Рэйвен Слэйд открыла глаза и моргнула на свет, струившийся из зарешеченного окошка под потолком. Она соскочила с койки и скатала матрас. Положив его к стене, она встала на него и увидела внешний мир. На фоне закатного неба вырисовывались Акрополь и Парфенон. Она слезла с матраса и уселась на нем, скрестив ноги. В какой психушке она на этот раз?
«…ихоз, типа того. По-моему, мы уже не в Огайо…»
Она уже давно не слышала этого тонкого голоса у себя в голове. Лучше не обращать внимания.
Она взглянула на бинты у себя на запястьях и осторожно оттянула правый. Засунув ноготь под шрам, она сковырнула корку. Да, болячка была настоящей. А значит, она сама была настоящей. Она прислонилась спиной к стене, обитой войлоком, и прислушалась к голосу сестры у себя в голове. Ничего. Она ощупала свою грудь, талию, бедра, ноги. Она снова была собой. Это радовало.
Раздался женский голос из смотровой щели:
– Рэйвен, я вхожу. Я должна с тобой поговорить.
Щель закрылась, и открылась дверь. Вошла медсестра Фэй Сойер.
Рэйвен подняла взгляд на привлекательную женщину средних лет со смуглым лицом, темными глазами и черными волосами, уложенными в косу на макушке.
– Я пришла выпустить тебя, Рэйвен.
– Отец что, снял суицидальный надзор?
– Санитар доложил, ты контактна уже три дня.
– Так я снова могу быть волонтером?
– С тобой хотеть говорить мистер Ясон Тедеску, новый пациент. Сказал, ты была его лучший студентка по актерское мастерство в Уэйбриджский университет.
– Конечно, я поговорю с ним.
– Сначала помыться и одеться.
Сойер проследила, как она принимает душ, а потом помогла ей одеться и перебинтовала запястья. Увидев свою форму в красно-белую полоску, Рэйвен улыбнулась.
– Я думаю о Рождестве, когда ношу ее.
– Тебя видеть и улыбаться раненые солдаты и больные. Ты всегда в центре внимания. Прежде чем идти к мистер Тедеску, я уложу тебе волосы для приличный вид.
Сойер расчесывала ее с силой, так что кожа головы болела. С тех пор как мать покончила с собой, ее больше никто так не расчесывал. Она закрыла глаза. Почувствовав, как медсестра убрала расческу, она прошептала:
– Продолжай.
– Ты красотка, Рэйвен.
Девушка открыла глаза и увидела светлые волосы у себя на юбке.
– Ты волосы мне вырвала, сука!
– Не очень много. Порядок.
Рэйвен сжала правую руку в кулак и вскинула в сторону медсестры, но та перехватила ее и завела за спину.
– Управляй собой, Рэйвен, или я пишу в твой журнал, что ты опять говоришь с мертвой сестрой.
– Нет! Не хочу, чтобы отец опять меня запер.
– Будешь тихой?
– Обещаю.
– Ты все время обещаешь. Покажи руки.
Рэйвен разжала пальцы и выставила перед собой кисти.
– Видишь?
– Хорошо. Идем в лазарет.
Она вышла за Сойер в коридор и остановилась.
– В чем дело, Рэйвен?
– Я передумала.
– Ты должна видеть мистера Тедеску.
– Я ничего не должна.
Фэй достала из кармана зажигалку и, чиркнув несколько раз, зажгла.
– Убери!
– Так, это ты. Не та, другая. Делай, что говорят.
– Окей. Только убери огонь.
Сойер захлопнула зажигалку и убрала в карман.
– Давай, порадуй мистера Тедеску.
На первой койке лежал молодой человек в кислородной маске. Он помахал ей:
– Я скучал по тебе, Рэйвен.
Она похлопала его по руке.
– Поправляйся.
Проходя между коек и инвалидных кресел, девушка махала пациентам. Она была королевой, обходившей свои войска. Мужчины, которые не спали, посылали ей воздушные поцелуи.
Из дальнего конца кто-то прокричал:
– Эй, на каталке, заткнись и дай нам поспать!
Кто-то еще отозвался:
– Черт возьми, ты здесь не один!
Из-за приоткрытой шторы в конце палаты Рэйвен слышала пафосную лекцию своего бывшего преподавателя актерского мастерства.
– Помните, студенты, это антивоенная комедия Аристофана. Имя героини, Лисистрата, означает «распускающая армии». Она прекратила войну между Афинами и Спартой, заставив женщин, изнемогавших без любви, воздержаться от секса со своими мужчинами.
Рэйвен вспомнила последнюю роль, к которой готовилась. Отодвинув штору, она произнесла заученный текст:
Так стойкой будь! Поджарь и подрумянь его!
Дразни его, люби и не люби его!
Но помни то, о чем клялась над чашею[1].
Маленький пузатый мистер Тедеску развернулся в инвалидном кресле.
– Рэйвен?
Медсестра Сойер подтолкнула ее к нему.
– К вам пожаловала Рэйвен Слэйд, как вы просил, профессор Тедеску.
