Февральские ночи пустынны, метельны и глухи.
Город буквально вымирает часам к трем утра. Он становится необитаемым, безлюдным, омертвевшим.
Только ледяной ветер одиноко бродит по просторным улицам и площадям.
Только недовольный месяц глядит с темноты хмурых небес да иногда редкие звезды выглядывают из-за кустистых туч, съедающих половину горизонта.
Февраль злится, кусается и стонет от неминуемости своего ухода, от неизбежности близкого конца.
На небольшой кухне, где сидели три женщины, в три ночи все еще горел свет.
Когда Оксана, волнуясь, рассказала о том, как вошла в комнату к Игнату, женщины ахнули. Зоя схватилась рукой за сердце, а Дарья, пораженная ее словами, так резко дернула ногой, что опрокинула стоящий рядом табурет.
– Ну, все, – нервно обернулась к ней Зоя, – сейчас соседи прибегут.
Но вместо соседей по коридору затопали босые ножки. В дверях показалась заспанная взлохмаченная девчушка.
– Катюшка, ласточка, я тебя разбудила? – кинулась к ней Даша.
– Я хочу пить, – девочка капризно поджала губки.
Зоя торопливо налила в чашку воды, подала ребенку.
– Катенька, пойдем, я уложу тебя. Еще надо спать.
– Полежи со мной.
– Полежу, – кивнула мать, – пойдем. – Она обернулась к Дарье и показала ей кулак. – Держи себя в руках!
Стало тихо. Оксана сидела, опустив голову. Еще раз мысленно пройдя прожитый путь, она уже не волновалась. Все события, воплощенные в слова и озвученные в присутствии чужих людей, теперь уже не лежали тяжким бременем на ее памяти. Будто, пересказав их, она и правда освободилась от немыслимой ноши, давящей на плечи, от гнета, тянущего вниз и не дающего глубоко дышать.
Поглаживая свой живот, она ни о чем не думала. Зато Даша, взбудораженная ее рассказом, до сих пор не могла прийти в себя.
– Ну, ты даешь.
– Что было, то было, – Оксана равнодушно пожала плечами. – Чего тут скрывать?
– Так ты ведь мужика соблазнила, – Дарья наклонилась к ней. – Сама! Это-то ты хоть понимаешь?
– Ну и что? Я никого и не виню, – кивнула девушка.
– Ну, ты и штучка, – Дарья пораженно вытаращила глаза.
Зоя вернулась на кухню и тронула подругу за плечо.
– Не кричи, Катюшку опять разбудишь. Да и соседи завтра будут мне страшные глаза делать.
– Да ты только послушай, что она говорит, – Даша ткнула пальцев в Оксану. – Довела Игната до греха и ни о чем не жалеет. Представляешь? Вот выдержка!
– Да какая выдержка? – Зоя обернулась к подруге. – Будь у нее выдержка, так она не кинулась бы под трамвай. А так – только отчаяние и страх.
Оксана вдруг всхлипнула и закрыла лицо руками. Зоя поспешно пересела к ней поближе, обняла за плечи.
– Перестань. Что сделано, то сделано. Любовь, она такая. Не спрашивает разрешения. Когда хочет, приходит, когда хочет, уходит. Ну? Ты чего расплакалась? Хочешь есть?
– Да прекрати ты про еду, – сердито глянула Даша на Зою. – Будто на убой откармливаешь. – Она обернулась к Оксане. – А дальше-то что?
– Ничего. Все, – тихо отозвалась Оксана.
– Как все? – Зоя недоуменно нахмурилась. – Только одна ночь?
Оксана усмехнулась.
Утром они проснулись вместе в кровати Игната. Она, очнувшись от короткого, но глубокого сна, вскочила и, шлепая босыми ногами, кинулась в ванную. Потом, приведя себя в порядок, отправилась на кухню готовить завтрак.
Игнат долго не выходил.
Оксана не знала, спит он или нет. В комнату войти не решилась. Сидела на кухне, дожидаясь его появления.
Он вел себя спокойно, немного смущался, как ей показалось, но глаз не отводил. Поел, выпил чай.
– Спасибо, – он улыбнулся, – и за завтрак, и за ночь.
Оксана, покраснев до корней волос, шагнула к нему, хотела обнять.
Но он сделал вид, будто жеста ее не заметил, быстро оделся и ушел, осторожно прикрыв за собой дверь.
Оксана едва дожила до вечера. Она ничего не анализировала. Не искала причин своего поступка. Не размышляла над его словами. Не думала о последствиях. Просто ждала его возвращения и мечтала лишь о том, чтобы вновь ощутить вкус его губ и силу объятий.
Игнат вернулся за полночь. Уставший, измотанный, задерганный. Есть не стал. Принял душ и сразу отправился к себе в комнату.
Она не спала. Лежала, глядя в темноту широко открытыми глазами. Не знала, что делать. Встать и пойти к нему? Ждать, когда позовет? Или забыть про то, что было, и жить дальше?
