– Сегодня утром я посещала могилу моего ребенка.
Анджела Доннер чувствовала на себе взгляды скорбящих об утрате – группы, которая собиралась здесь раз в неделю. Когда очередь доходила до Анджелы, та всегда испытывала тяжесть. «Не стыдись, не смущайся и не бойся. Мы вместе» – таков был девиз группы. И все же это было нелегко. Анджела мучительно стеснялась.
В свои двадцать один она страдала избытком веса, а жила на пособие вместе с отцом, которому из-за рака ампутировали по колено обе ноги. Когда подходило ее время говорить, она никак не могла сдержать волнение. Вот и сейчас она с виноватой улыбкой извинилась.
– Со мной туда ездил папа. Мы принесли свежие цветы. Мы всегда так делаем.
Анджела погладила розовую ленточку, которой был перевязан замасленный пакет еды навынос. Его она держала на коленях, как молитвенник.
– Сегодня, когда мы добрались до места упокоения Таниты Мари – оно такое красивое, в тени большой плакучей ивы… Я начала толкать папино кресло, а он указывает и говорит: «Послушай, Энджи. Что это там на камне?» И тут я вижу: ветер занес туда этот самый пакет. Папа хотел пожаловаться смотрителю. Но я сказала: «Не надо».
Анджела погладила пакет, а затем сжала его в пальцах.
– Я взяла этот пакет и сложила его. Взяла ленточку с букета от нашего прошлого посещения, красиво обвязала его этой ленточкой и оставила. Потому что изо всех сотен надгробий на детском кладбище этот пакет прилетел на могилку именно моей девочки. Значит, прилетел он неспроста. Как и все маленькие детки в этом городе, моя была убита.
Лампы дневного света тихо жужжали. Анджела неотрывно глядела на пакет в своих пухлых руках. Группа слушала.
– Но в чем же причина? Отчего убили моего ребенка? Я была хорошей матерью. Я любила ее. Почему ее у меня отняли? Как мог кто-то проявить такую жестокость? Папа говорит, тот, кто способен убить ребенка, должен уже сам быть мертвым изнутри. Так почему же полиция не может найти убийцу моей девочки? Он все еще где-то на свободе. И может убить еще кого-нибудь из детей. – Ее голос стал совсем тихим. – Я знаю, что прошел год. Но иногда, ночами, я все еще слышу, как она плачет и зовет меня.
Анджела поднесла пакет к лицу и тихо заплакала.
Со стула встала Лу Дженсен, опустилась перед Анджелой на колени и обняла ее.
– Правильно, дорогая моя. Не молчи. Пусть это выйдет со слезами.
Лу знала, что такое боль утраты. Два года назад ее тринадцатилетний сын Алан был убит выстрелом в голову, когда на велосипеде ехал через парк домой. Там его Лу и нашла. Она знала цену скорби.
Доктор Кейт Мартин сделала в планшете пометку. Ее группа прогрессировала. Проявления сочувствия, утешения и сострадания стали теперь обычным явлением. Еще не так давно Лу, жена адвоката из округа Марин, не могла найти в себе сил раскрыться в общем потоке горя, которое изливал каждый из здесь присутствующих. Теперь благодаря Анджеле Лу исцелялась. Смерть, великий уравнитель, отняла ребенка у каждой из этих женщин. Теперь, словно потерпевшие кораблекрушение, они крепко держались друг за друга и выплакивались.
Доктор Кейт Мартин сама едва сдерживалась.
Делая пометки, она вытягивала манжеты своего блейзера, чтобы скрыть шрамы на запястьях.
Глядя, как Анджела лелеет пакет, Кейт вспоминала о листьях, которые сберегала при каждом посещении могилы своих родителей.
Кейт было восемь, когда она однажды вечером дожидалась из кино мать с отцом. За ожиданием они играли в карты с соседкой, миссис Кук. Уже на ночь глядя к их дому подъехала служебная машина, и в дверь постучался полицейский. Старуха поднесла ко рту свою ладонь в старческих веснушках; Кейт в прихожей стояла босиком в халате. Миссис Кук у двери с тихой тревогой слушала молодого офицера, который держал в руке снятую фуражку. Что-то здесь было не так. Миссис Кук, раскрылив руки, подлетела к ней и, прижав к своей пахнущей нафталином кофте, сообщила, что на дороге произошла жуткая, ужасная авария.
– Теперь ты одна, дитя мое!
Кейт отправили к материной сестре. Там, на свиноферме в Орегоне, она стала жить со своей теткой Эллен, ее мужем Майлзом и их тремя сыновьями.
Та жизнь была ей ненавистна.
Они были совершенно чужими людьми, а к ней относились как к жалкой падчерице, что принесла в их дом известие о смерти. Девочку поселили в отдельной комнате и всей семьей ее чурались.
Единственным счастьем для нее было, когда раз в год ее вспоминали как бедную родственницу, откладывали работу и усаживались в семейный фургон для поездки в Калифорнию на кладбище, где лежали ее родители.
