– Ну и как сегодня твое море? – спросил он, подойдя к Саше на следующее утро. – Не обмелело, не убежало, синица его не подожгла?
– Нет, никуда не делось и никто его не поджег, – серьезно ответила она. – Синее и зеленое, глубокое и на своем месте. И я на своем и вы тоже.
Звонцов стоял за ее спиной, наслаждаясь и морем и самой минутой.
– Я нынче море первый раз в жизни увидела, даже не знала, какое оно есть. Весь день стояла бы и смотрела, да только набегут после завтрака ханурики дешевые, будет не то что смотреть, яблоком некуда плюнуть!
– Это да. Но сейчас-то мы с тобой стоим вдвоем и смотрим, сколько угодно.
– А я, между прочим, когда маленькая была, воды боялась – жуть…
– Так ты и сейчас не так уж чтобы сильно большая, – сказал Звонцов.
И поправил синюю резинку, вечно сползающую к середине ее хвостика.
– Нет, теперь я и смотрю и плаваю до моржовой кожи, хоть в море, хоть в реке, хоть в пруде и все прочее. А раньше, помню – увижу, как в ванне вода уходит, и кажется, что меня саму сейчас в трубу засосет и куда-то понесет …
– До чего же ты смешная, – с невольной улыбкой он положил руки ей на плечи. – С тобой не соскучишься, хоть сутки напролет слушай.
– Ну такая вот есть как есть.
Звонцов поднял глаза. Красный буек колебался на дальней волне, словно пытаясь от чего-то предостеречь.
–…Так бы и убила его, – сказала она, тоже посмотрев в даль.
– Зачем? – он встрепенулся. – Чем он тебе мешает? Болтается и болтается, никого не трогает, а с ним веселее.
– Да не его, а его, – Саша с досадой дернула плечом.
И тут же опустила ладонь на его пальцы, не давая убрать руку.
– Ну, а он причем? – возразил Звонцов, поняв объект. – Ты же ему сколько дней не звонила! Он, наверное, уже пришел в себя, исправился и раскаялся! Пойдем сегодня, поговоришь еще раз, все будет хорошо.
–…Сама не знаю, что мне надо, – не слушая, продолжала девочка. – Там то к нему была готова среди ночи бежать, то от него. Хоть в Африку, хоть в Египет… Здесь то страдаю до самого синего моря, то забыть хочу, как сладкий сон. И если бы…
Она замолчала, прижавшись к нему спиной.
– То ненавижу ее, то люблю… «Отчего же?» – ты спросишь,
– продекламировал Звонцов.
– Сам я не знаю, но так чувствую я и томлюсь…
– Круто сказано! – Саша посмотрела на него, запрокинув лицо. – В точку! Ставлю лайк. Только почему «ее», а не «его»?
– Так это не я сказал. Один умный поэт.
– Пушкин, да?
– Нет, не Пушкин, другой.
– А, Лермонтов! – догадалась девочка. – Ясно. Теперь узнала.
– И не Лермонтов, – он подавил улыбку. – Катулл.
– Катул? А кто это? Какой-то современный, в школе не проходят?
– Не совсем современный. Точнее, совсем не. Античный. Древнеримский, умер за полвека до нашей эры.
– Нифига себе!
Девочка повернулась к нему.
– Это сколько лет назад он такие стихи про меня сочинил?!
– Ужас как много, – Звонцов улыбнулся открыто. – Не про тебя, а про себя самого.
– Здорово…
Саша нагнулась, увидев под ногами раковину с высунувшимся моллюском – подняла с песка, размахнулась и бросила подальше в море.
–…А как будто вчера сказал. Или даже сегодня.
– Именно так, – кивнул он. – Прошло двадцать веков. В те времена не знали пороха, сегодня без сотового полчаса не прожить. А природа человека не изменилась. Та же любовь. Те же эмоции и те же страдания.
– А что… любовь это обязательно страдания? – спросила она.
– Не обязательно, но почти всегда, – он кивнул, неожиданно для себя. – Вырастешь, Саша – узнаешь…
– Вас жена бросила, да? – в девочкином голосе прозвучала участливая нотка. – Я сразу поняла, когда вас в первый раз увидела.
– Трудно сказать, кто кого бросил, – невольно ответил он. – Оба хороши, если честно. Но я – гораздо больше. А вообще все это было давно и неправда. И не со мной.
– Значит, бросила! – удовлетворенно сказала Саша. – А вот я бы вас не бросила ни в жизнь, пусть бы меня хоть на куски распотрошили!
– Спасибо тебе, дорогая – за то, что ты есть на Земле!
Он шутливым тоном бросил очередную стихотворную строчку – за которые всю жизнь прятался, как за щит – и вполне серьезно погладил ее по волосам.
– Жена вас бросила, а вы ее защищаете, как Дон-Жуан, – продолжала она со всей жестокостью детской прямоты.
– Дон Кихот, наверное, – поправил Звонцов.
Несколько уязвленный тем, что девочка – вряд ли понимая смысл – совершенно точно аттестовала его тем именем, какого он и заслуживал в молодости, когда уже потерял жену, но еще не растерял куража.
– Ну да, тонкий. Я толстых не переношу. Меня от них навыворот тошнит.
Звонцов рассмеялся; его не удивило, что девочка не знает героя вечной книги: он и сам – правда в глубоком детстве – впервые воспринял имя чудаковатого рыцаря почти так же. Только услышал не «Т