И вдруг в абсолютной тишине услышала:
– Оксан, ты спишь?
Как долетела до его комнаты, она не помнила. Все повторилось. И его страстный порыв, и ее горячность, и сладость поцелуев, и лихорадочность объятий.
Наутро он, уходя, ласково тронул ее за плечо.
– Ты сразу ложись в моей комнате. Чтобы не бродить по ночам.
Пять дней пролетели как во сне. Он ничего не обещал. Не говорил красивых фраз, не делал громких предложений, не успокаивал и не убеждал. Просто собрал вещи, и, уходя, обнял у порога, крепко поцеловал.
– Ты – чудесная девчонка. Спасибо. Я словно заново родился.
И уехал. Больше она его никогда не видела.
Хозяйка вернулась после симпозиума простуженная. Оксана ее выхаживала, вызывала врача, поила микстурами и варила бульоны. Жизнь покатилась по накатанным рельсам.
Через месяц Оксана поняла, что ждет ребенка. Первое, что она испытала, были испуг и паника!
Мысли лихорадочно крутились. Она в смятении металась по комнате. Поначалу она хотела позвонить Игнату, но поняла, что номера телефона его не знает. Можно было, конечно, узнать, но она почему-то не стала этого делать. Можно было рассказать обо всем хозяйке, но и от этой мысли она отказалась. Как объяснить Софье Никитичне, почему она отплатила ей черной неблагодарностью?
Поразмыслив, Оксана решила, что сама во всем виновата. Сама! Ее никто не соблазнял, не обманывал, не насиловал. Она сама этого хотела, значит, сама и должна отвечать.
И с этой придуманной ею же установкой девушка стала жить дальше.
Какое-то время хозяйка ничего не замечала. Где-то месяца через два Оксана случайно услышала, как профессорша рассказывала кому-то по телефону, что Игнат уехал на стажировку в Германию. Что она счастлива за сына, делающего такую карьеру, и что талантливый хирург вернется в страну нескоро.
А потом, когда живот уже стало невозможно скрывать, Софья Никитична вдруг остановила ее.
– Оксана, ты очень поправилась. Раздобрела, прямо как на дрожжах. С тобой все в порядке?
– Да, все хорошо, – Оксана похолодела.
– А ты, случайно, не беременна?
Девушка, побледнев, кивнула.
– Какой срок? – профессорша нахмурилась.
– Пять месяцев.
– Так. Вот это номер. – усмехнулась Софья Никитична.
Оксана молчала, потупившись.
– Значит, ты не та, за кого я тебя принимала? Как же так, Оксана? – не унималась хозяйка.
Девушка, чувствуя невероятные угрызения совести, хотела во всем признаться, но Софья Никитична, будто прочитав ее мысли, отступила назад.
– Я ничего не хочу знать. Ничего! Это твоя жизнь. Твой выбор. Твое право. Единственное, что я могу для тебя сделать, это разрешить тебе пожить в моей квартире еще один месяц, потому что я уезжаю к сыну в Германию. Но к тому моменту, когда вернусь, чтобы духу твоего здесь не было. Поняла?
Оксана, зарыдав, кивнула. Она другого и не ждала.
Через месяц хозяйка прислала сообщение: «Возвращаюсь утром в субботу. Деньги за два месяца перевела тебе на карту. Желаю удачи».
Так закончилась Оксанкина сказка.
Вечером она собралась, замотала голову платком, надела то самое огромное пальто, взяла сумку, выключила свет в прихожей и, не оглядываясь, неторопливо покинула профессорскую квартиру.
На улице вьюжило. Февраль разошелся не на шутку: кусал щеки, хватал за колени, щипал за нос и леденил руки. Ветер нервно бросал пригоршни колючего снега в лицо, слепил глаза и забивал нос, не давал вздохнуть.
Тяжело переваливаясь, она пошла по улице, поскальзываясь и проваливаясь в наметенные сугробы. Остановилась передохнуть, постояла у магазина, чувствуя, что замерзает. Села в первый же подошедший автобус. Проехала целый круг, вышла на незнакомой остановке и, оглянувшись, поежилась.
«Куда я иду? Зачем? Кому я нужна? Кому нужен этот ребенок? Зачем все мои попытки спастись?»
И она, вдруг увидев рельсы, не задумываясь, побрела по ним. Сколько шла, она не знала. Просто брела в темноте сквозь метель и ветер. И, наконец, обессилев, остановилась прямо на рельсах, решив покончить со всем и сразу, в один миг.
Здесь Оксану и застала Дарья, оставшаяся в тот роковой день на вторую смену.
Закончив свою невеселую историю, девушка горько усмехнулась.
– Вот и все. Счастье мое длилось недолго.
– Да что ж ты, глупая, ничего профессорше не сказала? – изумленно всплеснула руками Зоя.
– Зачем?
– Да это ж ее внук или внучка!
– Ей это не нужно.
