Январь перевалил за середину.
Метель за окном завывала, свистела и громко стонала. Ветер, обозленный ее упрямством, остервенело рвал двери подъездов, колотил по оконным рамам, бросал в лица ранних прохожих горсти ледяного крошева. Мороз крепчал, выстуживал улицы и кусал людей за щеки. Спящие деревья, покрытые инеем, безмолвно и терпеливо дожидались конца этой зимней пытки.
Январское небо, темное, низкое, хмурое, никак не хотело светлеть, а будильник уже настойчиво запел…
Даша, застонав, натянула на голову одеяло и, уткнувшись в подушку, крепко зажмурилась. Вот же напасть. Ранние зимние подъемы ей никак не давались, жутко хотелось спать, глаза ни за что не открывались, и все тело мгновенно становилось ватным и бесчувственным.
Она настороженно прислушалась.
Заветная тишина воцарилась в комнате, противный утренний мучитель замолк. Даша, облегченно вздохнув, обняла подушку и только попыталась погрузиться в сладкие объятия утреннего сна, как будильник, хорошо знающий свое дело, снова настойчиво затрезвонил. Потом еще раз, и еще.
Нервно выбросив руку из-под одеяла, Дарья, не глядя на злодея, изо всех сил хлопнула по его противной кнопке. Она не пользовалась телефонным будильником. На это не было особенных причин, просто Даша любила все старое, привычное, родное. Будильник, живущий в их семье уже не одно десятилетие, казался Дарье домашней реликвией, и этот раритет, милый ее сердцу, она никак не решалась выбросить.
Даша вообще отличалась завидным постоянством, плавно переходящим в некий консерватизм: предпочитала старые вещи новым, любила одну и ту же еду, обожала старые фильмы, перечитывала по многу раз одни и те же книги и ни за что не хотела выбрасывать мебель, даже если она давно требовала замены.
Дашина однокомнатная квартира, доставшаяся ей от деда по папиной линии, казалась ей лучшим убежищем. А убегать было от кого…
Ее семья, сейчас состоящая из мамы Ирины Ивановны, бабушки Елены Федоровны, старшей сестры Наташки и ее пятилетней дочери Юльки, жила в соседнем подъезде. И день, когда Дарья смогла от них съехать, она считала самым благословенным днем своей жизни: жить пятерым женщинам в трехкомнатной квартире с каждым днем становилось все тяжелее.
Бабушка, которой в этом году исполнилось восемьдесят, особа нетерпеливая, привыкла в выражениях и комментариях не стесняться. Если ей не нравилось платье внучки или ее поступок, она без стеснения начинала со слова «дуреха», а заканчивала стонами и причитаниями. Причем, слово это, полюбившееся ей давным-давно, она не считала оскорбительным, а напротив, вкладывала в него снисходительность, благосклонность и даже любовь.
Короче, «дуреха» в ее устах означало–милая глупышка. Дарья привыкла к этому с детства и ничуть не обижалась, но, повзрослев, иногда взбрыкивала, и тогда у них с бабушкой происходили довольно жесткие словесные баталии.
Мама, Ирина Ивановна, врач-невролог, любила сразу поставить диагноз.
Долго не церемонясь, она оценивала все однозначно:
– У тебя, милая, нервный стресс. Попей капельки.
Иногда стресс заменялся на невроз, и тогда вместо капель назначались таблетки.
Мама, конечно, дочерей своих очень любила, но, воспитывая их без мужа, вынуждена была много работать и потому часто проблемы дочерей проходили мимо нее или решались бабушкой, которая старательно помогала дочери растить внучек.
Возвращаясь поздно вечером домой, мама успевала только задать школьницам несколько вопросов, проверить дневник или поставить подпись возле записи классного руководителя. Нотации она читала редко, возмущаться не было сил, а наказывать дочерей не стремилась, считая это непедагогичным. Однако бабушка, не столь щепетильная, девочек воспитывала согласно своей методе: могла и закричать, и лишить сладкого, и запретить поход в кино.
В общем, их бабье царство, как и положено в интеллигентных семьях, выглядело внешне благопристойно и даже респектабельно. Девочки, несмотря ни на что, росли послушными и добросовестными: всегда ухоженные, чистенькие и приветливые, они учились прилично, в дурные компании не попадали, и, что особенно нравилось бабушке, старательно занимались музыкой.
Старшая сестра Наталья, появившаяся на свет на два года раньше Дарьи, уродилась покладистой, послушной и уступчивой.
– Вот это ребенок, – умилялась бабушка. – Золотой характер! Вся в меня!
Наташа, чтобы соответствовать возложенным на нее надеждам, поступила в медицинский и стала, на радость бабушке Лене, педиатром.