– Не профессор! Меня так и не… назначили профессором. А где мои товарищи из 17N?
– Они еще не приехали, мистер Тедеску, но волонтер Рэйвен готова порадовать вас.
Его злобный взгляд смягчился.
– Моя любимая студентка по актерскому мастерству запоминала роли быстрее и исполняла выразительнее, чем кто-либо из учеников. Я должен спросить кое-что у тебя, – он нахмурился. – Уйдите, – обратился он к медсестре. – Это между мной и моей протеже.
Сойер вышла за штору, но Рэйвен различала ее тень с обратной стороны.
– Подойди ближе, Рэйвен, – сказал Тедеску.
Она наклонилась к его влажно блестевшему лицу, стараясь не кривиться от резкого запаха пота.
– Ты помнишь нашу последнюю беседу после репетиции у меня в кабинете, перед твоим срывом?
Разве могла она забыть такое?
В тот день, сидя рядом с ним за столом, она почувствовала, как жирные пальцы старого греховодника скользят по юбке. Хорошо, что она скрестила ноги. Так сделала бы Лисистрата. Тогда он встал и пошел в туалет.
Она заметила на столе стопку бумаг, озаглавленную «Операция «Зубы дракона». Заметки для новой пьесы? Она пробежала текст. Три рифмованных катрена, наподобие пророчеств Нострадамуса. Она уже клала их на место, когда возник Тедеску, вытирая руки, и увидел ее.
– Как ты смеешь читать мои бумаги?
– Извините, мистер Тедеску. Я думала, это для новой пьесы.
Он замахнулся кулаком. Она вскочила с места, и он стал гоняться за ней вокруг стола.
– Не бейте меня.
Раздался стук в дверь, и в проеме возникла голова студента.
– Извините, что опоздал.
Она отпихнула Тедеску и выбежала из кабинета.
Это была их последняя встреча.
– Мистер Тедеску, разве я могу забыть такое?
Она увидела, как он взглянул на силуэт Фэй за шторой.
– Уходите, сестра! Это личное дело!
Туфли сестры Сойер заскрипели по полу.
– Ты всегда потрясающе запоминала роли. Ты помнишь, что было на тех листах?
«…рэйвен, твой паршивый препод просит тебя сыграть сцену из его трехактной пьесы про драконьи зубы…»
Она проигнорировала голос у себя в голове и произнесла вслух то, что запомнила:
– Я поняла, что это какие-то образы и отсылки из ваших лекций, но мне они мало о чем говорят.
– Это пророчества, они только для моих товарищей из 17N и МЕК.
«…какие еще, нафиг, 17 эн и мек?..»
Назойливый голосок у нее в голове не дал ей расслышать, что еще сказал Тедеску, но он вдруг метнулся к ней с кресла и, вцепившись в горло обеими руками, стал душить.
– Ты не можешь жить, сука.
Она пыталась вырваться, но тщетно. Его пальцы все крепче сжимали ей шею.
Штора отодвинулась, и ворвалась Сойер. Она ударила Тедеску по лицу, и он ослабил хватку. После второго удара он отключился.
– Боже, вы вовремя. Он пытался убить меня.
Фэй проверила его пульс и позвала проходившего мимо санитара.
– Этот пациент потерял сознание. Когда очнется, держать в изоляторе. Абсолютно никаких посещений.
Когда они вышли из лазарета, медсестра спросила:
– Рэйвен, что ты ему говоришь, чтобы он напал на тебя?
Рэйвен была готова произнести три катрена, но вспомнила слова Тедеску о том, что они только для 17N и МЕК.
– Ничего. Он просто психанул.
Сойер вывернула ей запястье и сказала:
– Я слышала что-то про 17 ноября и Моджахедин-э халк.
– Моджа-дино-как?
– Говори, или я пишу в твой журнал, у тебя галлюцинация, и ты говоришь с твоя мертвая сестра. Отец тебя запереть опять.
Рэйвен вырвалась.
– Пиши, блин, что хочешь.
– Что здесь происходит?
Девушка замерла, услышав голос отца.
– Она спасла мне жизнь. Мистер Тедеску собирался убить меня. Но теперь она говорит, что напишет, что я все еще сумасшедшая.
Он повернулся к медсестре.
– Я разберусь. Вы можете вернуться на сестринский пост в военном отделении.
Сойер замялась и ушла с недовольным видом.
– Ты в порядке, Рэйвен?
– Перед тем как мистер Тедеску напал на меня, он спросил, помню ли я что-то из того, что прочитала в бумагах у него в кабинете. Я думала, это заметки для пьесы. Но он сказал, это его пророчества, и потребовал, чтобы я произнесла их. А после этого сказал, что должен меня убить, потому что планы операции «Зубы дракона» могут знать только его товарищи из 17N и МЕК.
Отец схватил ее за руку.
– Быстро идем со мной!
– О чем он говорил, пап? Что еще за МЕК?
Отец ворвался с ней в свой кабинет и запер дверь.
