1996 год
Я провожу руками по лицу, пытаясь оттолкнуть нежелательные чувства, которые поглощают меня, когда я вспоминаю о прошлом. Хорошие дни с моими родителями были немногочисленными и редкими, но мысли об этих хороших днях только усиливают чувство вины.
Конечно, они не были лучшими родителями, когда я рос, но в конце концов, они были моими родителями, моей кровью. Они привели меня в этот мир, дали мне жизнь, но я, черт возьми, точно не мог позволить им забрать меня из него.
Кто-то должен был предвидеть это, должны были быть предупредительные знаки, но никто и никогда не говорил об этом. Всякий раз, когда происходят плохие вещи, люди быстро указывают пальцем и возлагают вину на все и вся, кроме себя. Никто, никогда, не хочет брать на себя ответственность за какую-либо роль, которую они, возможно, сыграли.
Самосохранение.
Я знал, что я сделал, и я знал, что-то, что я сделал, было неправильно. Вот почему у меня не было проблем признаться во всем, я признал свою вину, я признал, что был неправ, я признал свою неосмотрительность.
Я взял вину на себя.
Я взял на себя падение.
Я сдался, отдал свое самосохранение и принял последствия своих действий.
Я не боролся с приговором, когда они приговорили меня к смертной казни. Я был признан виновным, и я чувствую каждую каплю этой вины. Я несу ее с собой каждый день, гния в камере смертников в ожидании расстрела.
Открыв глаза, я вижу, что Елизавета снова смотрит на меня. «Вам, кажется, не по себе», – заявляет она мягким голосом.
«Что заставляет вас так говорить?» – спрашиваю я ее, приподняв бровь.
Прочистив горло, она слегка откидывается назад и кладет руки на колени. «В основном это язык тела. Тело выглядит напряженным, и вы постоянно трогаете лицо или волосы.»
Она более наблюдательна, чем показывает. Для журналистки она может читать людей, надеюсь, так же хорошо, как и писать о них.
Скрестив руки на груди, я откидываюсь назад, встречая ее взгляд прямо, не подтверждая и не опровергая ее замечаний.
Ее губы слегка дергаются, она сдерживает улыбку и задумчиво кивает. «Ваше прошлое причиняет вам боль, оно терзает ваш разум», – говорит она, попадая в точку.
Меня это сразу же бесит. Она меня не знает, она знает только то, что новости рассказали общественности. Это был первый и единственный раз, когда я согласился рассказать свою историю. Каким-то образом, она видит сквозь серый комбинезон и закаленное лицо убийцы. Она видит человечность под всем этим.
«Я принял свое прошлое и то, что я сделал, но да, оно преследует меня каждый день и будет преследовать до тех пор, пока не придет смерть», – признаюсь я, не сводя с нее глаз.
Она пользуется возможностью и копает глубже. «Почему это продолжает вас преследовать? Откуда берется вся эта вина?»
Я усмехаюсь, слегка качая головой. «Вы психотерапевт или журналистка?»
Ее лицо смягчается, когда она улыбается. «Если хотите знать, я изучала психологию.» Она замолкает, ее улыбка исчезает, а лицо становится серьезным. «Что еще важнее, я хочу, чтобы люди услышали реальность вашей истории, что за всем этим, за трагическим событием стоит раскаявшийся человек, который сам был жертвой.»
Наклонившись вперед, я кладу локти на стол, ожидая, что она вздрогнет, но она не реагирует.
«Один из самых больших споров – это природа против воспитания, особенно в таких случаях, как этот. Что касается вас, я считаю, что воспитание – единственная причина, по которой вы здесь», – говорит она, обводя комнату руками. «Вы не родились чудовищем, вы стали им, вы были продуктом своего окружения.»
Я настолько прозрачен? Все, что она говорит, чистая правда.
Она видит человечность под чудовищем, которым, как мы оба знаем, я являюсь.
«Я все еще виноват в ужасных вещах, которые я совершил», – напоминаю я ей с чистой честностью.
Елизавета согласно кивает. «Вы правы, Дмитрий. Вы могли бы пойти другим путем, но насилие – это все, что вы когда-либо знали. Это не редкость, когда цикл продолжается.»
Глубоко вздохнув, я качаю головой, разочарованно и несогласно. «Насилие – это не все, что я когда-либо знал. Моя бабушка никогда не была жестокой, и я проводил с ней много времени. Она относилась ко мне с добротой, любовью и уважением. Я стал тем, кем она пыталась помешать мне стать.»
Мой взгляд падает на липкие руки, когда я переплетаю пальцы. «Я подвел ее», – шепчу я, впервые признавая это вслух.
«Расскажите мне о ней побольше», – мягко просит Елизавета. «Похоже, что она была замечательной женщиной и была для вас скорее родителем.»
Я смотрю на нее, чувствуя, как на моих губах играет улыбка. «Она была лучшим человеком, которого я когда-либо знал.»
Закрыв глаза, я вижу ее лицо так же ясно, как день, словно она стоит прямо передо мной. Она улыбается и кивает, говоря мне, что все в порядке. Теперь я могу поделиться ею с остальным миром.