– Что ты делаешь?
Вздрогнув, я обернулась, заметив Лилит, вошедшую в мастерскую. Она быстрым уверенным шагом преодолела расстояние и уставилась на картину, которую я сверлила недовольным взглядом. Из всех рисунков этот я ненавидела больше всего. Он отражал всю глубину моих больных чувств. В том, с каким глубоким надрывом были нанесены линии, контуры, мазки всё волновало, трогало и заражало меня ещё большей яростью.
– Тебе не нравится эта работа? – склонив голову набок, словно под микроскопом изучая мельчайшие детали на холсте, спросила задумчиво Лилит. – Когда ты нарисовала её?
– Почти три года назад.
– И она до сих пор влияет на тебя слишком остро. За этим рисунком, который вышел чересчур ярким и эмоциональным, но тем не менее прекрасным, зарыта по-настоящему трагическая история. О чём она?
О двух влюблённых, которые пережили слишком много травм и ходили каждый день с теми ранениями, что пустотой зияли в груди.
Не дождавшись ответа, Лилит пожала плечами слишком беспечно, я видела, насколько она заинтересовалась той работой, которую я прятала за другими холстами, но не стала давить.
– Я принесла тебе горячий, как ад кофе.
Она протянула стаканчик, и я мягко улыбнулась.
– Благодарю. Ты лучшая.
– Конечно, – улыбнувшись малиновыми губами, без прикрас и стеснения, ответила. – Знаешь, были и такие художники, которые сжигали свои картины, считая, что огонь сможет разрушить чары эмоций, которые они вкладывали в рисунок. А пепел, развеявшись по ветру, унесёт то болезненное чувство, с которым они рисовали.
В её словах имелся какой-то странный подтекст, который я не знала, как расшифровать. Слишком цепляющий и зудящий под кожей.
– Многие художники на протяжении своей деятельности уничтожали картины, сжигая их, закрашивая белой краской или разрезая на тонкие лоскутки, считая себя бездарными личностями. Фрэнсис Бэкон уничтожил большую часть своих работ, чтобы начать заново, с чистого листа. Он был одержим сохранением только тех картин, которые считал достойными, – тихий голос Лилит заполнил большое пространство какой-то паутиной безвыходности и сожаления. – Франц Кафка оставил свои произведения двум друзьям, приказав сжечь их после его смерти, но они нарушили обещание, данное Кафке, и опубликовали те работы. И посмотри, теперь они считаются шедеврами в литературной традиции.
Я так долго зависла в той истории, что даже не заметила ухода Лилит. Мягко ступая по земле, сумерки окутывали тьмой город, а я всё смотрела на бурю эмоций, изображённых на холсте, и не могла отделаться от мысли о поджоге. Стереть с лица земли своё творение не просто рисунок, краски и линии, а эмоции, которые вкладывала в каждую деталь, казалось кощунством. Предательством своего таланта, но мысль об огне, пожирающем этот рисунок, как заезженная пластинка, крутился в голове.
Не знаю, в какой момент я приняла то решение, когда стояла позади амбара и смотрела на картину своей боли. Ровная, гладкая земля, в которой утопали ножки мольберта, удерживала на себе её вес, а я держала в руках коробку со спичками. Любила зажигать свечи, пахнущие корицей, хвоей и тьмой, но никогда до этого момента не поджигала свои картины.
Тихий чиркающий стон спички, маленькое невинное пламя, зажатое между большим и указательным пальцем, полыхнуло жаром. Мои руки не тряслись, они были сильными, когда я с уверенностью, что хочу позволить огню поглотить те больные чувства, разрушающие меня изнутри, поднесла пламя к полотну.
Танец первозданного огня вплетался в волокна, пожирая краски с шипящим, трескающим звуком, словно сплетая заклинание. Огонь, пожирающий мои чувства, рассказывал о мире, что предшествовал прошлому, и тому, который будет после. Я не испытывала боли, когда огонь полностью поглотил картину, взвился вверх, потрескивая искрами. Я чувствовала себя в ловушке. Плен, в который попала, когда покинула Шартре, свою семью и Иерихона.
Чувство опустошения соперничало с ощущением маленькой свободы. Не спеша, возвращаясь домой по тихим улицам Лебора, я перемалывала чувства внутри своей души, не понимая, что именно испытываю, облегчение оттого, что позволила картине вспыхнуть, а пламени сожрать все краски, стереть с полотна мира свои чувства или предательство?
