Анна оглянулась: не видит ли кто, но в коридоре было пусто. Тогда она приоткрыла дверь и быстро юркнула в кабинет.
Школа была рассчитала явно на намного большее число учеников: классов было столько, что большая часть их них вообще не использовалась. Она когда-то чисто из любопытства заглянула в те кабинеты, куда они никогда не заходили и нашла это чудесное место. Вообще-то, скорее всего, это был класс для занятий химией или для каких-то лабораторных работ. Все парты имели керамическую поверхность с мини раковинами с краниками.
Но самым замечательным было то, что за цифровой доской и учительским местом располагалась дверка в лабораторную: туда, где должны были храниться реактивы и прочее. Конечно, сейчас там ничего такого не хранилось. Только пустые пыльные полки, которые навевали мрачные ассоциации на апокалипсические фильмы.
Главная ценность этой каморки заключалась в двух вещах: слишком большое для такой площади помещения окно, дававшее изумительное равномерное освещение, а также то, что ключ от двери кто-то неосмотрительно оставил в замке. Анна забрала его и получила в свое распоряжение отличную мастерскую художника, в которую больше никто не мог проникнуть. Одноклассники и так были не особо любопытны и почему-то активно по школе не шастали. Их настолько запугали правилами и показательной поркой, что все были шелковыми и послушными и гоняли истерики, сидя по номерам и кучкуясь в беседках в парке, а не лазали по запертым помещениям.
Анна же облазила почти все питерские крыши в центре, так что первым делом хорошенько изучила школу. Чердак, например, тут был совсем неинтересным. Кроме нескольких картонных коробок там больше ничего не было. Зато эти картонки пригодились в каморке лаборанта, которую она теперь про себя называла «мастерская». Если прикрепить их вертикально к перекладинам полок, то получился неплохой мольберт. Жаль только смысла в нем особо не было.
При заезде в Даксфорд у нее отняли все для рисования, и этот факт больше всего выбешивал. Единственное, что Анне оставили, так это отдельно лежащую беличью кисть, которую, небось, по неграмотности, приняли за макияжную.
Одна единственная кисть и ни одной краски.
Анна привыкла выплескивать на холст или бумагу свое настроение: страхи, радости, проблемы и победы. Это была ее личная психотерапия. Когда администрация отняла возможность рисовать, то словно вытащила часть ее души. Осталась звенящая пустота, которую теперь эмоции наполняли и даже переполняли. Анне казалось, что ее рано или поздно разорвет изнутри. Она лопнет, как гелиевый шарик, который поднялся слишком высоко – в те слои атмосферы, где давление очень мало и газ изнутри раздует его настолько, что резиновая оболочка не выдержит.
Ей когда-то рассказали, какой конец ждет большинство шариков, что улетают в высоту, когда их выпускают детские ладошки. Это так впечатлило Анну, что каждый раз, когда шар вырывался из ее рук, она ощущала себя убийцей.
А теперь она сама стала шариком, у которого отняли выпускной клапан для сброса давления, а насос отключить забыли.
В школе было запрещено любое творчество и рисование особенно. Странно, но, вообще, что в этом заведении было нормального? В любом случае, найти тут краски было чем-то из разряда фантастики.
Так что найти себе мастерскую и соорудить мольберт – это только половина дела. Нужно еще как-то получить материалы, чтобы написать картину.
Конечно, у нее были ручки и простой карандаш. Это отнять не посмели. Но графика не была коньком Анны. Как упражнение для тренировки – да. Но эмоции можно было выплеснуть только в цвете. Пастель, масло и даже цветные карандаши – подошло бы что угодно. Что-нибудь, отличное от черного грифеля и синих чернил.
А у нее была только кисть.
Тогда у нее и родилась мысль: может быть, она почувствует облегчение, если напишет картину в голове?
Анна подготовила мольберт, то есть картонки, прикрепила бумагу, взяла кисть и закрыла глаза. Так было легче: белый лист теперь был перед внутренним взором. Конечно, в идеале это должен был быть холст, но где же его возьмешь в Даксфорде. Осталось представить палитру и то, как кисть касается разноцветных червячков масляной краски, а затем тянется к бумаге и оставляет на ней первое яркое пятно.
