Глава 10
Она зовёт. Изодранное белое платье липнет к пятнистой коже, развеваясь на ветру. Открыв рот, я изумлённо разглядываю старуху. Кривым костлявым пальцем она манит меня к себе. И мрачнеет, поняв, что я не приду.
Разворачиваясь, чтобы убежать, я понимаю, что нахожусь у подножия скал, около маяка. Пытаюсь на них взобраться, но только раню ладони и босые ноги. Не могу сдвинуться с места. Едва дышу. Чувствую, что обречена…
Обречены мы все.
Звенит будильник, а я уже не сплю. Мне опять снились кошмары о ней. Всю ночь! Я сажусь, каждая мышца кричит от боли, хотя вчера я не работала. И спортом не занималась. Если не считать упражнением подъём по лестнице, ведущей ко мне в комнату. Я поднимаю руки над головой, морщась от боли.
Неужели это её рук дело? Мысль возникает в голове так быстро, что я не успеваю подумать, какая это глупость. Женщина из снов – просто воображение, которое меня изводит. Она словно монстр из кино. Я фильмы ужасов не смотрю, но вот Эмми обожает. Подруга любит в ужастиках страшные моменты. А я нет. Я как-то насмотрелась такого, и меня несколько дней мучили кошмары. Дурацкие легенды Истпорта, наверное, из той же серии. Заползли в голову и теперь терзают страшилками. Видениями.
Я смотрю на дверь ванной, и по рукам ползут мурашки. Дверь всё ещё чуть-чуть приоткрыта. Я сбрасываю одеяло, приказывая себе не трусить. За всё время в Истпорте я не купилась ни на одну дурацкую страшную легенду. И сейчас не куплюсь.
Медленно открыв дверь, я с удивлением обнаруживаю, что пол сухой. От воды не осталось и следа. Может, мама заглянула сюда, когда я заснула, и навела порядок? И даже будить меня не стала? Вряд ли. Она ведь не в курсе, что здесь было сыро, так что такое вряд ли возможно.
Покопавшись в стопках одежды, лежащей по всей комнате, я выбираю относительно чистые свитер и джинсы. Натянув их, подбираю кепку. Многое из того, что я привезла из Чикаго, здесь не подходит. Например, велосипед. Я представляла, как буду кататься вдоль океанского побережья, но быстро сообразила, что улочки здесь слишком узкие, слишком оживлённые и холмистые. Да в придачу выложены булыжником, а значит, ухабистые и опасные. Кататься на велосипеде здесь можно от силы раз в неделю.
Вязаную шапочку надеть, что ли? Незаменимая вещь. Летом в Истпорте тепло, но в это время года океанские ветра зябкие. Я натягиваю шапочку на непослушные волосы – если уж мне предстоит сегодня стать участницей жутковатого парада, по крайней мере, уши не застужу.
Внимание привлекает еле слышный отсюда звонок в дверь.
Снизу доносятся тихие шаги из одного конца дома в другой – кто-то из родителей открывает входную дверь.
– Мэллори? – эхом разносится по лестнице папин голос. – Эмми пришла.
– Иду!
Я беру со стола фотоаппарат, накидываю ремешок на шею и спускаюсь по лестнице. Эмми сидит на диване, закинув ногу на ногу. На ней толстый вязаный свитер и белая спортивная вязаная шапочка в тон. Белый подчёркивает её яркие волосы и глаза. Подруга опускает молнию на куртке и натянуто улыбается.
– Ты как сегодня? – спрашивает она, поднимая бровь. – Вчера вечером Бри забросала меня сообщениями, спрашивала о тебе. Сказала, что ты не отвечаешь на её эсэмэски.
Я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь, но к нам с блюдом в руках идёт папа.
– Это я подам сегодня к чили. Хотите попробовать парочку с мёдом?
– Печенье? – спрашиваю я.
– Угадала!
Он ставит на стол тарелку и кладёт две салфетки.
– Свежайшее печенье «Кладбищенское». С пылу с жару!
