Из кухни слышится ласковый бас:
– Ну, пёсик, ну, милочка, ну съешь ещё ложечку!
Барбара, моя домработница, уговаривает Ронского поужинать. Тот воротит сытую морду, страдальчески кряхтит и перебирает лапками.
У нас такой ритуал: Ронский ест собачий корм, только если перед ним долго рассыпаются в комплиментах. При этом он с рождения глух как пень.
Недостатков у Ронского даже больше, чем у меня. Он храпит по ночам и роняет слюни на гостей; он до сих пор не усвоил, что задирать ногу на швабру – признак дурного тона.
Гладить Ронского без омерзения можно один раз в месяц – после того как его вымоют в пэт-сервисе. В остальное время он пахнет либо моими сигаретами, либо самим собой. Не знаю, что хуже.
– Жалко, что мопсов нельзя отдать на благотворительность, – вздыхает Джош. – Тогда от него была бы польза: ты списала б с налогов его стоимость.
Их отношения изначально не сложились: Ронский-Понский постоянно гложет Джошевы ботинки. Он считает, что они гораздо вкуснее собачьего корма.
Джош орёт на него матом, но Ронскому пофиг: он всё равно ничего не слышит.
– Ты ему в картинках изобрази, как ты его не любишь, – посоветовала однажды Барбара.
В результате Джош вдохновился на серию полотен под названием «Пипец Ронскому-Понскому». По исполнению они весьма напоминают средневековые гравюры о страданиях святых: «Ронский в пасти у льва», «Усекновение главы Ронского», «Ронский после обработки кремом для удаления волос в зоне бикини».
Барбара на кухне сокрушается: бедная собачка опять ничего не покушала. А зачем ему? Он сегодня уже глодал мой банный халат – вот и наелся.