Замри, как лилия в предчувствии шмеля,
отдай лучам – зрачки, ресницы – дуновенью,
сплетает струи трав вечерняя земля,
закат подобен страсти пробужденью.
Как яростна атака рта, колен,
как беспощаден вечный зов из рая,
вонзивший дрожь души в корней кровавый тлен,
стыдливость и молитвы презирая.
И не противься ужасу тоски,
когда закончится безумная атака:
в росе и в семени и ноги, и виски,
и звездный свет, струящийся из мрака.
Не будите. Пусть нежится ветер
на больной узкогубой листве,
и некруто хоронятся плечи
в черных кочках и травах.
Чуть свет.
И припухли осиные гнезда,
и роса дозревает в кустах.
И запуталась таволга в звездах.
И запутались руки в руках.
Качнулось небо высоко над нами —
уже не легкими – а жабрами дыша,
уже не ребрами – а сорока руками
притянется к душе душа.
Нет тела у любви, и все не безобразно,
хочу быть каждой клеточкой твоей,
вне времени блуждать и путать ежечасно
эпоху гениев с эпохой дикарей.
Золотой луч разобьется об солнечные колени —
лист медленно-медленно падает, синтез и завязей шок.
Не мальва в разрезе – рукам приходится разглаживать,
пленительный и упругий запоминать объем
В нем есть все для цепных реакций,
от рук в нем рождаются руки, от глаз – глаза и глаза,
и это необратимо – не перекрутишь ролик,
на языке таблетка. Поздно: не пей.
А я говорю тебе: ног не отмыть от песка —
за тем поворотом ползет беспросветная дюна.
Ракушки в карманы? Лезть в волны за ними – тоска,
медузы неслышно бряцают в приливе
на порванных струнах.
Им что? – Лишь бы ядом больнее хлестнуть по душе,
испуганным криком пронзить пустоту океанов.
Ты плачешь, малыш, постигая в большом мираже,
продажную радугу жалких волшебных обманов.