Прибой тихо шумел, перекатывая гальку и выравнивая песок. Над морем вспыхивали чайки, но их тонкие голоса не портили гармонии, а лишь добавляли к ней свою особенную ноту.
Звонцов сверился с часами.
До начала завтрака оставалось сорок минут. И даже он, любивший занять один из самых популярных маленьких столиков на открытой и по-утреннему тенистой галерее, мог наслаждаться покоем безлюдного пляжа еще целых полчаса.
Опустившись на лежак, он расслабился и закрыл глаза.
Море шумело и шумело и несло его куда-то в ненастояще счастливое далёко…
–…Мама!..
– Мама!!..
– Папа!!.. Папа!!!..
– Дарина!..
– Даниил!..
– Игнат!!..
– Егор!!!..
Он встряхнул головой, не сразу возвращаясь сюда.
Поднялся в вертикальное положение, оглянулся,
За его спиной, сдвинув пластмассовую пляжную мебель в подобие общих нар, раскладывало пожитки шумное семейство. Пузатый безволосый мужчина с золотой цепью на шее, не по годам толстая женщина в слишком тесном купальном костюме, пара раскормленных мальчишек. Судя по молочно белой коже – вновь прибывшие, спешащие урвать от пляжа все возможное и потому решившие пожертвовать утренней едой.
Звонцов без охоты встал с успевшего нагреться лежака.
Но вместо того, чтобы возвращаться в отель и сидеть перед закрытой дверью ресторана, прошел к морю и остановился у кромки недалеко от девочки.
Не специально: так получилось, та была прямо перед ним.
Она бросила косой взгляд, но ничего не сказала.
Кричали чайки, плескались волны, шипела пена, постукивали камешки…
Все ненужное осталось где-то позади него; в нескольких шагах, но все-таки позади.
Он пригладил не требовавший того ежик волос и расправил плечи. Зачем – Звонцов и сам не знал. Низачем, просто по привычке всегда быть подтянутым.
Девочка в оранжевых сланцах стояла почти рядом, песок у ее ног то темнел от набегавшей воды, то снова светлел и казался почти сухим.
– А у моря, у синего моря,
Со мною ты, рядом со мною…
Он вдруг запел.
Громко и отчетливо.
Неизвестно зачем, но так, чтобы слышала эта девочка – которая наверняка не только не знала сентиментального старого фокстрота, но даже не ведала о том, что это именно фокстрот, а не какой-нибудь абалдонский рок?
Слух у Звонцова имелся. Правда, только внутренний: он понимал музыку от бытового романса до классики, узнавал в любом исполнении и даже по фрагментам, но дальше этого дело не шло. Однако голос имел от природы сильный, а потом хорошо поставленный, потому петь любил, хоть и фальшивил.
Отпуск выпадал всегда на лето и длился почти два месяца, с начала июля до последних чисел августа. Но всякий приезд к морю означал особое состояние – предчувствие чего-то, давно известного, но неизменно радующего. И ввергал Звонцова в приподнято-возвышенное состояние, когда все – по словам мудрого старого Хэма, хоть и в ином контексте – становилось почти таким, каким было прежде.
И сейчас ему тоже хотелось поделиться радостью и сделать чуть-чуть счастливее весь мир.
Ну если не совсем весь, то хотя бы ее – не по-детски печальную, оказавшуюся в двух шагах.
Звонцову сделалось так хорошо от теплых намерений – захлестнувших, как прибойная волна – что он даже забыл слова, что случалось очень редко.
И завершил куплет водевильным образом, без смысла слов, но с соблюдением ритма:
– Трам-тата-там, тара-тата та-та там,
И прибой, и мы с тобой…
Девочка опять взглянула на него – без малого двухметроворостого мужчину, распевающего рядом с ней на практически пустом пляже – он не успел рассмотреть черты, но все-таки заметил, как губы ее дрогнули в улыбке.
И отвернувшись, снова уставилась в даль.
Звонцов невольно взглянул туда же: возможно, она видела нечто, чего он не замечал. Рассмотреть ничего не удалось, море у горизонта делалось темно-синим, а еще не налитое солнцем небо казалось сероватым, было лишь слегка тронуто очертаниями дальних облаков. Правда, среди волн краснел шарик буя, ограничивавшего акваторию – но он покачивался слева, а девочка смотрела прямо перед собой.
В сущее никуда.
– Ты что там высматриваешь каждое утро? – не выдержал он. – У меня зрение, как у орла, и то ничего не вижу.
– Омск, – ответила девочка, не поворачивая головы.
– Что?! – он не разобрал слова.
– Омск, – повторила она. – Город такой есть. Меня оттуда привезли.
– Так ты не туда смотришь, – возразил Звонцов.
– А разве он не за морем? Я думала…
– За морем – Африка. Египет и все прочее. Ну, еще Кипр на полпути. А Омск у тебя за спиной.
Он говорил неторопливо и серьезно, точно беседа имела какой-то смысл.
Девочка продолжала глядеть за море, но по всему было видно, что слушает она внимательно.
– Но даже если обернешься, все равно ничего не увидишь. За нами Турция. Сплошные каменные горы и немножко сосен на склонах. Ни проехать, ни пройти.
– Да? – она все-таки повернулась к нему. – А откуда вы знаете? Вы там ходили?
– Нет конечно, – Звонцов усмехнулся. – Я не горный турист. С самолета все, как на ладони, когда подлетаешь к Анталье. Ты разве не видела?
– Нет, мне страшно было. Я вообще трусиха, а на самолете в первый раз. Всю дорогу с закрытыми глазами, не смотрела никуда. А перед посадкой меня тошнило так, что мама не горюй…
– Ну-ну…
Он вздохнул, помолчал и спросил из вежливости:
– А на кой тебе сдался твой Омск? В Турцию прилетела, так отдыхай на всю катушку!
Девочка передернула прямыми плечами и Звонцов понял что, кажется, спросил что-то ненужное.
Они постояли еще некоторое время, слушая шум моря, протяжный зов чаек и вопли семейства толстяков.
– Ты на завтрак не идешь? – желая сгладить внезапную неловкость, сказал он. – А то все лучшие места займут и все самое вкусное расхватают!
– Не расхватают и не займут, – возразила она безразличным голосом. – Моя бабуля вперед всех к раздаче пробьется, лучший стол застолбит и нанесет целую кучу на свой вкус. Скользкую яичницу, вонючие сосиски, еще всякую дрянь…
Звонцов приложил ладонь к виску и поклонился с шутливой почтительностью:
– Тебе везет. Мне тут никто ничего не займет и не принесет. Так что, с вашего позволения, я пойду. Удачи тебе, наблюдательница!
– И вам того же, – ответила девочка, отворачиваясь к морю.