Со злостью хлопаю дверью кабинета шефа. Это кто же мог подумать, чтобы меня принудительно отправили в отпуск?
Злюсь сам на себя, однако, вряд ли у меня есть выбор. Точнее, его ни хера нет. Пытаюсь успокоиться, но вместо этого, ударом ноги переворачиваю пустое ведро со шваброй, которое оставила техника в коридоре. Коллеги, чьи имена я ни хрена никогда не запомню, оборачиваются и на долю секунды задерживают на мне взгляд. Я улыбаюсь им и говорю:
– Нервы.
Ну а что я еще могу им сказать?
Двигаюсь по направлению коридора в свой кабинет, погрязший полностью в своих мыслях. Это же надо было отправить меня в отпуск, именно тогда, когда мою команду просто перерезали! Размышляю, что это чьих-то руки дело.
Кому-то выгодно, чтобы я был на какое-то время отстранен от расследования.
Но кому?
Тяжёлые мысли давят на виски. Дойдя до кабинета, я хлопаю дверью так, что висящий рядом картина падает на пол.
– Блядство! – ругаюсь я вполголоса, но легче не становится. Оставляю картину лежать на полу. Насрать. Подхожу к столу и усаживаюсь на кресло. Мой кабинет – это мой кабинет. Коллегии сами отказались в нем сидеть, ссылаясь на то, что работать со мной вне стен штаба проще, чем сидеть в одном кабинете. Хотя по правилам, оперы должны сидеть все рядом. Но от одиночества мне только легче, нежели я бы работал с этими болванами.
Пытаюсь расслабиться, но мне что-то мешает. Мысли то и дело заставляют мозг работать.
Вопросы. Вопросы. Вопросы. И никаких, твою мать, ответов.
Мне никак не удаётся сосредоточиться на чем-то одном: ни на отчетах, ни на протоколах. Даже после того, как я быстро вышел и выкурил две сигареты, все равно ничего не выходит. Чувствую себя растерянно и с этим нужно что-то делать. Раз меня отправили в принудительный отпуск, то мне нужно самому попытаться разузнать, кто это все подстроил. Выудить шестерку, которая расскажет о планах. Был ли кто-то на примете? Нет. Последний, кажется, сбежал. Но и его нужно пробить по базе данных.
Собрав кое-какие бумаги и скинув на флешку (вообще-то это запрещено по технике безопасности, но… кто кого слушает?), направляются на выход из штаба. По пути захожу в отдел мониторинга и раскрыв настежь дверь коротко здороваюсь:
– Здорово.
Три «калеки» теперь работают в этом отделе. Двоих перерезали вчера ночью. Один в отпуске, и то, думаю что и он уйдет.
– Здорово, – откликается Женя, который даже не отрывается от экрана монитора.
– Сочувствую, ребят, – проявляю дань уважения, хотя больше всего я работал с ребятами.
– Спасибо, – так же отвечает Женя, а другие меня будто бы не слышат. Сидят себе за рабочим местом и просто пялятся в монитор. – Тебе тоже тяжело?!
– Так же, как и вам, – отвечаю я то, что хотят услышать ребята. Даже не смотрят на то, что они молчат, мы все понимаем, что дело дерьмо. И нужно как можно скорее накрыть эту банду. Расправиться с ними и навсегда забыть это, как страшный сон.
– У тебя есть минутка?
– Да-да, – кивает головой Женя. Он худощавый мужичок, с тёмной густой бородой и огромными карими глазами. Работает здесь не более двух лет, в то время как я уже пятый год.
Я молча положу к нему и подкатов ногой разваливающийся стул, усаживаюсь на него лицом к спинке, кладу папки на край стола, а все это время, Женек внимательно наблюдает за моим самовольничеством.
Ну такой я по натуре, и этого не исправить.
– В общем, – подытоживаю, положив руки на спинку стула, – сбежал «торчак».
Женя медленно обрабатывает полученную информацию в голове.
– Вчера мы должны были встретится с ним, – напоминаю я, потому что Женек в курсе дела. Просто вчера у него был выходной.
– Да, я помню, – наконец-то отзывается коллега, но не сделав паузу дольше, чем две секунды, добавляет: – но он не сбежал.
Выгибаю бровь. Что он хочет этим сказать?
– То есть?
Караваев (такую фамилию носит Женек) глядит на меня стеклянным взглядом.
– А ты читал отчеты?
Хмурюсь. Какие на хер отчеты?
– Нет.
– Почитай. Его тело нашли в кустах, неподалёку от резни…
На долю секунды замираю на месте.
Как такое могло произойти?
– Кто его грохнул?
– Понятия не имею, – безразлично пожимает плечами Женек. – Пашок в коме. Всех остальных уже не вернуть.
Скорбь застревает комом в горле. В числе погибших был двоюродный брат Караваева – Толян. Моложе Женька на три года. Они были неразбериха вода и я понимаю, почему Караваеву так сложно даются слова.
Слова не вяжутся в одно предложение. Язык словно обретает кости и вот, я уже не могу им воротить. Он тяжелеет. Стенки щёк сводит от горечи утраты товарищей. Но нужно двигаться дальше, иначе, может кто-то ещё пострадать.
– «Вальты́ треф» становятся все опаснее, – кое-как произношу, понимания, что эти слова звучат глупо. Женек со мной солидарен. Он ничего не отвечает, лишь тяжело вздыхает.
– Ладно, – хлопаю его по плечу. – Крепись. Я пойду…
Больше мне нечего сказать. Да и не нужно. Спокойно беру свои папки в руки и откатываю стул назад. Не успеваю пройти и половины комнаты, как Женек спрашивает:
– Мы же найдем этих ублюдков?
Хотел было я сказать, что хер два это получится без новых жертв. Но не стал. Вместо этого, развернулся и попытался как можно твёрже сказать:
– Найдем. Я тебе обещаю.
Женя со скорбью в глазах кивнул. Ему сейчас больше всего хотелось услышать о том, что правосудие свершится. И меньше всего-то, какой сложный путь будет проделан.