В отличие от нормального печенья, папино – в форме надгробия. От него поднимается пар, напоминая о кладбищах Истпорта в туманное утро.
– Да, – говорит Эмми, не сказав «спасибо» и хватая печенье, потом перебрасывает его с одной ладони на другую. – Ой! Горячо, горячо, горячо!
Я смеюсь.
– Полегче, подруга. В «Скорую» я здесь ещё не попадала, но боюсь, это не весело.
Эмми не обращает внимания и откусывает печенье.
– Оно того стóит!
К её губам, намазанным гигиенической помадой, смешно липнут крошки. Всегда подшучиваю, что у Эмми бездонный желудок, но это правда. Она бы запросто выиграла соревнования, кто съест больше хот-догов. Такое обычно показывают по телику каждый год четвертого июля.
Эмми макает печенье в мёд и снова кусает.
– Как вкусно, мистер Дентон, и как несправедливо…
– Да? Почему это? – спрашивает папа.
– Везёт же Мэллори – на завтрак свеженькое печенье. А мне досталась мясная начинка для тако.
Она морщит нос.
– Она мне ещё вчера в горло не лезла!
Папа смеётся во весь голос.
– Ну, я рад, что вам понравилось! Надеюсь, посетители тоже будут довольны!
– Не сомневайся, – киваю я.
Может, я не в восторге от нашего ресторана, но мне нравится, как им гордится папа. И мама тоже. Во взрослой жизни нет ничего хорошего, но раз она всё равно наступит, чем бы я ни занималась, надеюсь, у меня всё сложится, как у родителей. Я буду счастлива, занимаясь любимым делом. И хочется верить, это дело будет связано с художественной фотографией.
– Ладно, мама уже в ресторане, а я пойду на Гонт-стрит помогать Джанет. Надеюсь, вы доберётесь до места встречи самостоятельно?
Я фыркаю. В Чикаго всё было непросто. Если нужно было куда-то отправиться, родителям приходилось меня отвозить. Город-то огромный. Здесь совсем другое дело. Улиц не так много, пробок не бывает. Если мы с Эмми не потеряемся на кладбище, срезая дорогу, то обязательно успеем к началу парада.
– Да, доберёмся. Спасибо!
Я обнимаю папу и, завернув печенье в салфетку, беру с собой, хоть и не голодна. День длинный, вряд ли у нас будет возможность перекусить.
– Доешь по дороге?
Эмми бормочет приглушённое «да». Она вытирает губы салфеткой, но я успеваю разглядеть крошки на подбородке. Бороду из крошек. Я смеюсь, потому что в Истпорте есть ещё одна легенда – проклятие Бородача-грязнули.
По пути к месту встречи мы с Эмми проходим через два настоящих кладбища и несколько искусственных. Несмотря на зябкий воздух, утреннее солнце пригревает, и настроение поднимается с каждым шагом. Папа всегда говорит: утро вечера мудренее. Я до сих пор этого толком не понимала. Но утро на самом деле чудесное. Ужасы вчерашней ночи рассеялись… испарились. Как вода с пола. Я снова прихожу в себя.
Слава богу.
– Так. Больше за вчерашний вечер ничего не приключилось?
После этого вопроса утро уже не кажется безмятежным. Мне не хочется разбивать его вдребезги, и я вру:
– Нет. Ничего.
Мне стыдно. Зачем я вру Эмми? Я уже соврала родителям! Но мне сейчас так спокойно. Как никогда. О вчерашнем лучше не заговаривать, иначе всё начнётся по новой.
Она улыбается.
– Хорошо! Потому что даже для меня был явный перебор. Но нам нужно многое выяснить.
Я отмахиваюсь – какие глупости.
– Я просто устала, Эм. Чепуха ведь на самом деле, скажи?
Она скептически щурится.
– Не знаю. Разве? Вчера ты страшно испугалась. И ямки в песке были настоящие.
Как и слово «стоп». И вода на полу в ванной. И… ну всё остальное. Только это было вчера. Вчера ушло. Наступило сегодня, оно будет лучше.
Верно?