– Некогда объяснять, Рэйвен.
– Он заставил меня произнести эти три станса, чтобы увидеть, помню ли я их. Там было так…
– Не говори мне, Рэйвен.
– Почему?
– Если меня поймают и станут допрашивать, я могу не выдержать пыток.
– Ты меня пугаешь.
– Извини, но придется действовать быстро. Тысячи жизней могут быть под угрозой. Слушай мой голос. Ты уже слышала, как я даю тебе эту команду: «Рэйвен, насест[2]».
«…он тебя гипнотизирует, рэйвен-ворон, не слушай…»
Она услышала опасливый голос сестры, но глаза закрылись сами собой.
– Повторяй мою команду, Рэйвен.
Она прошептала:
– Рэйвен, насест.
И обмякла. Она почувствовала его руку у себя на лбу.
– Рэйвен, ты сейчас заснешь, как засыпала уже много раз. Глубоким сном. Ты видишь плакучие ивы. Слышишь сладкий запах роз в саду. Чувствуешь, как ветер гладит тебя по лицу. Смотришь на желтых и оранжевых бабочек. Игнорируй внутренний голос близняшки, завидующей, что это ты родилась живой. А теперь спи. Глубоким сном, пока я не скажу тебе проснуться.
«…осторожно, рэйвен-ворон, раньше он всегда объяснял, почему гипнотизирует тебя, не поддавайся…»
Слишком поздно. Она уже была в саду, лежала на траве. Голос отца отдавался эхом в тишине.
– Ты не будешь помнить пророчества Ясона Тедеску. Они останутся скрытыми в твоем подсознании, оберегаемые твоим страхом огня и страхом высоты твоей сестры. Только когда ты услышишь «17N побеждены, МЕК побеждены», сможешь вспомнить пророчества и рассказать их ЦРУ или ФБР. А теперь повтори слова о 17N и МЕК, которые разблокируют пророчества.
– 17N побеждены, МЕК побеждены.
– Я сосчитаю до пяти и скажу: «Рэйвен, лети». И ты проснешься. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Рэйвен, лети.
Она открыла глаза.
– Рэйвен, что ты помнишь?
– Я одеваюсь после того, как медсестра Сойер расчесала мне волосы.
– Отлично. А теперь идем со мной в общую комнату и раздадим солдатам печенья и сок.
Не в силах унять дрожь, она вышла с ним из его кабинета.
– Помни, Рэйвен, это хорошая терапия – для них и для тебя, – чтобы раненые американские и греческие солдаты делились ужасами, пережитыми на войне.
Он мягко подтолкнул ее в общую комнату.
– Только не флиртуй.
Девушка остановилась в дверях. Мужчины – некоторые с ногами и руками в гипсе – поворачивались к ней в креслах-каталках и улыбались. Другие, игравшие в домино, поднимали взгляды на нее и приветствовали ее.
Она увидела сестринский пост за стеклянной перегородкой и бдительную сестру Сойер.
Рэйвен вошла скользящей походкой в общую комнату. Разве это сцена или съемочная площадка? Проходя между пациентами, она чувствовала, как они хотят прикоснуться к ней. У большинства был диагноз «военный невроз». Или «боевое истощение»? Как это теперь называется? Ах, да. «Посттравматическое стрессовое расстройство». Судя по их взглядам, устремленным на нее, у них было чертовски неслабое расстройство.
Сойер как-то раз сказала, что им лучше делиться воспоминаниями о войне в Персидском заливе с девушкой-волонтером, чем с директором клиники или даже с «психической» медсестрой. Но после разговоров с солдатами Фэй всегда допрашивала ее.
Рэйвен помахала солдатам. Кто-то послал ей воздушный поцелуй. А греческий капрал наяривал кулаком у себя между ног. Она отвела взгляд.
Она увидела одного солдата в кресле-каталке, спиной к сестринскому посту, с забинтованным лицом и левой рукой на перевязи. Должно быть, новенький. Он помахал ей здоровой рукой.
Девушка подошла к нему и погладила по лбу.
– Как дела?
Он ответил чувственным шепотом с легким греческим акцентом:
– Уже лучше, когда твои мягкие пальцы касаются моего лба.
– Ты отлично говоришь по-английски.
– Я был студентом по обмену в Америке.
– Как тебя зовут?
– Зорба.
Она рассмеялась.
– Грек Зорба? Ты прикалываешься?[3]
– Я бы хотел.
Она подмигнула ему.
– Я буду тебя звать «человек в марлевой маске».
Она оглянулась в поисках своего любимого санитара. За столиком у окна сдавал карты молодой Платон Элиаде. Она знала, что он играет с американскими солдатами на спички, но потом меняет их на деньги. Она направилась к ним.
Внезапно что-то громыхнуло, словно выхлопная труба. Платон вскочил на ноги, перевернув стол.
– Очистить общую комнату! Все по палатам!
Он вытащил из-под халата автомат и направился в коридор.
«…рэйвен, почему у санитара в этом дурдоме автомат?..»