– Как же не нужно? – Дарья нахмурилась. – Она ведь хорошо к тебе относилась, жалела тебя: шапку купила, пальто отдала, цепочку на день рождения подарила. Нормальная баба, не злыдня какая-нибудь.
– Вот поэтому и не сказала, что нормальная! Она ко мне по-человечески, а я ей – вот вам подарок? И потом… – Оксана задумчиво прикусила губы. – Люди, как и все на свете, состоят из разных кусочков.
– Каких еще кусочков? – опешила Дарья.
– А таких. Это как клубок, смотанный из двух мотков, черного и белого. Вроде бы вместе две нитки смотрятся хорошо, а если потянешь за одну – удивишься: белая нитка нарядная, чистая, приятная, а черная – нечистая, заношенная, замусоленная. Так и человек: в одном случае улыбается, принимает, одобряет, а в другом – гонит, брезгует, чванится. В каждом их нас и плохое, и хорошее перемешано. И, в зависимости от ситуации, то одно, то другое выплывает наружу.
– Ишь как заговорила, – Дарья пристально посмотрела на девушку. – Все-таки чему-то жизнь и тебя научила.
– Но ведь надо же что-то делать, – Зоя нетерпеливо наклонилась к Оксане.
– Нет, – Оксана отодвинулась к стене. – Ничего делать не буду. Мне бы только родить. И я уеду. От ребенка откажусь, – отрезала она. – Мне с ним никак нельзя. Никак! Пропаду я.
– Боже, я с ней с ума сойду, – Зоя схватилась за голову. – Как это откажусь? Это же кровинка твоя! Я тоже без мужа ребенка поднимаю, но у меня и мысли такой не было никогда! Ты же женщина! Где твой материнский инстинкт?
– Нет у меня никакого инстинкта, – девушка отчаянно заплакала. – Никто мне не нужен. Отстаньте все от меня!
– Так, – решительно поднялась Дарья, – четыре часа утра. Завтра хоть и суббота, а все же надо спать ложиться, – она глянула на растерянную Оксану. – Вставай, горе луковое!
– Куда? В полицию меня сдадите? – неловко поднялась девушка.
– Больно ты нужна полиции, – раздраженно хлопнула себя по лбу Дарья. – Думай головой, прежде чем спрашивать!
– Хватит дергать ее, говори толком, – подтолкнула подругу в спину Зоя.
– В общем, так. Сейчас идем ко мне. Я живу в доме напротив. Квартира у меня маленькая, однокомнатная, но, думаю, пока поместимся.
– А потом? – заволновалась девушка.
– А потом попытаемся тебя устроить в женский кризисный центр, есть у нас в больнице такой. Называется «Мамин дом».
– Что за дом такой? – девушка испуганно сжалась. – Я не пойду!
– Глупая, – обняла ее Зоя. – Это чудесное место для одиноких женщин и девушек, которые ждут ребенка. Это такой реабилитационный центр, специально созданный для поддержания материнства, понимаешь? Чтобы женщины не бежали на аборт, а рожали, даже если они одни и нет поддержки. Их государство поддерживает, кормит, одевает, готовит к родам, лечит, если нужно. Таких центров немного, а вот у нас в больнице есть!
– Этот кризисный центр, – кивнула Даша, – помогает найти реальный выход из тупика под названием беспомощность, одиночество и немощь. Специалисты оказывают финансовую, вещевую, транспортную и юридическую помощь, представляешь? А если нужно, даже священника или психолога приглашают.
– И меня возьмут? – Оксана недоверчиво улыбнулась.
– А почему же нет? Возьмут с радостью.
– Разве сейчас есть такие люди, которые просто так помогают?
– Есть, – Зоя, смеясь, обняла ее. – Вот, например, такие сердитые дурехи, как Дашка. Она у нас известная благодетельница. Она же тебя спасла, хоть и ругалась, как сапожник.
В пятом часу утра Дарья с Оксаной, наконец, добрались до квартиры. Девушка совсем выдохлась, еле передвигала ноги. Даша постелила ей на своем диване.
– Все, – коротко приказала она, – умываться и спать. Полотенце в ванной на крючке. Розовое–твое. Давай быстро и без лишних слов.
Себе Дарья постелила на полу возле батареи.
Измученному телу хотелось тепла, тишины и покоя. Она крепко зажмурилась. Все неосознанное, тревожное и неконтролируемое отошло на второй план. В сонной липкой тишине, которую равномерное дыхание Оксаны делало еще глубже, все ночные звуки потеряли свою отчетливость. Проваливаясь в густой крепкий сон, Даша вдруг подумала о том, что все-таки нет на свете ничего милее родного дома.
Февраль, ветреный задиристый хулиган, отступал. Уже считая дни до своего ухода, он угрюмо подвывал, рвался в тепло и хрипло напевал свою вечную метельную песню. И песня эта, наполненная скорбью, печалью и тоской, баюкала и отчего-то успокаивала.