Дядя Майлз те поездки терпеть не мог.
– Подумай, Эллен, в какие денежки нам это обходится и зачем вообще все это! – ворчал он во время их последней совместной поездки.
Старшие мальчишки всю дорогу изводили Кейт приставаниями.
– Ты, несмеяна. Что ж не осталась в своем Сан-Франциско? Нам всем от тебя тошно.
Самому старшему, Квентину, было пятнадцать, и он обожал колоть свиней.
– Ага. Осталась бы и жила на том дурацком кладбище, раз оно тебе так нравится. А?
Льюису, подпевале Квентина, было тринадцать.
Тетя Эллен прикрикнула, чтобы они прекратили. На кладбище, после посещения родительского надгробья, Кейт набрала листьев и пошла обратно к машине. Двое братьев пристроились за ней и начали привязываться.
– Мы тебя оставим здесь, – осклабился Квентин. Невдалеке его глаз подметил темную землю свежевырытой могилы. Он подмигнул своему братцу. В одно мгновение они подхватили ее – старший за лодыжки, младший под руки.
– Квентин, что ты делаешь? Не надо! – вопила она.
Листья ворохом рассыпались по земле. Мальчишки волокли Кейт к зеву вырытой могилы.
Они бросили ее в ямину и со злорадным смехом посматривали на нее сверху вниз, швыряя земляные комья.
– Милости просим домой, Кейт!
Она лежала на промозглой земле, глядя на них остановившимися глазами. В мертвой тишине. Из могилы ее вытаскивал дядя Майлз под вопли тети Эллен.
«Теперь ты одна, дитя мое».
Дядя Майлз смеялся деревянным смехом. «Шутка, Кейт, это всего лишь шутка». Ей было десять. Тетя Эллен изучала горизонт. Когда они вернулись, Кейт умыкнула тетины ножницы для шитья и в ванной перерезала себе вены на запястьях. Она изнывала по маме и отцу, хотела к ним навсегда. С закрытыми глазами она лежала в ванне; из головы не шла холодная могила.
Нашел ее Квентин, любивший подглядывать за сестрой в замочную скважину ванной. Получается, подглядел вовремя. Тетя Эллен смекнула, что Кейт надо спасать. И следующие четыре года девочке помогал выбраться из ада доктор Брендан Блейк. А в четырнадцать она решила стать маяком для тех, кто лишился света. Родительского наследства ей хватило на обучение в Беркли.
Теперь, в тридцать пять, Кейт Мартин была профессором кафедры психиатрии Университета Сан-Франциско, где она организовала небольшую группу изучения. Поговаривали, что ее исследования о влиянии на родителей, потерявших детей в результате неестественной смерти, могут привести к созданию такого центра в масштабах университета.
Вот уже почти год пятнадцать добровольцев – все родители убитых детей – встречались в кампусе по субботам для обсуждения своих личных переживаний. Телесный и психологический ущерб от смерти каждого ребенка также измерялся в журналах, которые вели родители.
Кейт с приязнью посмотрела на Анджелу Доннер. Само исследование началось с убийства ее двухлетней дочери Таниты. Полиция рассказала Кейт о некоммерческой группе поддержки, которая работала с Анджелой Доннер. Кейт предложила консультацию, чтобы помочь ей превозмочь шок от убийства Таниты. Затем Кейт убедилась, что для изучения нюансов такого воздействия необходимы более глубокие эмпирические исследования тех насильственных смертей.
Она подала заявку на исследовательский проект, но бюрократия университета двигалась с черепашьей скоростью. Несмотря на урезания, Кейт знала, что источники финансирования существуют, и последовательно добивалась своего. В конце концов комитет по исследованиям сдался и выделил ей немного денег – малую толику того, что требовалось – но на год этого хватало. Через полицию, через группы жертв, личные объявления и расклейку листовок по кампусу она нашла себе в проект волонтеров.
И вот теперь, за неполных два месяца до окончания срока, когда исследование начинало приносить плоды, финансовую вилку собирались выдернуть. Кейт тревожилась. Вместе с тем вырисовывались схемы.
Наблюдалось три (а возможно, четыре) выявленных цикла, а в одном случае чрезвычайно необычное явление, превосходящее чувство вины. Кейт была на грани разгадки; крайне нужен был еще один год. Но в университете заявили: на проект больше ни цента. Несмотря на похвальные отзывы некоторых коллег, просьба о дополнительном финансировании была отклонена и работа грозила пойти насмарку.
Доктор Джоэл Левин, декан психиатрии, протирая галстуком стеклышки очков, посоветовал ей с ее исследованиями сворачиваться.
– Проделанная работа ясно показала наличие циклов, об открытии которых вы имеете смелость утверждать, Кэти. Прекрасно. Но нельзя же этот искусственный процесс исцеления в вашей группе длить вечно. Подобное несправедливо по отношению к этим людям. На кафедре есть мнение, что своих подопечных вы используете как сердцевину для вашего центра вселенской скорби. Напишите на эту тему монографию или книгу; так сказать, закрепите, а уж потом двигайтесь дальше. А можете и отвлечься. Например, сходите на свидание. Вы ведь гораздо привлекательней, чем позволяете себе быть.
