агата будет недовольна, если узнает. Молчаливые листы, зажатые между книгами в шкафу, не опасны, но стоит высвободить эту память, впустить в дом – она восстанет, точно восстанет. Ведь не разрешила же такой мелочи – фотокарточки на столе. «Но он же и твой брат!» – сказала тогда Делия потрясенно. Разве можно так? Но сестра была непреклонна: «Я никогда не позволю превратить мой дом в родительский. Ты поняла? Никогда».
Это было несправедливо. Ужасно.
Она села, положив тетрадь на колени. Торжественная тишина ждала ее, точно нетронутый лист, и слова, вот-вот готовые зазвучать, были достойны белизны этого листа.
Первые строчки вышли у нее чуть сипло – от волнения, должно быть; но очень быстро голос окреп, язык перестал казаться деревянным, и полилась музыка – чистая, сладкая, как родниковая вода. Это было потрясающе: с каждым звуком, с каждой паузой Адриан пробуждался в ней. Обычно он приходил, когда ей было тяжело и хотелось опоры – не снаружи, как часто необходимо женщине, а в самой себе; но сегодня она впервые вызвала его, как заклинанием вызывают духов. Спиритические сеансы – об этом много говорили; она, правда, не верила всерьез. Теперь же она сидела, счастливая, боясь спугнуть его незримое присутствие. Но даже когда это сделала Тави, громко заявив, что хочет есть, Делия не огорчилась. Её счастье было так велико, что хватило бы на всех.