О, вот ещё что вспомнила! Надо написать про моё пионерское детство.
Раздолбанные автобусы завезли нас на территорию лагеря.
– Портянко Вера – первый отряд! – начали выкрикивать вожатые. – Кружкин Миша – седьмой отряд!
Разобравшись, кому куда, мы понеслись к корпусам, стараясь занять тумбочки получше.
– Постели застелить! Чемоданы сдать в камеру хранения! Все выходим на общий сбор отряда!
Сбор назначили на лавочках у входа. Мы крутили головами, вычисляя будущих друзей и врагов.
Охрипшая за день вожатая зачитала лагерные правила:
– Все пионеры участвуют в общественных мероприятиях. В 7:30 зарядка… Каждую субботу – уборка территории. Выходим все без исключений.
– Да знаем, знаем… Не в первый раз приехали. Когда обедать пойдём?
– После того как придумаем название нашему отряду.
Мы затрясли поднятыми руками – вожатая нам очень нравилась, и мы хотели произвести на неё впечатление.
– «Орлёнок»! Наш девиз: «Сегодня – орлёнок, а завтра – орёл, мы верная смена твоя, комсомол!»
– «Дружба»! «Миру – мир, войны не нужно – вот девиз отряда „Дружба“!»
– «Чебурашка»! «Чебурашка – наш герой, за него стоим горой!»
«Чебурашка» всем понравился, но этот вариант был отвергнут воспитательницей.
– Что вы, детсадовцы, что ли? Вы бы ещё «Погремушками» назвались.
– А давайте назовем «Чегевашки», – предложила я. – Ну или «Чегеварщики». А девиз будет «Че Гевара – наш герой…»
Че Гевару воспитательница одобрила, но решила, что «Чегеварцы» будет звучать приличнее.
Утренняя линейка. Зевающие пионеры выстраивались перед трибуной. Вразнобой долбили барабаны.
– Лаге-е-ерь! Стой, раз-два!
Начальник Василь Василич – взъерошенный, замученный похмельным синдромом мужичок – махал на нас руками: «Давайте быстрее!» По утрам у него вечно трещала башка.
– Товарищ председатель совета дружины! Отря-я-яд…
– Че-ва-ва-ва!
– К утренней линейке готов! Наш девиз…
– Че-ва-ва-ва-ва-ва-ва!
Серьезная девочка-председатель сказала «вольно», и мы расслабились.
На трибуну взошёл гроза наших тумбочек – лагерный врач Виктор Палыч, именуемый в народе Интерполыч.
– У второго отряда опять проблемы с койками. Я вчера прошёлся по корпусу – сплошная неаккуратность! У койки в первой палате вместо головы – ноги! Как вам это нравится?
Пристыжённые, мы молчали. Тишина стояла такая, что было слышно, как за трибуной чесалась бездомная колли по кличке Моя.
Интерполыч поднял над головой облезлого пупса с западающим глазом.
– Кукла Юля-Чистюля переходит седьмому отряду!
В седьмом – ликование, во втором, нашем, – скорбные вздохи.
– Кто спит в первой палате? – шипела воспитательница. – А ещё девочки, будущие матери!
Я незаметно отступила за спины товарищей.
Вадька Солнцев – лучший друг и соратник – нагнулся к моему уху:
– Ну что, идём сегодня Мою дрессировать?
– Идём. Мне Матвеев булку с маслом в дурака проиграл. Ты выходи после завтрака и стой под окном, я тебе скину.
Интерполыч строго следил, чтобы пионеры ничего не выносили из столовой: он боялся, что у нас в палатах заведутся крысы (хоть мы не возражали). Тем не менее контрабанда процветала. Ловля рыбы, вызывание гномиков, карточная игра – всё это делалось «на хлеб».
Мы с Солнцевым особо нуждались в хлебе – мы надеялись с его помощью приучить Мою убирать за нас территорию.
Во время «Весёлых стартов» я заманила её за трансформаторную будку, украшенную плакатами «Не влезай – убьёт!» и «Пионер растёт смелым».
Моя влюблённо смотрела на бутерброд.
– Видишь пустую бутылку? Неси её сюда!
Глаза Моей светились преданностью и полным непониманием.
– Фас бутылку! А я тебе хлеба с маслицем дам!
– Моя, ты дура! – кипятился Солнцев. – Тебе русским языком говорят: фас!
Ни уговоры, ни угрозы не помогали: Моя соглашалась приносить только палки, которые мы сами же ей и кидали.
После обеда был скандал. Василь Василич носился, как казнокрад перед проверкой, орал на вожатых, но причину гнева не объяснял.
– Всех повыгоняю! На секунду отвернуться нельзя!
Что случилось – мы узнали, вернувшись к корпусу. У крыльца, виляя хвостом, сидела Моя, а рядом валялась поллитровка, только что привезённая Василичем из сельпо.
Перед родительским днём нас погнали на сбор лекарственных трав. Это называлось «трудовой десант».
– Все организованно выходим на мать-и-мачеху! – кричали воспитательницы фельдфебельскими голосами.
Интерполыч бегал между отрядами и проверял наличие головных уборов. Моя восторженно носилась за ним.