Лицо Кейт зарделось от ярости примерно так же, как тогда на кафедральной вечеринке, когда именитый доктор Левин, женатый отец четверых детей, зажал ее в углу и, тиская бюст, жарко призвал «шпариться, как бешеные кролики», на заднем сиденье ее машины.
– Пшел к черту, – процедила она и хлопнула кабинетной дверью так, что какой-то очкарик в коридоре с перепугу обронил книги.
По окончании нынешнего сбора Кейт сцепила пальцы под подбородком и сообщила группе, что написала о проекте в «Сан-Франциско Стар» в надежде, что душевно написанная статья даст им позитивную огласку и, может статься, привлечет дополнительное финансирование, столь необходимое им для продолжения. Правда, она таким образом нарушила регламенты университета, ну да черт с ним. Ведь речь идет о выживании.
Тем вечером, одиноко сидя у себя в квартире на Рашн-Хилл, Кейт, вместо того чтобы любоваться видом на мост, мучилась из-за своего решения. Правильно ли она поступила? Или это была реакция на оскорбление со стороны Левина? Сделав глоток белого вина, она поставила бокал и продолжила чтение папок. Ее беспокоил каждый член группы. Большинство из них шло к исцелению, но она боялась за тех, кто не выздоровеет. Прекращение исследования сейчас означало бы непоправимый ущерб. Приближаются юбилеи и годовщины – самые сложные времена. Например, годовщина того, как украли и убили дочь Анджелы. А затем еще Эдвард Келлер, ее самый запутанный случай.
Она открыла его дело. Скоро круглая дата. Кейт, закусив губу, пролистала свои заметки в желтых линованных тетрадях. Так много смертей при одном происшествии. Из членов группы он был самым замкнутым. Остальных к ней направляла полиция или сама группа жертв; Келлер попал случайно, со стороны. Пришел к ней по рекламе в газете. Мрачный человек с сипловатым голосом, он был буквально воплощением боли. Трое его детей разом утонули вместе во время несчастного случая на воде. Он сам чуть не утонул, пытаясь их спасти. Келлер считал, что их смерть была его виной. Как и его жена, ушедшая от него через полгода. Его горе выходило за рамки вины и раскаяния. Кейт насчет него серьезно беспокоилась.
В частном порядке она посоветовала ему пройти автономную терапию. Несмотря на то что его дети умерли много лет назад, он был поглощен их смертью так, будто эта трагедия произошла вчера.
Налицо был аномальный случай затяжной реакции горя. Он вновь и вновь переживал трагедию, коря себя и умоляя дать ему еще один шанс. Кейт дошла до одной страницы, которая живо напомнила ей вечер, когда он ошеломил всю группу. Его слова она записала дословно: «В определенные ночи сквозь меня словно течет какая-то энергия. Это трудно описать, но она чрезвычайно мощная, настолько, что иногда я исполняюсь уверенности, что могу их вернуть, что это реально возможно». Запись помечена звездочкой, а рядом с ней пометка: «Бредит?» Она вернулась к началу досье Келлера и проверила дату смерти его детей. Да, на подходе. Как он надеялся выжить?
Кейт зевнула, отложила свою работу и включила вечерние новости. Кульминацией в них было похищение Дэнни Рафаэля Беккера. Затем появились кадры парящего над районом вертолета; полицейские обшаривали окрестности, в том числе с собаками. Вот какой-то инспектор говорит, что у полиции нет никаких зацепок, испуганные родители клянутся держать теперь своих детей дома и не пускать на улицу. На несколько секунд возникает фотография Дэнни Беккера, а затем Таниты; репортер говорит, что полиция не исключает возможной связи между сегодняшним делом и убийством Таниты, которое осталось нераскрытым. Кейт охватил страх за Анджелу. Был также флешбэк об учителе воскресной школы, который заявил о своей невиновности, а затем совершил самоубийство после того, как его назвали подозреваемым в убийстве Таниты. Там были кадры, на которых вдова этого мужчины дает пощечину репортеру, написавшему статью в «Сан-Франциско Стар». Кейт досадливо застонала. Боже мой, она же забыла о скандале вокруг дела Таниты! О чем она только думала? Почему не написала в «Кроникл» или «Экземинер»? Во что себя втянула?
Под бубнеж новостей Кейт думала о родителях Дэнни, Анджеле Доннер, о людях из своей группы. Телевизор она выключила и незряче смотрела на горизонт Сан-Франциско. Новые жертвы. Они всегда множатся. Пустите детей и не мешайте им приходить ко мне, злобному божеству.
Она пахла нафталином и свежей, холодной землей.
«Теперь ты одна, дитя мое».
Мне по силам их вернуть.