Когда Поле исполнилось двенадцать лет, её отправили в город Лиду к дядюшке – брату отца – нянчить детей. Она потом рассказывала, что детей было двое: мальчик лет семи и девочка трёх-четырёх лет по имени Неонила. Дядя был весёлый, работал на железной дороге. Жена его – модница, нигде не работала, любила красиво одеваться, гулять по городу, покупать себе наряды и разные сладости. (Поля рассказывала, что такие вкусности та позволяла себе, «аж во рту тает».) Дядя в шутку напевал, встречая свою супругу, нарядную, пахнущую дорогими духами, возвращающуюся домой:
Жена моя, красавица,
По городу шатается,
Извозчики ругаются,
Что лошади пугаются.
Та сердилась. Но он успокаивал её: мол, извини, я же пошутил так. Та женщина, видно, была не очень хорошей хозяйкой. Однажды Поля видела: на полу на какой-то бумаге или газете лежали сельди и стоял недалеко детский горшок. Нечаянно этот горшок кто-то опрокинул, и содержимое его вылилось и потекло по полу прямо под эти сельди. Она их тут же подняла, вымыла и уже на обед подавала на стол своему мужу.
Спустя годы, уже будучи бабушкой, Поля как-то рассказывала про этот случай своей биографии. Сын Борис, слушая эту историю, вдруг спросил:
– И ты ничего дяде не сказала, как всё было?
– Нет, – отвечала Поля, – чего я буду ему об этом говорить.
– Эх ты, – упрекнул он мать, – а я бы так не смог, я бы всё равно своему дяде об этом рассказал. Я бы не утаил…
Ещё Поля рассказывала, что дядя любил, чтобы ему кто чесал пятки. Совсем как у Гоголя в «Мёртвых душах» Коробочка спрашивает у Чичикова: не желает ли он, чтобы ему перед сном почесали пятку, мол, её покойный муж подобное очень любил. Дядюшка говорил Поле: мол, ты мне чеши пятки, а я тебе буду за это по копейке платить. Кстати, сама Поля ужасно боялась щекотки. Будучи уже бабушкой, когда лежала на печке, вытянув во сне босые ноги, и кто-нибудь из внуков подкрадывался и щекотал ей пятки, сердилась не на шутку.
Полю там научили ставить самовар и заваривать чай. И всё бы было хорошо там, в городе Лиде, в семье дяди. Может, и долго она там оставалась бы, если бы не случилось следующее.
Поля подружилась с соседской девчонкой, та была несколько старше. И, может, это была даже не дочка соседей, а какая-то служанка, прислуга. Однажды Поля решила подшутить над ней – предложила понюхать пузырёк с нашатырным спиртом. Было смеху, когда у той перехватило дыхание и слёзы навернулись на глаза. Дядин сынишка был свидетелем всего этого. И, в отсутствие старших в комнате, решил так же подшутить над своей маленькой сестричкой. Достал с полки тот самый пузырёк с нашатырным спиртом. И точно так же, как Поля, открыв пробку, поднёс к лицу сестрёнки. И каким-то образом эта жидкость попала ей в рот, и она даже немного проглотила её. Ей стало плохо. Мальчик испугался, побежал к взрослым. Тут же вызвали врача. Девочку забрали в больницу. Какое-то время она находилась там. Конечно же, родители опасались за её здоровье и даже жизнь. Поля тоже очень испугалась, ведь это же произошло по её вине, она недосмотрела. Мать, встревоженная, вся сама не своя ходила по дому, не находя себе места. И Поля слышала, как та кому-то из присутствующих призналась: «Ну, если дочка умрёт, ей тоже не жить. Я её всё равно убью!» Но, слава Богу, всё обошлось благополучно: Неонила вскоре поправилась. И весело вновь бегала по дому, щебетала, как и прежде. Но Поля после того, как услышала, что было сказано женой дяди, оставаться там ни за что не хотела. Дядя очень удивился, узнав о её желании уехать обратно в Кожан-Городок. Он уговаривал: «Не уезжай, побудь ещё, я тебя повезу в Вильно, посмотришь, какой красивый город, куда больше и красивее Лиды». Но Поле там ничто уже было немило. И вскоре она отбыла домой.
Когда Поле было лет пятнадцать-шестнадцать, ей и ещё нескольким девушкам из Кожан-Городка удалось устроиться на лесопильный завод в Микашевичи. Там работали, там и жили, приезжали домой только на выходные.
Как-то в очередной раз ехали домой. Сели в поезд. Но, как известно, через Кожан-Городок железная дорога не проходит, а только на некотором расстоянии от него. Можно было выйти на станции Лахва, это пять километров от Кожан-Городка, можно на остановке Дребск – три километра. Но в тот раз поезд на Лахве не остановился, девушки забеспокоились. Коротко посовещавшись, решили: если на Дребске не остановится, прыгать на ходу. Сегодня вечером им позарез надо попасть домой, ведь завтра праздник, будут парни. И вот наконец остановка Дребск. Но поезд, вместо того чтобы остановиться, ещё больше прибавил ходу. И тогда они решили прыгать. Знали, как правильно прыгать – когда коснёшься ногами земли, надо ещё какое-то время пробежать по направлению движения поезда, не отпуская рук от поручней. Поля потом рассказывала: когда она прыгнула и попыталась всё это выполнить, то руки у неё оказались слабыми и разжались сами собой, и она упала. И в какой-то миг увидела рядом с собою колёса вагона; за спиной был клунок (дерюжка с пожитками, которую носили за спиной), и за него легко могло зацепить. И она тут же быстрей откатилась в сторону. Её не зацепило. Подруга Олька Мазурка прыгала сразу же вслед за ней, но у той руки оказались крепче. И она, уцепившись, поволоклась вслед за поездом и, испугавшись, стала кричать. Люди в вагоне, услышав, выбежали в тамбур и сумели её за руки втащить обратно. Поезд же благополучно остановился на следующей станции – Ракитно, это километров десять от Кожан-Городка. Девчонки же, по глупости испугавшись, что он вовсе нигде не остановится и завезёт неизвестно куда, решили прыгать на ходу и едва за это не поплатились жизнью. Ближе к вечеру явилась домой и Олька Мазурка. И, смущённо улыбаясь, рассказала, как с нею всё было.