Солнце в небе, пот на лбу, скука в сердце. По зелёному склону, как жуки, ползли пионеры.
– Кто сдаст меньше всех травы, того не отпустим на родительский день! – подбадривало нас руководство.
Мы знали, что это враньё, но нам всё равно было страшно. Родительский день для пионера – всё равно что побывка для фронтовика.
– О, бурёнка! – заорал Солнцев.
Со стороны дороги на поле забрела одинокая корова. У неё были большие глупые глаза и шкура, похожая на чёрно-белую карту. Забыв обо всём на свете, мы ринулись к ней.
– Назад! Она кусается! – Интерполыч метался, растопырив руки, но мы обходили его с флангов.
Мы любим коров! Нам нужно срочно погладить это прекрасное животное! Мы хотим отдать ей нашу мать-и-мачеху!
Корова несколько секунд смотрела на нас, а потом бросилась наутёк. За ней, скуля и повизгивая, понеслись Моя и пионеры. Следом – воющее начальство.
Мы не зря играли в «Зарницу». По всем правилам военного искусства мы взяли корову в тиски и прижали к реке. Спасаясь от нас, она запрыгнула на стоящий на берегу трактор и замычала, вызывая подмогу.
– Ах вы, нехристи! – Почтальонша Анфиса бежала к нам, размахивая хворостиной.
– За что?! – только и успел охнуть Интерполыч, сражённый наповал.
Подхватив ситцевую юбку, Анфиса вскарабкалась на трактор.
– Никому в город звонить не дам!
Атака тут же захлебнулась. Анфисин телефон был единственным средством связи с Большой Землёй.
Родительский день. Всех моих подружек давно разобрали, и я одна осталась сидеть на воротах при въезде на территорию. Как выяснилось потом, папа забыл, в какой лагерь сдал ребёнка, и приехал совсем не туда.
Ко мне подошёл Стас Сундуков, вожатый четвёртого отряда.
– А ты что, интернатская?
Я оценивающе посмотрела на него. Ого: девятнадцать лет, майка с иностранным словом и кеды сорок третьего размера. Стасик был очень интересным молодым человеком.
Я тоже не была девочкой-ромашкой. Я уже два раза ходила на кино «до шестнадцати», и мне разрешали гулять до десяти.
Видит Бог, я не хотела изменять Запаскину, но у меня не было выбора. По ночам все девчонки в нашей палате рассказывали про своих пацанов: Ольга ждала парня из армии, Светка переписывалась с кубинцем, а Нонка вообще была целованная. Я же, как дура, притворялась, что сплю.
– Я не интернатская, – гордо отозвалась я. – Просто у меня дел по горло. Мне некогда с родителями шастать.
Стасик стоял и задумчиво плевал на землю. «Интересуется!» – пронеслось у меня в голове, и я принялась развивать успех.
– Меня в редколлегию назначили – велели к концу смены открытки нарисовать для всех сотрудников.
Вообще-то редколлегией у нас была Нонка, но Стасик не стал бы это проверять.
Он лениво пнул створку ворот, и я со скрипом уехала в сторону. «Он меня катает!»
Некоторое время мы молчали.
– Тебе лет-то сколько? – спросил наконец Стас.
Я улыбнулась, как учила Нонна.
– Пятнадцать.
– Сегодня вечером танцы в клубе будут. Небось, придёшь?
– Ага! А ты?
– Ну и я пойду.
– Нонка! – Я чуть не плакала от счастья. – Меня Стасик на танцы пригласил!
– Как?!
Получив необходимые советы, я помчалась договариваться насчёт гардероба.
Нонкина ярко-розовая кофта, Светкина юбка в полоску, Валькины туфли почти на каблуках… Стрелки на глазах наводили всей палатой – цветными карандашами из запасов редколлегии.
На танцплощадке гремела музыка. Малышня носилась вокруг, нарушая нам всю «атмосферу».
С бьющимся сердцем я протолкнулась внутрь круга и сделала несколько изящных взмахов руками. Стасика нигде не было видно.
– Он на сцене! – прокричала мне на ухо Нонка.
Я обернулась: моё счастье сидело на ступеньках и курило. Носы его тапочек были протёрты, из них торчали салатовые носки.
Я набрала в лёгкие воздуха и пошла навстречу судьбе.
– Привет!
Стасик оглядел меня.
– Ты чего руками-то махала? Комары зажрали?
Я не сразу сообразила, что это он о моих эротических па.
– Ага, – обречённо соврала я. Танцевать я никогда не умела. Это мой крест ещё с детского сада – меня даже в снежинки под Новый год не брали.
– На, затянись! – Стасик великодушно передал мне окурок. – Сигареты – первое средство от комаров.
Мы сидели на виду у всего лагеря и курили один бычок на двоих. И никто нам ничего не сказал.
На следующий день на асфальте перед столовкой кто-то написал: «Сундуков + Теньшова = любовь».
Я гордилась этим до конца смены, а на прощальном костре преподнесла Стасику открытку – срисованных с книжки Муху-Цокотуху и Комарика с надписью: «Никто не забыт. Ничто не забыто. Лагерь им. Зои Космодемьянской».