Дарья же, не в пример своей старшей сестре, оказалась менее кроткой и мягкой, часто вступала в споры, демонстрируя независимый характер. Несговорчивая, она имела на все свое мнение, чем порою раздражала бабушку.
– Я не надену этот свитер!
– Чем он плох? – возмущалась бабушка.
– Он колючий и слишком яркий. Какая-то петушиная расцветка.
– Что? – холодела старушка, которой свитер казался бесподобным. – Что ты понимаешь в расцветках! Надевай немедленно.
– Нет, и не приказывай мне, я сама знаю, что надеть!
Даша категорически отвергала не только свитер, но и тон, которым бабушка с ней говорила.
– Дуреха, – бабушка теряла самообладание, – и в кого ты такая упрямая?
Такие словесные перепалки случались довольно часто. Заканчивались они, конечно, миром, но бабушка горестно качала головой.
– Ой, и характер у тебя, Дашунь, – причитала она, – намучаешься!
Когда же дед со стороны отца, умерев, оставил своей любимице Дарье однокомнатную квартиру, бабушка поставила точку в своих раздумьях и сомнениях.
– Вот чей характер в тебе бушует, – заявила она. – Деда твоего! У них вся семья была такая: упертая, несговорчивая, независимая. И отец твой таким же нелегким был: норовистый да своевольный. Вон бросил мать твою с двумя детьми, и хоть бы хны: ни ответа, ни привета.
– Что ты выдумываешь, ба? Он же нам до восемнадцати лет алименты платил!
– Платил! Ну, платил, конечно, да ведь это государство его обязывало, а сам-то он и в ус не дул. Подхватил чемодан и кинулся в новую жизнь, позабыв обо всем на свете!
– Что за небылицы, ба? – теряла самообладание Даша. – Мама же сама его выставила за дверь, и с твоего, между прочим, молчаливого одобрения!
– Замолчи, дуреха! Кого ты защищаешь? – хваталась за сердце бабушка.
В общем, стычки эти, вспыхивающие стихийно, до пожаров, конечно, не разрастались, но нервы портили основательно.
Но вот уже шестой год Дарья блаженствовала.
Как только появилась возможность, переехала тут же! Собрала свои вещички, подхватила чемодан, и бегом в новое жилье.
– Подожди, куда ты спешишь? – Мама кинулась следом, хватая дочь за полу платья. – Надо же ремонт сделать, мебель купить, шторы заменить…
– Зачем? – отбивалась Даша. – У деда мебель прекрасная, старая, ручной работы. Ты забыла, чем он занимался? Он же художником был, антикваром! У него все так, как я люблю! И ничего я менять не стану. А шторы другие можно и потом повесить.
– Давай хоть с уборкой тебе поможем, – не отставала Ирина Ивановна. – Как же ты одна?
– Мамуль, ничего не нужно. Успокойся!
Даша, боясь обидеть мать, старалась изо всех сил скрыть радость и не могла дождаться минуты, когда останется одна в своей законной квартире.
– Неужели тебе так хочется жить одной? Как же ты без нас? – всхлипнула мать.
– Я без вас буду в порядке, – вышла из себя Даша. – И, заметь, я не в другой город уезжаю, это всего лишь соседний подъезд! Все, иди домой! Дайте же, наконец, мне дышать свободно!
Виделась Дарья с родными часто, с удовольствием, но с еще большим удовольствием уходила к себе домой. Сестра Наталья иногда тоже искала у нее прибежища, прячась от докучливых бабушкиных наставлений и придирчивых маминых замечаний. Забрав Юльку, Наташка ночевала у Даши, и они, уложив девочку спать, болтали на кухне до утра, ели что хотели, хохотали и порой даже выпивали по бокалу красного вина.
– Ну, все, пошла в карцер, – каждый раз вздыхала Наташка, уходя домой.
– Натуль, если что, милости просим, – сочувственно подмигивала Дарья.
Даша поначалу испытывала чувство вины перед сестрой за то, что дед именно ей оставил свою квартиру.
Наташка, узнав об этом, отмахнулась:
– Перестань, сестренка! Все же знали, как дед тебя обожал, ты же на отца вон как похожа! Я-то – копия мамы, а ты – отцовская порода. Дед на тебя надышаться не мог, и это естественно, что теперь ты живешь в его квартире.
Дарья действительно впитала все отцовские черты характера. Любила театр, животных и уединение. Была свободолюбива и достаточно упряма. И, в отличие от сестры, не стала продолжателем семейной династии по материнской линии, где все были врачами.
Хотя, чтобы не довести бабушку до инфаркта, Дарья делала попытки: в медицинский институт поступала, но, завалив химию, тут же переложила документы в медицинский колледж, чем довела старушку до истерики.
