Наши дети–наше счастье и наше наказание. Наши боль, радость и приговор. Они не просто отдельные маленькие люди, а условные символы придуманного нами идеального мира. Это трудно понять, но разве не каждая мама еще в период ожидания малыша мечтает о том, каким он станет? Разве не планирует, где он будет учиться, чем будет увлекаться? В этих иллюзорных мамочкиных планах и мечтах и есть воплощение того идеального мира, который грезится женщинам, когда все еще впереди.
Наша взрослая рассудочность, еще не осознав, что появившийся на свет малыш–отдельная личность, поспешно пытается встроить его в наш придуманный мир, наладить его жизнь по собственному образцу, примерить на него личные привычки, комплексы и несбывшиеся мечты.
Прикрывая свою эгоистичность красивым словом «родительская любовь», мы часто не видим его цельности, его устремлений. Не понимаем его врожденных способностей. И ребенок становится нашим орудием в борьбе с собственной судьбой.
Оглянитесь. Сплошь и рядом одно и то же.
Если у нас что-то не вышло, не сложилось, то наш ребенок обязательно должен этого достичь, взять реванш. Не сложилось у нас с математикой – наследника отдадут в математическую школу, не стали великим музыкантом–дочь или сын будут сутками разыгрывать гаммы, пытаясь исправить оплошности и неудачи родителей.
И мы никак не можем привыкнуть к мысли, что они не обязаны следовать нашим привязанностям и привычкам просто потому, что у них есть все свое: мысли, цели, мечты, планы, способности и желания.
Ирина Ивановна, вырастившая двоих девчонок, все никак не могла привыкнуть к мысли о том, что ее дочери уже совсем взрослые, не нуждаются в контроле и могут самостоятельно принимать любые решения.
В молодости она, вынужденная много работать, не всегда успевала за взрослением своих девочек, часто пропускала их вопросы и капризы мимо ушей, надеясь на свою мать, которая всегда была начеку.
Оставшись рано без мужа, Ирина Ивановна, в силу природного оптимизма, руки не опустила, долго не рыдала, хотя мужа своего любила безумно.
Трудно сказать, когда происходит надлом в семейных отношениях, когда возникает эта проклятая трещина. А когда замечаешь ее, уже, оказывается, поздно что-то менять, склеивать или сколачивать: трещина разрастается, отношения ухудшаются, люди отдаляются.
Тот день, когда муж, забрав собранные ею чемоданы, ушел из дома, она запомнила навсегда. Сердце рвалось на части: с одной стороны, она злилась на него за безалаберность, неумение жить, чрезмерную любовь к алкоголю, желание свободы, артистичность и непрактичность, а с другой стороны, жалела, любила и очень боялась потерять.
Василий Титов, который был старше жены на целых четырнадцать лет, слыл общим любимцем. Художник, декоратор и дизайнер, он имел кучу друзей, обожал шумные застолья, отличался добрым нравом и невиданной щедростью. Если у него появлялись деньги, то Ирина знала, что их надо непременно у мужа забрать, иначе к вечеру он может остаться без копейки. Причем Василий не был гулякой, просто не знал цену деньгам, которые к нему, невероятно талантливому человеку, легко приходили и так же легко уходили, не задерживаясь в карманах.
Ирина долго терпела. Уговаривала. Упрашивала. Умоляла. Ничего не помогало. Стоило мужу только закончить очередной проект и получить гонорар, как тут же непонятно откуда слетались, как пчелы на сладкое, десятки друзей, родственников, приятелей. Рестораны, застолья, пикники, завтраки, ужины–все длилось ровно столько, на сколько хватало денег. Как только его кошелек пустел, всех как ветром сдувало!
Ирина Ивановна жила как на пороховой бочке. Девочки росли, денег не хватало, мать злилась, а муж, ничего не замечая, жил в своем мире творчества, фантазии и мечты.
Елена Федоровна, теща, в такие дни ходила по дому поджав губы. Сердито сыпала свое любимое: «Где умному горе, там дураку веселье. Дураков не сеют, они сами рождаются. Дурная голова ногам покоя не дает.»
Когда силы, смирение и терпение закончились, Ирина побросала вещи мужа в два чемодана и выставила их на порог.