Она не знала, что именно хочет нарисовать. Такое уже бывало: иногда она творила просто по настроению. Как раз тогда и случалась наиболее качественная эмоциональная разрядка. Для достоверности ощущений требовалось не просто воображать, но и натурально двигать кистью: так, как будто по-настоящему рисуешь. Поэтому она с закрытыми глазами действительно мазнула кистью по воображаемой палитре и коснулась листа. Путь это будет красный. Как кровь. Широкая линия поперек листа, но не параллельно горизонту. Теперь желтый… нет… ядовито салатовый. Нужен жирный мазок слева внизу.
На четвертом выбранном цвете мысленная картина начала расползаться. Анна уже не могла удерживать во внимании не только цвет, но и мельчайшие детали мазков. Касание кисти – это же не просто пятно. Очень важно, как вела себя щетина. Оставил ли какой-нибудь волосок отдельную тонкую линию? Насколько плотно легла краска: это фактурный мазок, который потом, когда масло высохнет, будет отбрасывать тени и его можно будет легко ощутить пальцами или тончайший слой, через который просвечивают неровности бумаги?
Нет, так это не работало. Анна поняла, что не сможет заполнить все пространство картины в воображении. Конечно, можно было просто придумать финальное изображение так, как хочется, но важен был именно процесс создания, а не результат.
Анна с досадой открыла глаза и оцепенела.
На листке бумаги действительно была красная линия, синяя рябь, салатовое поле слева внизу и розоватый символический рассвет. Еще не понимая, что делает, она коснулась картины рукой, ожидая, что испачкает палец в краске, но та словно впиталась в бумагу и уже застыла. Палец остался чистым. Да и на масло это совершенно не было похоже: иначе на негрунтованном листе должны были остаться жирные разводы. А тут пигменты легли ровно, как на настоящий холст.
Анна в растерянности посмотрела на кисть, но та была абсолютно чистой.
– Чертовщина какая-то, – прошептала она и провела кистью по бумаге.
Естественно, ничего не произошло.
Она закрыла глаза, представила себе замес свинцово-серого, с голубым отливом, макнула в него кисть и провела по листу, обозначая тучу и тут же открыла глаза. Туча была на месте. Кисть осталось чистой.
С этим нужно было разобраться.
Анна представила себе палитру и чистый черный цвет на ней. Как правило она вообще не выдавливала сажу, но сейчас хотелось чего-то радикального. Только на этот раз глаза она не закрывала. Кисть на первый взгляд так и осталась чистой, но, когда она коснулась поверхности листа, там тут же осталось безобразное черное пятно. И снова, и снова. Она, как завороженная, тыкала кисточкой в бумагу, оставляя своего рода азбуку Морзе поперек начатой было картины.
А зачем тогда нужна воображаемая палитра? Анна придумала новый сложный цвет и нанесла его на лист. Сработало!
Она оглянулась по сторонам и подошла к окну. Почему палитра – это обязательно доска с красками? А что, если поступить так? Анна ткнула кисточкой в небо, которое в тот день было ослепительно голубым, таким летним и нехарактерным для сентября.
Голубой лег на картину широкой полосой, повторяя размашистый жест художницы. Настоящий небесный цвет, настолько яркий, что из знакомых ей пигментов такой никогда не замешать.
Анна медленно опустилась на ближайший стул и уставилась на картину.
В таком состоянии ее и застала Тайра.
– Ой, – раздалось от двери. – Извини, не знала, что тут кто-то прячется.
Анна даже не взглянула на нее. Якутка ее вообще не волновала. Главное, что это не администрация, и ладно. У нее сейчас был другой повод для беспокойства.
– О, это ты нарисовала? А что это? Никак не пойму.
Тайра подошла ближе.
– Просто тренировка, – пробормотала Анна.
– А чем ты рисуешь? – Тайра оглянулась, но все полки и столы в помещении были пусты.
– Хотела бы я знать.
Анна растеряно посмотрела на Тайру.
Та, почему-то, вообще не удивилась. С непонятным азартом пододвинула стул, села рядом и потребовала:
– Покажи!
Повода скрывать от нее то, что случилось, не было. Может быть лишняя пара глаз – это даже хорошо, а то Анна уже забеспокоилась о своем психическом здоровье. Она ткнула кисточкой в зелень парка за окном и быстро набросала на бумаге листву.
Тайра улыбнулась.
– Ты тоже ведаешь! Тоже творишь волшебство!
– Что значит тоже? – Анна обернулась к ней.
И тогда Тайра рассказала о своих браслетах-защитниках.