– Господи, – причитала бабушка. – Как людям в глаза смотреть? Бабушка – врач, мать – врач, сестра – врач, а ты кем будешь, горе мое?
– А я буду медсестрой или фельдшером, – безразлично пожимала плечами Дарья. – И это тоже, между прочим, очень приличная профессия. И медсестры тоже, кстати, медицинские работники.
– Не надобно нам медсестры, – стояла на своем бабушка. – И фельдшеры нам не требуются! Забирай документы, на следующий год снова будешь поступать.
Но Даша на уступки не пошла, документы не забрала, и, закончив медицинский колледж с отличием, стала работать в огромной клинической больнице на Каширке.
Работу свою она любила. Единственное, что ее мучило, – это ранние подъемы. Утренние смены, повторяющиеся с завидным постоянством, стали для нее настоящим бичом: опаздывать на работу было нельзя, но и просыпаться рано казалось невозможным.
Вот и сегодня, услышав звон будильника, Дарья, проклиная все на свете, уселась в кровати, силясь разомкнуть тяжелые веки. На автопилоте встала, сунула босые ноги в тапочки, и, еще не восстановив утерянное за ночь равновесие, покачиваясь, двинулась на кухню.
В завтраке она себе не отказывала, и все, что касалось еды, ею никогда не обсуждалось и не осуждалось.
Дарья любила все: и свежую выпечку, и сливочное масло, и варенье.
– Даша, есть так много углеводов очень вредно, – поеживалась мама, глядя, как дочь жует очередной бутерброд.
– Зато вкусно, – дочь аппетитно причмокивала.
– Но у тебя склонность к полноте, – осторожно напоминала деликатная мама.
– И что? Мужчины уже так устали от скелетов, ходящих по нашим улицам, что рубенсовские красавицы им кажутся даром небесным.
– Что ты несешь? – не выдерживала бабушка. – Вот дуреха! Кто, скажи на милость, толстушек любит?
Наташка хитро посмеивалась и, стоя у них за спиной, одобрительно подмигивала.
– Ничего, сестренка, не сдавайся! В жизни и так много проблем, должна быть и отдушина.
Еда и была для Дарьи такой отдушиной. В сумке всегда лежала шоколадка, в холодильнике – курица, в хлебнице – свежая булка.
Правда, иногда, поддавшись всеобщему стремлению, и она пускалась на эксперименты, связанные с диетой. О, боже, что тут начиналось!
Однажды, например, устав слушать каждодневные рассказы любимых подруг и знакомых о том, как они «очищаются, освежаются, омолаживаются», «убегают» от старости и болезней, выбирают «правильный образ жизни», «здоровое питание» и что-то еще, о чем она понятия и не имела, Даша приступила к действию.
Желая доказать близким, что она не лентяйка и не бездельница, с утра приказала себе начать жить так, чтобы «не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».
На завтрак, изменив себе, настрогала морковку вперемешку с творогом, запила эту жуткую массу пустым зеленым чаем. Вышла во двор, раскрыла руки навстречу солнцу, сделала два приседания, два наклона, два прыжка. Голова закружилась.
Вернувшись домой, Даша села на коврик, отдышалась, но, понимая благо йоги, приняла позу «лотоса». В спине что-то хрустнуло и отчаянно заломило.
Дарья терпела. Хотелось кофе – не пила, взяла кусочек шоколада – выбросила. Сыр не ела – холестерин, молоко не пила – лактоза. На обед, следуя правилам, порезала сельдерей, заварила чиа и запила чуть теплым цикорием, потому что холодное и горячее, оказывается, тоже не полезно.
Прилегла в изнеможении на диван, но тут же вскочила – днем лежать вредно! По совету одной из знакомых, послушала аффирмации. На словах «ты полна сил, бодрости и радости» вдруг заплакала.
Ужин не готовила в тот день, потому что здоровое питание не приветствует набитый на ночь желудок. Уже лежа в постели, Дарья горестно посмотрела в потолок и грустно подумала о том, что ей, несмотря на все уговоры бабушки и мамы, не нужен здоровый образ жизни, если он отнимает радость и удовольствие. Засыпая, она сказала себе, что согласна быть лентяйкой, дурехой и лодырем, лишь бы жить со счастливыми глазами и позитивным настроением.
Такое добровольное истязание повторялось нечасто, но заканчивалось всегда одинаково: на следующий день после такой диеты Даша наедалась так, что дышать становилось практически невозможно!
Сегодня тридцатичетырехлетняя Дарья, упитанная медсестра из процедурного кабинета городской больницы на Каширке, жила в согласии с собой, радовалась своим слабостям, потакала своим прихотям и не хотела ничего менять в этой привычной и размеренной жизни.