Молодость и женская природа требовали свое, хотелось любви, но она, нарыдавшись в подушку, утром вставала с неизменным желанием все преодолеть самой, не допустить, чтобы девочки видели этот бедлам.
Так и прошла ее жизнь в этих трех комнатах.
Мать, Елена Федоровна, помогала изо всех сил, девочек взяла на себя, дом вела властной рукой. Постепенно все улеглось, как-то устаканилось, дочери подросли.
И очень незаметно подступил возраст, который, как известно, никого не красит. Появилась первая седина, побежали по щекам «гусиные лапки», исчез девичий овал лица. И поселилась в глазах неизбывная печаль – спутница одиночества.
Забот, как ни странно, не убавлялось.
Девочки закончили школу. Наташа, старшая дочь, поступила в медицинский институт, вышла замуж, родила ребенка, развелась. А Дарья, младшая, росла строптивой и своевольной.
Бабушка всякий раз после очередной выходки внучки хваталась за голову:
– Горе нам! В отца пошла. Такая же. Непокорная, норовистая, своенравная. Сладу с ней нет. Доброты отцовской в ней через край, меры не знает, без конца кого-то спасает или борется за справедливость.
– Мама, быть добрым и милосердным не так уж и плохо, – пыталась робко протестовать Ирина.
– Что ты понимаешь? – нервно отмахивалась мать. – Смотри, ей не скажи этого! Таким жить тяжело. Мир по-другому устроен: всех не обогреешь, не накормишь, не приголубишь.
Но Дашу переделать не получалось. Она не хотела никого слушать, жила по своим правилам, спорила с бабушкой до хрипоты и, лет шесть назад, съехала от них, получив в наследство от деда однокомнатную квартиру в соседнем подъезде.
Они, конечно, всегда были рядом, любили друг друга, но, уходя вечером к себе, Дарья облегченно вздыхала и счастливо закатывала глаза.
– Ой, пойду к себе, хлебну тишины. С вами тут с ума сойдешь! Все учите и учите, как пятилетних. Наташка, как ты тут живешь?
– Иди-иди, – смеялась ей вслед бабушка. – И не сбивай Наталью с толку, хоть одна из вас выросла разумной и спокойной.
Субботнее утро выдалось удивительно тихим. Ирина Ивановна сначала понять не могла, что ее так тревожит, а потом сообразила: обычно Дарья по субботам появлялась без предупреждения, внося в их спокойствие обычную смуту и привычное веселье.
Подождав часа полтора, Ирина Ивановна позвонила. Телефон дочери был недоступен. Набрала ее номер минут через сорок–никто не отзывался.
Забеспокоившись, она набросила на плечи шубку.
– Не теряйте меня, я схожу к Даше. Вернусь минут через пятнадцать.
В соседнем подъезде Ирина Ивановна остановилась перед знакомой дверью, отдышалась и нажала на кнопку звонка.
Никто не открывал.
Удивленная этим обстоятельством, она приникла ухом к двери, прислушалась. Нахмурившись, нажала еще раз.
Во второй раз повезло больше: раздался щелчок дверного замка, и дверь распахнулась. Ирина Ивановна уже приготовилась сделать дочери внушение, но тут же осеклась.
На пороге квартиры стояла чужая беременная девушка. Незнакомка в Дашином халате заинтересованно оглядела полную женщину в накинутой на плечи шубке. Ирина Ивановна ошарашенно отступила назад, но тут же, собравшись с мыслями, недовольно сдвинула брови.
– Вы кто? Вы что тут делаете?
– А вы кто? – насупилась девушка.
– Послушайте, это не вы мне, а я вам сейчас допрос учиню! Говорите быстро, кто вы такая и что тут делаете, или я сию минуту вызову полицию!
– Да что вам нужно? – растерянно поджала губы Оксана.
Ирина Ивановна, почему-то решив, что с Дарьей случилась беда, запаниковала.
– Где моя дочь? Что тут, вообще, происходит?
Оксана отошла в сторону, освободив дверной проем.
– Проходите. Не нужно никакой полиции.
Ирина Ивановна, подозрительно оглянувшись по сторонам, быстро вошла в квартиру.
– Где Дарья?
– Не знаю, – Оксана смущенно пожала плечами. – Не смотрите вы на меня как на врага. Я правда не знаю, где Даша.