Тихое стрекотание мелких насекомых ярым звоном стучало в ушах. Мне нравилось то, с какой лёгкостью эти маленькие создания вступали в борьбу с миром каждый день. Они должны были выживать, охотиться или прятаться, чтобы не быть съеденными. В мире людей всё оказалось гораздо сложнее, но процесс был тот же. Вставать каждый день, закрывая глаза на боль потери, неудачи и груз ответственности, идти вперёд в надежде, что этот день не станет последним и не найдётся тот, кто будет в силах тебя уничтожить.
Тихий, едва различимый стон, прорезал тишину вечера. Замерев, я всматривалась в чёткие контуры мужского тела, лежащего на тротуаре. Мне понадобилось одно мгновение, один вдох, чтобы понять, кто этот мужчина, моё прошлое и такое желанное будущее, но невозможное. Внутри сердце отбивало бешеный темп, к горлу подступила пугающая, ядовитая смола, которая скапливалась в гортани, мешая сглатывать слюну.
– Иерихон, – мягко позвала, но ответом мне была тишина и почти неслышное, дыхание.
Он был не просто избит, лицо в крови, губы разбиты, над бровью порез. Волосы растрепались, и так чудовищно было видеть, как на русом цвете расцветают капли алой крови.
Присев рядом, я боялась прикоснуться, боялась, что он развеется, словно мираж, навеянный моим желанием увидеть Иерихона. Каждое мгновение, которое провела на расстоянии от него, сузилось до того момента единственного прикосновения. Как только мои пальцы прошлись по его коже, я закусила губу, понимая, всё это происходит в реальности. Никаких галлюцинаций, снов. Вот он лежит у порога моего дома избитый, без сознания, а я не знаю, что делать?
– Эй, вам помочь? – подойдя ко мне, спросил прохожий.
Он внимательно осмотрел лежащего без сознания Иерихона и поймал мой взгляд. Уверена, там словно алмазы, сверкали непролитые слёзы.
Мозг пытался лихорадочно решить очередную задачку, и пока я смотрела на незнакомца, мой рот открылся и выпалил то, что уже знало сердце.
– Да, конечно. Помогите перенести его.
– А как же врач? Не хотите…
Я замотала головой, не дав ему закончить.
– Нет. Просто помогите его перенести, и всё.
Он смотрел на меня мгновение, словно оценивал состояние, могу ли я принимать подобные решения? Но везти Иерихона в больницу не вариант. Я знала, он не просто так появился избитый на пороге моего убежища. Первое и самое важное перенести его домой и позаботиться о ранах. Та, что была на затылке, выглядела чертовски плохо. Мне следует позвонить Тристану и всё рассказать. Он не останется в стороне. Тристан Вирмор – моя запасная скала. Броня, которая всегда прикроет, защитит от бури, даже если той бурей был его брат.
– Ну, как скажете, – протянул незнакомец.
Он поднялся и потянул на себя массивное тело Иерихона. Схватив его, мужчина кивнул на дверь, и, я поспешила открыть. Я чувствовала, что действую на автомате, руки не дрожали, тело замерло в том моменте, когда я увидела длинную косу, окроплённую кровью. Наверное, последствия догонят меня, но позже, сначала нужно разобраться с происходящим, дальше позволю цунами накрыть меня и унести на потоках глухой боли.
– Положите его на кровать.
Незнакомец без слов подчинился, бережно опустив Иерихона. Обернувшись, он вскинул брови, и вот тогда по телу пронеслась первая волна паники. Я открыла дверь совершенно незнакомому мужчине, добровольно впустила в своё пространство и позволила нам остаться наедине. Пугающе, особенно в тот момент, когда он замер, не отрывая своего взгляда от меня.
Молчание тянулось параноидальной патокой, пока мужчина не сделал шаг вперёд. Я отступила, совершенно не понимая этого, пока не заметила улыбки, скривившей губы незнакомца. Только сейчас отметила небольшой шрам на лбу, который делал квадратное лицо мужчины, злым. Он поднял руку так резко, что я снова неосознанно отступила, но удара не последовало. Незнакомец всей пятернёй зачесал волосы назад.
Он прищурился, всё ещё имитируя доброжелательную улыбку, от которой веяло льдом. Закусив изнутри губу, я стояла как статуя, которую заковали в гипс, и не могла пошевелиться. В одну секунду весь страх, что скопился липкой субстанцией в лёгких, превратился в болезненное чувство беззащитности. Ягнёнок и волк? Вот так и выглядела та картина. Не было в ней кровавых алмазов, но были грубые мазки чёрного бархата, удушающей тьмы и безысходности.