Через сутки на запястье Анны уже красовался странный кожаный браслет с вплетенным в него маленьким аметистом – Тайра сказала, что привезла его с берегов своей реки Чулым – и ягодой рябины. Проверять его защитные свойства поводов, слава богу, не было, но он давал ощущение спокойствия и уверенности, так что снимать его совершенно не хотелось.
Тогда-то Анна и написала первую в Даксфорде настоящую картину. В подарок Тайре, чтобы хоть чем-то отблагодарить за браслет. Это был реалистичный пейзаж. Анна не любила такие рисовать, но ей казалось, что абстракцию девушка из глубинки не оценит. На большом куске картона она изобразила море. Бушующее, с разбивающимся о высокий берег прибоем, разлетающимся белой пеной над черными мокрыми камнями.
Тайра была в восторге. Вот только уносить картину к себе в комнату не решилась. Оно и понятно – кто его знает как на это отреагирует администрация. В итоге подарок так и стоял на полу в мастерской прислоненный к стене, а его хозяйка иногда прибегала к Анне, чтобы полюбоваться пейзажем.
Так что она совсем не удивилась, когда после урока с откровениями директрисы Тайра опять пришла к ней, пока Анна писала новую абстракцию по настроению, села на стул у картины, подперла подбородок кулаками и уставилась на море.
– Я только что выяснила, что мы с тобой не одни такие, – неожиданно сказала она.
Анна отвлеклась от рисования:
– Да? И кто же еще?
Не уверена, что могу раскрывать имена. Мне доверили тайну. Так что пойми и прости. Но теперь я подозреваю, что таких как мы с тобой, много. Я имею в виду в этом классе.
– И что, все рисуют?
– Нет. Кое кто умеет уходить в зеркала и прятаться там. Кого-то защищают невидимые силы. Куда мощнее, чем мои браслеты. Наверняка есть что-то еще.
– Уходить в зеркала? – Анна задумалась. – Прикольно. Прямо как Алиса.
– А ты бывала на море? – спросила вдруг Тайра.
– Конечно. Я же из Питера.
– Здорово. А я ни разу. Оно правда ревет, как медведь?
– Если сердится. А бывает спокойное и ласковое, как руки матери.
– Хотела бы я там оказаться!
Тайра мечтательно посмотрела в потолок, а потом встала у картины на четвереньки, так, чтобы голова оказалась по центру картонки.
– Если приблизится вплотную, то море закрывает все поле зрения и кажется, что ты уже там, – сказала она и практически уперлась носом в картину.
– Эй, буратинка, не прорви, – засмеялась Анна. – Картины так близко не смотрят. Ощущения не те. Мазки мешают. Нужно наоборот, издали…
– Буратино, когда прорвал холст, нашел дверь в сказку. Так что не бойся, – тоже засмеялась Тайра и шутя ткнулась лицом в картон…
Ойкнула и провалилась внутрь.
Анна вскочила со стула, не зная, что делать.
Из картонки показалась мокрая голова Тайры, плечи, руки…
– Помоги, тут высоко, – сказала она.
Анна подскочила, схватила ее под мышки и затащила обратно в мастерскую.
– Ты не могла море потеплее нарисовать? – пробурчала Тайра.
Она промокла насквозь.
– Ты что… в воду упала?
– Нет, но волны до меня доставали. Одна окатила пеной с головы до ног. Соленая! Она всегда такая соленая?
– А как ты вообще это сделала? – Анна была очень растеряна.
– Я? Это ты же такую картину сотворила.
– Это просто рисунок!
– Да? А ты сама попробуй!
Анна, не веря в то, что эти действия хоть к чему-то приведут, тоже встала на четвереньки и попыталась забодать картину.
Хорошо, что Тайра догадалась придержать ее за ноги, иначе бы она от неожиданности упала. Пейзаж то она рисовала с высоты обычного человеческого роста, так что теперь получалось, что она на четвереньках выглядывает через люк в полутора метрах над камнями. Ее тут же оглушил рокот прибоя, а на лицо упали холодные соленые брызги. Анна огляделась: слева и справа то, что не попало в пейзаж, было просто размытым туманным фоном. Там тоже угадывалось какое-то движение волн, но так, как будто у нее резко испортилось зрение, и она стала ужасно близорука. Зато прямо перед носом море было четкое и живое. Даже слишком, потому что пена от очередной волны плеснула прямо в лицо.
Она тут же отпрянула обратно и села на пол мастерской.
– Убедилась? – ехидно спросила Тайра.
– Охренеть, – ошарашенно прошептала Анна.