И в тот вечер они встретились с парнями и весело танцевали, вспоминая свои недавние приключения. Танцевали так: где-то, у кого хата была попросторнее, собирались. Например, у кого-то из своих подруг-сверстниц. Нанимали музыканта, платили ему по копейке, заказывали танец и танцевали – кружились так лихо, что аж окна мигались (мелькали). Из музыкальных инструментов тогда были: гармонь, могла быть скрипка и барабан. Позже, когда, бывало, бабушка Полька сердилась на внуков, что те слишком любят всякие гулянки, увеселенья или включают громко музыку, старшая дочь Анна напоминала ей: «А сама не такая была. Забыла, как рассказывала, что платили музыканту по копейке и скакали так, что аж окна мигались?»
Проработав какое-то время в Микашевичах на лесопильном заводе, Поля была вынуждена бросить эту работу и вернуться домой. А случилось вот что. Однажды, когда она приехала под воскресенье домой, узнала, что её мать поносили лошади, и та, сильно избитая, израненная, лежит в беспамятстве. Теперь уже ни о какой работе в Микашевичах не могло идти и речи, нужно было ухаживать за пострадавшей матерью. Очень сожалела тогда Полина об оставленной работе. Она рассказывала, что там было очень хорошо. Там им – работающим девчонкам – выдавали хлеб и сахар. Но ничего не поделаешь, пришлось это место работы оставить не по своей воле.
Юная Поля очень нравилась одному парню Алексейко. Звали Алексей, Алёша, но как прозвище утвердилось уменьшительное «Алексейко». Алексейко был учителем. Это, наверное, являлось очень престижным, что грамотный, образованный, в отличие от большинства местечковых парней. Но, главное, грамотный по тем временам всегда будет иметь кусок хлеба. Учителя нужны всегда и везде, при любой власти и режиме любом. Да и так человек, умеющий хорошо писать и читать, и прошение напишет, и ходатайство, и другую какую бумагу выправит. Даже то письмо: написать кому под диктовку надо или пришло кому – прочесть, если сам не может. И за всё это в накладе не останешься, всегда получишь свою мзду. Поля знала, что Алексейко неравнодушен к ней. И вот однажды на вечёрках он решился и сел рядом, обнял её у всех на виду. И ей почему-то так сделалось неловко, стыдно, аж жаром обдало всю. «Чуть не сгорела со стыда», – признавалась потом. И после того этот Алексейко стал неприятен ей, старалась избегать его. Почему так? Ведь ничего плохого он, казалось бы, не сделал? Просто, наверное, был несимпатичен Поле, скажем так, душа не лежала к нему.
Видно, он тоже это почувствовал, так как вскоре женился на другой девушке. И та, когда поженились, настояла, чтобы дом построили не в самом местечке, а где-то на хуторе, на сенокосе («в корчах»). Объясняли это тем, что боялась, чтобы его кто не отбил от неё, не увёл, поэтому спряталась с ним подальше от людских глаз. Так и прожила всю жизнь.
Ещё одного жениха Поле предлагали, тоже из грамотных – некоего Симона Белявского. Тот являлся на всё местечко единственным почтальоном. Казённый конь у него был, бричка, ездил ежедневно в Лахву на железнодорожную станцию и там получал почту на всю их округу. Один старый еврей Поле советовал: «Иди, иди за Симончика, будешь хлеб ести», имея в виду, что его профессия всегда прокормит семью. Но и за Симона Поля не пошла, не захотела. Тот потом женился на другой девушке. Сам он был небольшого роста, супруга же – стройная, высокая. По этому поводу шутили: мол, если захочешь поцеловать, придётся слончик (скамеечку) подставлять, чтобы достать.
И хотя земли своей они не имели, но жили неплохо: не то что чёрный хлеб, но даже и белые блины, и булки были ежедневно на их столе. Одним словом, не голодали, жалование почтальона по тем временам было достойным. Полина дочь Анна, ровесница со старшей дочерью Белявских, рассказывала. Когда пасли скот вместе, то их дочка кормила белыми блинами коня. Для других семей блины из белой пшеничной муки были роскошью, только по праздникам. А тем Белявским они, видно, уже так надоели, что их скотине скармливали.
И удивляло местных жителей, что семья почтаря не работала так, как остальные крестьянские семьи. Когда, бывало, шли на сенокос или в поле, видели, как в своём дворе лежат где-нибудь под грушей в холодке жена и дочки Симона Белявского, проводят время в праздности.