Та секунда затянулась на достаточно долгое мгновение, прежде чем мужчина кивнул, стерев зловещую улыбку, что должна была казаться мне доброй и располагающей. Развернувшись, вышел, закрыв за собой дверь, так не сказав ни слова.
Подбежав к двери, я тут же закрыла её на замок и выдохнула. Тот звук был судорожным, с перебоями, от страха и волнения.
– Как же я могла так необдуманно поступить? – прошептала сама себе.
Но как я могла отказаться от помощи? В одиночку донести Иерихона до своей квартиры я просто не представляла как. Он слишком большой и крепкий. Гора мышц. Я всегда чувствовала себя в его объятиях слишком маленькой. И каждый раз он упирался подбородком в макушку моей головы, обнимая.
Обработать раны оказалось не так сложно, Иерихон всё время был неподвижен и только лёгкое дыхание приносило облегчение. Я была чистым полотном, пока кожа на руках не окрасилась розовато-лиловым оттенком. Очаровательный цвет боли и смерти. Он может захватить настолько, что мне захочется разобрать его на составляющие, и от этого я дрожала, будто тело в лихорадке било. Моё внутреннее состояние в подобных критических ситуациях фокусировалось на чём-то одном и всегда это были цвета. Они успокаивали, ведь я знала, что они означают. О чём говорят или могут рассказать.
Пока он лежал без сознания и только тихое дыхание говорило о том, что Иерихон жив, меня заволакивало воспоминаниями из прошлого.
– Поцелуй меня, – приказом прозвучали те слова.
– Что?
– Как друга, – коварство скользило в его словах, но обвинить в чём-то Иерихона я не могла.
В тот момент решила сыграть, не понимая, что, играя с силой, которая превосходит, могу потеряться. Улыбнувшись, кивнула и подставила правую щёку. Иерихон резко повернулся, изменив угол наклона, и поцеловал меня в губы. Жар опалил каждую клеточку. Полыхнул по коже, лизнул основание позвоночника. Первый поцелуй он всегда отпечатывается в памяти. Но мой не просто отпечатался он клеймом жёг.
– А теперь моя очередь, – услышала я далёкий, скрипучий голос Тристана.
Он потянулся ко мне, прерывая наш поцелуй, а я не могла оторвать своего взгляда от глаз Иерихона, почувствовав тот же импульс близости. Его глаза громом полыхали. Таким бурным серым оттенком, когда на небе затягиваются бесконечные тучи, после которых где-то вдалеке слышится звук грома.
Иерихон отреагировал мгновенно, он притянул меня к себе, и я услышала жуткую вибрацию, которая исходила из его горла. Было похоже на предупреждающее рычание. Тристан с Иерихоном общались глазами, как это часто бывало, и по тому, как Тристан оскалился, нагло и довольно, я поняла, Иерихон говорил серьёзно.
Всегда так бывало, когда я позволяла воспоминаниям затягивать меня далеко в прошлое. Мозг услужливо рисовал на холсте картины, и всегда в каждой из них были тени не те, что делает художник, дабы создать по-настоящему реальную историю, а более мрачные, с оттенком накартового.
Как только я опускала завесу, воспоминания находили узкую тропинку в моё сознание, чтобы увлечь, унести туда, где было хорошо. Ведь с мальчишками я чувствовала себя дома.
– О чём ты мечтаешь?
Я знала, Иерихон спрашивает не просто так. Закрыв глаза, тихо ответила, словно выдавала тайну, что было близко к правде, ведь в тот миг моими губами говорила душа.
– Стоять на корме корабля, пока ветер овевает кожу, а брызги солёной воды попадают на лицо. Идти по бордюру вдоль дороги босыми ногами, пока дождь барабанит по телу. Стоять на горе раскинув руки в стороны и кричать от переполняющих эмоций. Провожать закат на крыше здания, держа в руках горячий кофе…
– А вокруг талии тёплые ладони, обнимающие тебя, – давящим ласковым шёпотом произнёс Иерихон. Он смотрел на меня так долго и отчаянно, что сердце тревожно забилось в груди.
– Что?
– Я ведь влюбился не в твой образ, не в оболочку, – он коснулся моего лица, – В этот шрам, в твой смех, он как сладкая тягучая конфетка, мягкий с хрипотцой. В твоё умение любить простые вещи и радоваться дождю. В то, как ты готова выслушать любого человека, неважно, какое время ночь на улице или день, ты всегда приходила ко мне, когда я нуждался, оставалась даже тогда, когда отталкивал. И в то, как ты смотришь на меня.