– Так. – замотала головой Ирина Ивановна, отгоняя дурные мысли. – Быстро и внятно: кто вы, что здесь делаете и откуда знаете мою дочь.
– Я – Оксана, – девушка перекинула косу через плечо. – Даша вчера пустила меня переночевать. Утром я проснулась, а ее нет. Ушла куда-то.
– Странно, – Ирина Ивановна лихорадочно соображала. – Она ушла, а вас одну оставила в своей квартире?
– Не верите мне, да? – Оксана усмехнулась. – Но я же ничего не украла, не сбежала, не утаила, правда? Вот сижу здесь и жду ее.
– Понятно, – Ирина Ивановна кивнула, на самом деле ничего не понимая, молча прошла на кухню, огляделась. – А кашу кто варил?
– Я, – девушка обернулась к ней. – А что, крупу трогать тоже нельзя?
Ирина Ивановна только открыла рот, чтобы ей ответить, как дверной замок щелкнул, и замерзшая Дарья вошла в квартиру.
– Дарья, что ты творишь? – мать не дала ей ни минутки на оправдание.
– Мама? – дочь удивленно замерла с ботинком в руках. – А ты что тут делаешь?
– Это мы потом обсудим, а пока иди-ка сюда, – женщина подхватила дочь под руку и, затащив ее в комнату, закрыла за собой дверь.
– Мама! Ты с ума сошла? – Даша сердито высвободилась из ее объятий.
– Это ты, наверное, с ума сошла! Ты кого сюда притащила? Кто это? Что она здесь делает?
– Это девушка. Она беременная, если ты не заметила.
Я ей помогаю.
– Почему она у тебя в квартире? А если это воришка или преступница? Или наркоманка?
– Ма-ма, – терпение у дочери лопнуло. – Можно я сама разберусь, кого мне пускать, а кого нет? Что ты выдумываешь? Какая наркоманка с таким животом?
– Опомнись, – мать нервно постучала пальцем по лбу. – Можно подумать, наркоманки не бывают беременными.
– Мам, тебе не стыдно? – Даша поморщилась.
– Нет, мне не стыдно, – Ирина Ивановна окинула дочь грозным взглядом. – Я твоя мать, я переживаю за тебя! Прихожу к дочери, а тут не пойми кто бродит.
– Боже, – закатила глаза Даша, – это никогда не закончится! – Она обняла мать за плечи и подтолкнула ее к двери. – Перестань. Иди домой. Я приду попозже.
– А эта? – мать опасливо ткнула пальцем в стену, за которой сидела Оксана.
– Я разберусь!
Когда Ирина Ивановна ушла, Дарья вошла на кухню, где ее дожидалась девушка, и обессиленно ухнула на стул.
– Ты не обижайся, мама у нас беспокойная. Врач-невролог, этим все сказано. Да у нас, честно говоря, и бабушка не лучше–тотальный контроль!
– Да что тут обижаться? Все нормально, – отозвалась Оксана.
Даша налила себе воды, залпом выпила.
– Слушай, сейчас придет Зойка, и мы все поедем к нам больницу. Я с утра уже съездила в кризисный центр, договорилась. Они тебя даже сегодня готовы принять, представляешь?
– Страшно мне как-то, – Оксана вдруг вся сжалась, обняла живот руками.
– Под трамвай не страшно было, – усмехнулась Дарья, – а в нормальное заведение, где кормят, наблюдают, ухаживают и помогают, страшно? Ты и правда еще тот фрукт!
Оксана понуро пошла собирать сумку, но вдруг оглянулась.
– Я там до родов пробуду?
– Конечно. Это не тюрьма, не волнуйся. Там и гулять будешь, и в гости ходить, если есть к кому.
– А ты ко мне придешь? – встревожилась девушка.
– Можешь даже не сомневаться, – мотнула головой Даша. – У меня же наследственные гены–все всегда под контролем. Вот и ты теперь тоже!
Где-то через час они втроем уже ехали на метро. Не суетились. Не смеялись. Не разговаривали. Молча глядели в окна. Но думали каждая об одном и том же. О странностях судьбы. О бренности человеческой жизни. О силе человеческой любви. И об ее отсутствии.
Поезд мчался по тоннелю, попадая то в освещенную полосу, то в темную. То в день, то в ночь. Казалось, никогда не будет конца этой мистической череде тьмы и света. Черного и белого. Доброго и злого.