– Как?
Он тихо засмеялся.
– Словно я тот самый дождь, который ты так любишь.
Отголоски тихого признания Иерихона всё ещё блуждали погасшими огоньками внутри, касались души, каждый раз заставляя жалеть о том, что нас разделило коварство и ложь.
Медленная мелодия телефона выдернула меня из тех грёз.
– У тебя всё в порядке? – голос Тристана жгучий, тревожный и зудящий страхом, наполнил мои уши.
Бросив взгляд на кровать, я понимала, не стоит лгать, как бы сильно мне не хотелось остаться наедине с Иерихоном. Ведь если Тристан приедет, он заберёт его. Изолирует.
– Он здесь, – чувствуя боль ноющую и тянущую внутри, выдохнула. – Я нашла его возле дома, избитого и без сознания.
– Чёрт, – горячо воскликнул Тристан. – Я скоро приеду, но понадобится время, чтобы добраться до тебя, Медея. Ты должна уйти из дома.
– Не могу, и ты знаешь это. Я останусь рядом, пока он не придёт в сознание. Сомневаюсь, что Иерихон, как только проснётся, накинется на меня.
– Послушай, мы не знаем, насколько он отпустил тот приказ, ведь обратного не было. Возможно, в его голове всё ещё не истончилась нить, и он попробует закончить то, что начал три года назад. Это слишком опасно, Медея.
Понимая его опасения, я не испытала страха. В моей голове уже строился чёткий план действий. Я не могла просто уйти, оставив Иерихона в подобном состоянии, но могла обезопасить себя.
– Послушай, я не знаю, как он отреагирует, когда увидит тебя, поэтому прошу…
– Тристан, я не уйду, – мой голос был тихим, но твёрдым, как скала. Он не сдвинет меня с места. – Я не уйду.
Тристан затих, очевидно, прикидывая в уме, как быстро он сможет добраться и стать той самой скалой, чтобы я была в безопасности. Какие шансы были на то, что, проснувшись, Иерихон накинется на меня и растерзает, как злой волк?
Молчание между нами затянулось, каждый понимал, что хочет поступить по-своему, но не мог. Он желал, чтобы я ушла, а я хотела всеми силами остаться.
– Будь осторожна и не смей подвергать себя опасности. Иерихон сильный, он выдержит, а ты…
– Знаю и обещаю, всё будет в порядке.
– Постараюсь добраться как можно быстрее, – обречённо заявил Тристан, не добившись от меня нужной реакции. – Береги себя.
– И ты.
Я отключилась, сидя в кресле и наблюдая за Иерихоном. Не могла отвести взгляда. Не хотела. Впитывала его образ, отмечая золотистую кожу с крапинками мелких капель крови. Это настолько меня обескуражило, что, взяв полотенце, я вытерла каждую рану, чтобы не видеть крови на бронзовой коже Иерихона.
Мороз по коже. По сердцу дрожь. Руки сжимали чёрный грифель, блокнот с чистыми листами лежал на коленях, пока я искала причины не рисовать Иерихона.
Я не хотела запечатлеть его красками, потому что видеть яркие пятна жжёной умбры, кобальта и алого, словно рассвет, на его коже, казалось очередной вспышкой боли. Не хотела, чтобы на рисунке он ожил в том моменте, когда нашла Иерихона возле своего дома. Рисуя картины, создавая целостные миры и истории, я всегда представляла их ожившими и настоящими. Пусть не здесь, в этой реальности, но где-то они обретали бессмертно душу и красоту. А то, что случилось с Иерихоном, было слишком реальным.
– Ты всё ещё заставляешь моё сердце трепетать от страха и предвкушения, – шептала ему в ночи.
Я легла рядом, чувствуя его равномерное дыхание и тепло. Хотелось прижаться ближе, но не стоило так рисковать. Подняв руку, провела пальцами по его лицу, рисуя те самые линии, которые переносила на свои полотна и эскизы. Если у меня не было конкретной цели или вдохновение не затягивало в омут с головой, я почти всегда рисовала Иерихона. Линии его сильного, высокого тела, длинные светлые волосы, распущенными и заплетёнными в косу. Глаза, которые всегда смотрели на меня слишком открыто и глубоко. Каждую его чёрточку, впадинку.
Тихий стук в дверь заставил меня оторваться от Иерихона. Тристан не мог стоять по ту сторону, слишком мало прошло времени. Единственным человеком, кроме Поля, который знал этот адрес, была Лилит.
Пока шла к двери, внимательно осмотрела гостиную, пытаясь найти что-то, что могло бы вызвать у Лилит вопросы. Капли крови, небольшие разрушения, но всё казалось, как всегда, чистым и светлым.
– Кто-то скупил все твои картины, – с порога заявила Лилит.
Она бодро вошла и направилась прямиком к кухне, где стояла кофеварка. Я следила за её движениями, отмечая небольшую дрожь в руках, когда девушка держала кофейник, наливая в чашку горячий напиток. Сделав судорожный глоток, словно не могла справиться с бурей, бушующей внутри, подняла взгляд и улыбнулась.
– Что конкретно ты имеешь в виду? – закрыв дверь и сев на табурет, спросила.
– Именно то, что сказала. Анонимный покупатель приобрёл все пять картин, которые я выставила в галерее.
Это было ошеломляюще и мне казалось слишком неправдоподобным моментом. Но не об этом ли я мечтала с самого детства, когда брала в руки кисть и выводила линии на бумаге? Фотографировала бесконечное число пейзажей с мрачной паутиной тайн?
Недоверчиво покачав головой, я увидела сияющую улыбку Лилит. В тот момент что-то скрипнуло за закрытой дверью комнаты. Пульс подскочил, в горле встал комок ужаса. Я представила, как Иерихон выходит к нам весь в кровоточащих ранах, и не могла сдержать бешено бьющееся сердце. Прошла секунда, пока кровь ревела в моей голове, потом другая, но он не вышел. Тот шум определённо привлёк внимание Лилит.
– О, у тебя кто-то есть? – тут же оживилась Лилит. Она повернула голову в сторону комнаты, за которой стояла тишина. – Расскажи мне, кто он?
– Почему ты думаешь, что я не одна?
Она посмотрела на меня внимательным взглядом и потянулась к лицу. Я застыла, думая, что там, возможно, остались капельки крови после того, как обрабатывала раны Иерихона, но Лилит только убрала локон волос мне за ухо.
– Потому что вижу это в твоих глазах. Ты не понимаешь, но я заметила изменения, – она выдохнула и неловко добавила. – А то я иногда задавалась вопросом, вдруг ты предпочитаешь девушек?
Если бы в тот момент кружка с кофе была в моих руках, и я сделала глоток, то поперхнулась.
– Брось, мы знакомы уже давно, и ты ни разу не была с парнем. Никогда не видела, чтобы ты смотрела на кого-нибудь заинтересованным женским взглядом, – она пожала плечами. – Ну, знаешь оценивала их фигуру, эстетическую часть лица, пропорции, ты ведь художница и наверняка видишь в людях гораздо больше, чем другие.
– Просто, всё сложно. Это старая история.
– И старые раны, – понимающе кивнула Лилит. – Тогда не стану мешать и удалюсь, но прежде чем ты меня выставишь вон, хочу рассказать тебе о новом предложении.
– Хорошо, ты меня заинтересовала. Выкладывай.
Она, словно, собираясь с силами, сжала между ладоней недопитый кофе и выдохнула.
– Мне поступил анонимный запрос на твои услуги в качестве художника для одной картины. Это не совсем реставрация, но что-то близкое к ней.
– Послушай, я не занимаюсь реставрацией картин…
– Сумма заказа очень большая, – перебила меня Лилит, выставив вперёд руку. – Просто подумай и представь, что могла бы сделать с теми деньгами. Тебе откроются все двери, Дея. Ты даже не представляешь.
Прежде чем уйти, Лилит озвучила ту самую огромную, до неприличия сумму, оставив меня с мечущимися, словно в клетке, мыслями. Я не представляла, почему запрос поступил именно на меня, и не знала, как принять правильное решение? Что значить отреставрировать картину? Это слишком кропотливый и много затратный процесс, которым я ни разу не занималась. Оставив те мысли, на будущее, которое неминуемо заглянет ко мне завтра, я вернулась к Иерихону.
Время отсчитывало свой ход, неумолимо приближая меня к моменту развязки. Я чувствовала, что вскоре он либо проснётся, либо приедет Тристан и заберёт его. И дико, до головокружения хотела оказаться в первом варианте. Мне важно было услышать его первые слова. Увидеть тот прожигающий взгляд спустя три года.